– Фармакология? (Лёне Гурвичу нравилась ее улыбка). Если очень кратко, она для тех, кто прилетит к нам через пятьсот лет. Они-то будут с прежним иммунитетом (они-то из праха). Что касается мутаций, мне не больше вашего хочется проснуться однажды какой-нибудь мыслящей саламандрой, защищенной от респираторных заболеваний кентавром (Лёня представил во что бы могла мутировать ее улыбка), но сами наши гены положат предел. Это же не пластилин, не пластик (не верьте всей этой фантастической, фэнтезийной литературе). Гены подскажут нам. (Том сидел непроницаемый). Наша ответственность в том, чтобы заметить намек. Не дай нам Бог проигнорировать. И здесь я согласна с вами, чтобы «заметить» – мало быть профессионалами, гениями и прочее – нам нужно быть людьми, то есть существами этическими, религиозными. («Кажется, мы с ней еще намучаемся», – шепнул Том Эльзе.)

– А вот за все за это у нас отвечает, – Коульз прервал Лину, – мистер Гурвич.

Лёня подумал, что ему уже дают слово, с важным видом взял микрофон, но выступить предложили Коэну. (Журналисты заметили, хихикнули, Лёня улыбнулся).

– Я наверно единственный, кто летит не ради Земли и не ради рая. – Начал Коэн. – Только «игольное ушко» меня интересует. Так уж получилось, что я его открыл. И полвека главным образом им и занимался. И вот мне начинает казаться, что я ошибся изначально, и всю жизнь, переживая восторги озарения, шел по ложному пути.

– Но позволь-ка. Арнольд, – не выдержал Коульз, – разве сам предстоящий проход сквозь «ушко» не является лучшим подтверждением твоей теории?

– Совсем недавно я тоже так считал. Может быть, там, «изнутри» я действительно пойму хоть что-нибудь по-настоящему. Благодаря «ушку» мы узнаем о рождении Вселенной, о ее предстоящей смерти, о том, что «будет» после этой смерти… Ну, а что касается нас – представьте себе: букашечка пытается переползти порог дома. Старается. У нее почти что уже получилось. Но тут как раз закончился ее срок. А вот если «ушко»… О, букашечка попадет внутрь, поползает по разным комнатам, может, даже достанет до окна.

– Мистер Коэн, вы совсем недавно женились на Лине Бейсег. Значит, не только «ушко», но и жизнь? Просто жизнь.

– Просто жизнь, моя юная леди, состоит из неясной грусти, неспособности выдержать одиночество, самообольщения насчет собственного завтра, того, особого – твоего привкуса бытия, что делает тебя тобой… может быть, только это и делает. А остальное, как сказал бы наш Лёня Гурвич, детали. Ну, может, еще подробности, обстоятельства. Даже такие как моя могилка в новом Мире. Первая! Представляете, какая честь. А может быть оно и неплохо, для назидания остальным. Чтобы не обольщались насчет Рая и всякого в этом роде.

Арнольд подвинул свой микрофон к Тейлорам.

– Земля, рай, – сразу же включился Джек, – для меня это некие абстракции, все-таки. Сочиняю программные обеспечения для реализации фантазий моих коллег. Нам с Жанной, кажется, удается создание искусственного разума. Он явно нужнее будет на новой Земле.

Кстати, вы все таким образом будете избавлены от нового витка технофобии или чего там… Что касается личной мотивации? Надоело играть в компьютерного гения. Пора уже поиграть в бога.

– А я верю в рай, – сказала Жанна. Верю. Иначе зачем лететь, соглашаться на весь этот ужас, проходить сквозь «ушко».

– И десять лет со мной в одной комнате, – в тон ей продолжил Джек.

– Извините, мистер Коульз. А где Каролина Смит?

– Она не смогла присутствовать по личным обстоятельствам. – Невозмутимо ответил Коульз. – Послушаем Лёню Гурвича.

– Моя задача сделать так, – начал Лёня, – чтобы после пятисот лет перелета человек оказался на Земле со всеми положенными ей соборами и библиотеками, нотными записями, текстами и холстами. Чтобы, условно говоря, он открыл дверь своего коттеджа, оставленного им полтысячелетия назад.

– Ваш коллега Сайдерс не взял в новую жизнь клопов и мышек, по какому принципу будете осуществлять селекцию вы, мистер Гурвич?

– Я не вправе, – улыбнулся Лёня. – Пусть я десять раз считаю что-то бессмысленным или пошлым, но я не вправе. Те, кто прилетят через пятьсот лет, должны решать, определяться сами, а ставить их перед фактом… значит начать новый отсчет с повтора и довольно бездарного.

– Это личное мнение мистера Гурвича, и только, – перебила Лина. – Брать в новую жизнь то, что испортило жизнь прежнюю?! Лишило воздуха, света, смысла.

– У нас, кажется, будет время осмыслить и принять окончательное решение, – ответил ей Стив Хьюман, и у него все-таки получилось резко.

– Что я могу, – пожал плечами Лёня, – пусть будет новая наша Земля, пусть будет рай на этой земле, пусть неправ окажется Бил Коульз в своем пессимизме. Но мы все равно не ответим себе о смысле и сути нашего бытия и исчезновения. И по обе стороны от недостижимого мы только лишь будем умножать нашу тоску по истине и свету… Примерно так.

(«У нас будут с ним проблемы», – Лора ткнула под столом Стива, – «помяни мое слово».)

– Наш Лёня, – вмешался Билл Коульз, – не сказал еще о нескольких своих задачах. Он должен написать поэму о перелете, если хотите, создать миф о переселении.

– Так мистер Гурвич, вы – Гомер?

– По совместительству, – кивнул Лёня.

– Кстати – продолжил Коульз – Как вы думаете, почему Гурвич у нас обозначен как Леня-учитель? Он учит Адама и Еву.

– Мистер Гурвич, правда, что вы бомж?

– Нет, – легко рассмеялся Леня.

– Я чувствую себя каким-то конферансье, ей-богу, – усмехнулся Билл – Итак, миссис Хьюман. Наша Лора-хранительница.

– Мы с мужем без малого четверть века в космосе. Наш брак это миллиарды миль, тонны консервов и концентратов, несколько чего-то все-таки стоящих открытий, десяток аварий. Надеюсь, это объясняет мое участие в экспедиции?

– Миссис Хьюман, вы названы как хранительница. Если можно, хранительница чего?

– Столько всего нуждается в том, чтобы быть хранимым, сохраненным, – отвечала с доброй улыбкой Лора, – а тебе приходится выстраивать иерархию, определять, что должно быть сохранено в первую очередь…

– Правда ли, миссис Хьюман, что вы не так давно обрели телепатические способности?

– К сожалению, да.

– Чем вы можете это доказать?

– Пожалуйста. Вы думаете на своем родном итальянском, вот она долгожданная возможность доказать старой мымре – это, очевидно, ваш шеф-редактор, нет, извините, только зам – а вы не успели задать вопрос этому чертову Коульзу, опять упустили шанс. Так, тут уже про меня, нецензурно, пропускаю, а еще у вас в голове о том, что ваш друг в последнее время ведет себя совсем по-свински и вам надо, наконец, набраться мужества и указать ему место, главное, не поддаваться на шантаж уходом.

Вскочивший журналист принялся опровергать по пунктам, забыв, однако, опровергнуть «старую мымру».

– Ну, это уже цирковые номера, – заступились за него из зала.

– Кто сказал? Вы? Вы вчера потеряли кредитку и еще что-то, не разберу.

– Чувство меры вам изменяет, прошу прощения, конечно.

– Могу назвать ваш пинкод.

– Не надо!

– А вот у вас? Операция? Сын? Редкая патология поджелудочной. Вы дали согласие, а теперь себе не находите места. Мне так хочется вам сказать, что все у него обойдется, но это за рамками того, что дано мне космосом. И дано насильно.

– Что же, все члены команды рассказали о своих планах, – перешел к заключительной части Коульз. – но для всех них есть еще одна задача, которая даже вполне вероятно окажется главной. Но они узнают о ней лишь по прилету. – Участники экспедиции недоуменно переглядывались.

– Поймите, так надо – Коульз обращался не к астронавтам, а к залу. – Они не готовы пока. Пусть пройдут эти десять лет полета. На «Летающей тарелке» есть специальная комната. Она заблокирована. Замки раскроются сами, но не раньше, чем корабль достигнет конечной Цели. – Стив Хьюман слушал, как писали когда-то в романах, багровея на глазах. – И там будет все для того, чтобы вы поняли, приняли, – Коульз теперь уже обращался к команде – чтобы хватило мудрости, мужества, еще чего-то, я не знаю… А сейчас, поймите, это не недоверие к вам, просто прежде вы должны стать другими. В комнате так же вы найдете все необходимые инструкции.

– А нельзя ли хотя бы в общих чертах, о чем собственно? – зашумели в зале.

– Вправе ли руководство НАСА изъясняться загадками, когда речь идет о будущем человечества?!

– Почему, когда нужно посадить какого-нибудь кретина в Белый дом, мы идем и голосуем, а тут речь идет о смене планеты и переезде в антимир и выясняется, что за нас все решил какой-то Коульз! – вскочил пожилой журналист с седыми патлами.

– Вы что, действительно верите во все это? – сказала его соседка справа.

Билл Коульз, казалось, такой журналистской реакции и ожидал:

– Разумеется, вы все узнаете как только мы переведем корабль в режим «контролируемой связи» (то есть, когда на «Летающей тарелке» не смогут узнать, что происходит на Земле), – посмотрев на лица астронавтов, Коульз добавил, – это не та черная-черная комната из наших детских страшилок. К тому же это всего лишь одна комната, и только. А если отвлечься от мелочей, – он опять обращался к залу, – если поверх деталей, то с завтрашним стартом наступит какая-то совершенно новая эпоха и начнется новый отсчет не истории даже – времени человечества…

Мы очевидцы. Полный смысл не откроется ни нам, ни нашим детям. Независимо от результата этой экспедиции, все, что было до становится для человечества старым миром, миром прежним. На уровне сегодняшнего своего понимания я скажу так: начинается эра постземного человечества.

– Почему я, командир корабля, слышу о каком-то, чуть ли не главном задании за день до отлета и на пресс-конференции?! Почему я, командир корабля, в самый последний момент узнаю, что оказывается на моем борту есть какая-то странная комната, содержимое которой не моего ума дело, и я десять лет не вправе даже сунуть туда свой нос?!

– Так, чтобы за день до старта и при журналистах, это уже перебор, добавила Лора Хьюман.

– Понимаете, сэр Коульз, – Лина вложила максимум сарказма в это «сэркоульз» – до вашей замечательной комнаты мы все: и команда, и вы, и те, кто за вами были партнерами, соавторами, друзьями, а теперь оказалось, что мы вроде бы марионетки, висим на ниточках, а высший смысл дергания за ниточки известен только всесильному вам.

– Однако же, фантазия, – не без удовольствия отметил Коульз. – Насчет комнаты мы сами не знали до последнего. Идея была, но вот сумеем ли реализовать? Можете мне, конечно, не верить, но все определилось только-только. Что касается кукловодства, вы перерастете меня в этом перелете. Вы уже больше меня на этот перелет. К тому же, я, скорее всего, и не узнаю, что произойдет, когда откроется комната. Так сказать, по геронтологическим обстоятельствам. Следовательно, интриговать мне как бы и незачем (я же материалист). А ниточки, те, что соединяют вас с Землей, они будут лопаться, у каждого в свой срок. Откроется комната и увидите сами, не в ниточках дело (это я уже о тех, за которые вас якобы дергают). Да, вы узнаете только на пресс-конференции, за это прошу прощения. В самом деле, извините.

– Это тоже имиджмейкер подсказал? – съязвил Коэн.

– Я не знаю, успеет ли человечество. Но если перелет не выпадет из фокуса, – Коульз говорил сейчас совсем с другой интонацией, – если напряжение, романтика, тайна сохранятся – вероятность возрастет.

Надо использовать все, что можно. Так что получается, – он вернулся к прежней своей плутоватой интонации, – мы с вами дергаем за ниточки их.

– Поживем, увидим, – хмыкнул Лёня Гурвич.

– Надеюсь больше уже никаких сюрпризов?

– Абсолютно, Стив. Говорю же, с этой несчастной комнатой и то едва успели.

– А я воспользуюсь своим правом, – Лёня подумал, что с точно таким же выражением лица девочка Лина боролась против какой-нибудь школьной несправедливости, – и подам заявление о своем несогласии. А там пусть они разбираются как хотят.

– А мне эта шутка насчет комнаты уже начинает нравиться, – сказал Джек.

Восторги. Фотовспышки. Раздача автографов. Колоритные как у голливудских звезд охранники, едва сдерживающие натиск.

– Так вот она какая, слава, – шепнул Лёня Гурвич Жанне.

– Да. – Жанна, кажется, не поняла иронии.

В это время девочка-припевочка лет шестидесяти пяти, успевшая уже поцеловать Джека и пощупать бицепс Стива, пыталась оторвать хоть что-нибудь на сувенир, не понимая в суматохе, давке, что вцепилась в мякоть лениного живота.