Возник он тогда и тем же нехитрым способом, как и когда в те времена возникало множество подобных организаций, клубов, ассоциаций и пр. Наверняка помните. Ну, может быть, Клуб «Поэзия» возник чуть-чуть пораньше, в конце 1986 – начале 1987 года, став впоследствии некой даже моделью для подобного рода объединений. А поначалу в него входили и художники, и какие-то барды, которые достаточно быстро разлетелись в разные стороны (это и понятно!), наорганизовав огромное число своих собственных объединений и ассоциаций, сохранившихся и поныне.
История создания Клуба и его недолгое функционирование были, естественно, прямым отображением тогдашней ситуации в стране, когда старые институции и власти ощутили некоторую растерянность (весьма и весьма приятную для посторонних, но пристрастных наблюдателей) и стали стремительно терять, если не свою власть, то влияние в обществе. А поскольку к тому времени в сфере неофициальной, полунеофициальной, четвертьнеофициальной и прочей процентности неофициальной литературе накопилась гигантская масса пишущих (а кто в те времена не писал? – только ленивый), то и искать долго желающих и страждущих не пришлось. Ну, естественно, к самому этому моменту в вышеназванной неофициальной сфере существовала уже определенная структурированность квазикультурной жизни со своими иерархиями, звездами и «начальниками». Именно в Клубе последние и встретились, поделив между собой лидерские и начальственные места, но конечно, конечно, избранные вполне демократическим образом. Впрочем, это мало что давало их обладателям и прибавляло к уже имеющемуся, кроме символической власти и небольшой добавочной доли авторитета. Ну, естественно, естественно, совсем не для пущего их унижения, а просто по прихоти повествования, во вторую очередь помяну почти бесчисленное количество стихотворцев, которые поначалу становились членами Клуба без всяких там ограничительных вступительных процедур. Впоследствии, желая, так сказать, оградить достойных и умелых от графоманов и просто безумцев, создали некий вступительный конкурс. Но это неважно.
Понятно, что в определенной степени Клуб реализовал мечту всех неформализованных и непричастных к властно-структурным образованиям как-то реализоваться и приняться за разделение пирога власти в пределах культуры, по мнению многих, находившейся доселе в руках подлых и недостойных. Но и тоже понятно, что в этих желаниях и утопиях не было ничего зазорного, да и формулировались они вполне корректным языком духовно-поэтических задач и высоких притязаний. Для многих, имевших весьма травматический опыт длительного подпольного существования это было великим освободительным жестом компенсации, явившимся им, может быть, уже в самый последний возможный для них момент жизни. Да и вообще, благодаря всяческим издательским и перформансным инициативам Клуба и его окружения, тогдашнему населению, охочему до всего нового и острого, было явлено творчество весьма многочисленной группы поэтов (нынче достигших славы и статуса почти что классиков), до той поры бывших если и известными, то по случайным листкам самиздата или просто по слухам.
Надо заметить, что, несмотря на общую окружающую немыслимую политизацию того времени, Клуб был сосредоточен исключительно на творческой и культурно-организационной деятельности. Очевидно, по той причине, что статус и влияние Поэта в то время были еще достаточно высоки, чтобы удовлетворить членов Клуба, которые вполне справедливо полагали, что именно в этом своем чистом качестве они неизбежно будут востребованы обществом и смогут наравне соперничать с новыми поп-звездами политической сцены. А и вправду, на первых открытых мероприятиях Клуба творилось нечто несусветное. Люди разве что с люстр не свисали. Триумф был полнейшим. Звезды Клуба были желанными гостями на всякого рода общественно-политических собраниях и торжествах. Все было прекрасно. Хотя, при несколько ином стечении обстоятельств или просто одном-двух убедительных в своих речах и аргументах безумцах Клуб вполне мог бы стать неким якобинским клубом, либо подобным же образованием времен Пражской весны (помните такую?).
Что еще? Да, вот – здесь сошлись, действительно, весьма различные поэтические «тусовки» тогдашней Москвы, изобиловавшей кружками, студиями и прочими местами сборищ пишущих и слушающих. Сошлись, в большинстве своем, не анахореты и одиночки, но различные группы пишущих, тесно спаянных достаточно долгим сроком совместного существования в подполье и полуподполье. Уж и не припомню, по чьей инициативе в Парке им. Павлика Морозова (помните такого?) собрались орды неисчислимых поэтов. Кажется, это была инициатива некоего Леонида Жукова, вообще весьма хитроумного по части всяческого рода организационных идей в духе доминировавшего тогда полусвободного-полукомсомольского менталитета. Чем он занят сейчас, я просто и не ведаю даже. Понятно, что чем-нибудь более адекватным, чем поэзия, к которой он был прибит волнами того времени, не предоставлявшего всяческого рода инициативным людям пространства и ниш для естественной реализации. Да и немало других членов Клуба последовали его примеру, или он последовал их примеру. В общем, неважно, все понятно.
Я пришел к месту сборища достаточно поздно и застал энтузиазм многочисленных участников уже в самом его апогее. Помнится, что из тогдашнего моего круга тесных поэтических и художественных общений я был единственным, посетившим это знаменательное мероприятие. Я бродил и присматривался к абсолютно мне незнакомым людям. По стенам какого-то тамошнего хлипко-деревянного сооружения молодые литераторы расклеивали листки со своими сочинениями. Наружи вслух читали по очереди. Именно тогда мне запомнился совсем молодой Андрей Валерьянович Туркин. Со зверским выражением лица он читал стихи про солдата, копающего траншею. Да, а вот теперь его уже и нету в живых. Как и удивительно энтузиастического лидера Клуба Нины Юрьевны Искренко – тоже, увы, нет среди нас. Уже после распада Клуба, когда каждый сам по себе начал выстраивать свою собственную постсоветскую литературную судьбу в по-новому структурированной российской культуре, она по-прежнему пыталась как-то реанимировать модус коллективного существования группы поэтов. Все время придумывала что-то, и мы, то есть некоторые, по-прежнему собирались, и в этих сборищах сохранялось обаяние эпохи коллективных порывов и акций.
Бессменным президентом Клуба был Игорь Моисеевич Иртеньев, избранный на эту должность сразу и без всякого рода колебания. Ну, на него и свалилась основная забота по составлению там каких-то бесчисленных уставных документов, пропихиванию их через еще вполне инертную и старорежимную бюрократическую структуру, впрочем, весьма сопоставимую с нынешней. Были и прочие энтузиасты, но, увы, почти все уже далече. За исключением, увы, тех, которых нет.
Определенная культурная ситуация, ее драматургические переплетения с осколками предыдущих и зародышами будущих формирует доминирующую и сопутствующие модели художнического поведения.
Чтобы понять суть нынешней культурной ситуации надо понять ее отличие от предыдущей и высказать возможные предложения о ее динамике, длительности и месте.
Собственно, можно сделать три предположения:
1) нынешний процесс будет развиваться, и данный момент, как и формы его социокультурной организации – временны; формы же социокультурной организации предыдущего периода отжили и являются если не тормозящей обузой, то лишь извинительным рудиментом;
2) данная ситуация будет длиться бесконечно с небольшими флуктуациями то назад, то вперед, так что не надо торопиться зарывать прошлое;
3) все вернется на круги своя, и прежние каналы общения и социализации, следовательно, надо тщательно и любовно сохранять, не обольщаясь вечно манящим будущим.
Так что же мы имели в прошлом, от чего мы ныне отталкиваемся, относительно чего и выстраиваем нынешнюю стратегию поведения и предполагаем будущую?
Предыдущая культурная ситуация была построена по принципу жесткой бинарной оппозиции «официальное—неофициальное», которая, как магнитный диполь, воспроизводилась в каждой точке структуры. Скажем, в Союзе писателей (как и в других творческих союзах), объявлялась оппозиция «левые—правые», затем: «Союз писателей – околосоюзная среда», «околосоюзная среда – неофициальная литература». В среде неофициальной литературы членения шли по принципу: «можно печатать – нельзя печатать». Родилось даже своего рода оскорбление: тебя же можно публиковать!
Подобная лестница производных от одного основного принципа оппозиций создавала весь нехитрый спектр разнообразия.
Если разместить все эти позиции на некой единой шкале, то несовпадение с отсчетной точкой официальной признанности давало компенсацию в виде права на обладание художественной истиной и моральный суд, возраставшего по мере удаления от этой точки. Смысл закона интересен не в тех случаях, когда он совпадал с реальным правом одаренного литератора и высоконравственной личности, но когда он механически распространялся практически на любого, подпадавшего под данную систему отсчета. Кстати, этот закон скрепя сердце, вынуждены были, если не открыто признавать, то чувствовать еще не до конца затвердевшим сердцем своим и комплексовать перед ним и признанные, даже свободолюбивые мэтры официального искусства.
К данному моменту неофициальная культура за примерно 20 лет функционирования сложилась в достаточно оформленный организм со своей иерархией, способом социализации и правилами принятия в нее. Кстати, именно эта оформленность создает деятелям неофициальной культуры если не такие же по сути, то, пожалуй, не менее сложные по глубине психологической перестройки и вживания в новый культурный менталитет трудности, чем представителям официальной культуры.
В неофициальной культуре (в среде художников и литераторов) сложились две основные структуры – это околосоюзная и собственно неофициальная. Возникновению околосоюзной способствовало нарушение естественного способа входа в официальные круги молодого поколения через посредство мэтров и кланов, вследствие чего образовался горизонтальный поколенческий срез, объединенный желанием и невозможностью войти в официальную культуру, круг людей весьма разных поэтических и художественных пристрастий, в иное время вряд ли бы сошедшихся на одной платформе. Эта их «передержанность» в неофициальной сфере по необходимости самой жизни породила во многих из них явственные черты неофициального сознания.
Собственно же неофициальная культура складывалась на основе принципиального неприятия официальной. Она представляет собой несколько, что ли, вертикальных параллельных нитей объединения людей различных по возрасту, но единых эстетических пристрастий.
Подобная культурная ситуация жестко маркировала и места: журналы, выставочные залы, сцены – с одной стороны; квартиры, подвалы, машинописные рукописи – с другой, порождая и соответствующий, моментально включающийся механизм ориентации и восприятия. Причем, появление неофициальных художников и литераторов в официальных местах при этой жесткой маркированности всегда носило черты либо скандального события, либо травестии и, не позволяя художникам и литераторам идентифицироваться с ними.
Все эти появления имели значение событий, превышающих их литературное или художническое значение, а их редкость порождала вокруг них ажиотаж, сбивавший в кучу людей весьма различных родов занятий, интересов в сфере культуры и искусства. Сообразно этому выкристаллизовался некий тип художника-поэта-артиста-трибуна, в каждой конкретной точке замещавшего все эти должности и бывшего их полномочным представителем и заодно борцом, страдальцем и учителем. Собственно, подобный имидж художника-поэта возник у нас предавно и просто варьировался в зависимости от времени.
Нынешняя культурная ситуация характеризуется размыванием оппозиционной структуры (я имею в виду социокультурную, а не просто культурную, которая, видимо, будет всегда, и, кстати, именно сейчас наиболее трудно определить точно позицию чисто культурного оппонирования). Возникает как бы еще неявная, нечетко артикулированная, как бы виртуально возникающая третья зона культуры.
Это приводит к перекомпоновыванию создавшихся групп неофициальной культуры, вертикальная структура которой стремительно размывается горизонтальными возрастными течениями. Околосоюзный же круг сильно дифференцируется степенью идейно-эстетической идентификации с официальной культурой. Кстати, если раньше друзья по лире и судьбе были в большей степени друзьями по судьбе, то ныне как критерий общности начинает доминировать лира.
Буквально еще вчера домашняя беседа была больше, чем беседа, она была культурным событием. Интонация домашней доверительности, значимость внутрикруговых происшествий, апелляция к узкому кругу принявших на себя эту судьбу становились со временем чертами поэтики (и в этом не было ущербности, так как свежие ключи культуры били именно в этих местах, болевые точки культуры зияли именно в этих местах). Теперь же как будто рушится одна из стенок, объявляя сидящих в почти незащищенном нагише, и силовые линии культуры перестраиваются, так что прошлые заслуги, увы, не гарантия истинности нынешних поступков и высказываний.
При выходе на люди теряются априорные права непризнанных и гонимых, право на безапелляционный моральный суд, теряется авансированный гандикап доверия. Это, кстати, видно по нескольким вольным поэтическим чтениям, по сборнику ленинградского клуба «Круг», по опыту социализации рок-групп.
Образование неких новых объединений, перекраивающих границы прошлых членений в культуре, социализация мелких домашних кругов диктует новую этику культурного поведения, заменяя круговую поруку и идейную близость принципами близкими корпоративному кодексу. Многие суждения, высказывания, максимы, фундированные ранее простительностью застольной необязательности, дружеским доверием, а иногда просто сочувствием, ныне обнаруживаются просто как слабость и беспомощность. Кстати, на это же время падает и принципиальный культурно-стилевой слом, просматривающийся во всех видах искусства, также способствующий перестраиванию сложившейся иерархии как в официальной, так и неофициальной сфере, а также перекомпоновки иерархии самих родов искусства внутри культуры.
Ясно, что от поэзии ее вековая роль поп-геройства уплывает к стремительно разрастающемуся рок-движению и поп-сфере. Посему событие в литературе сужается до истинных размеров литературного события, поэтического события, события в изобразительном искусстве… Если все будет длиться в том же духе, то нынешний статус литературы, скажем, может еще продолжаться по инерции года два, но затем примет вид, знакомый нам по западным образцам: нормальная коммерческая литература и собственно литература, имеющая хождение в узких академических кругах. Двадцатью-тридцатью годами честного и бескорыстного служения литератор привлечет к себе благосклонное внимание какого-либо поощрительного фонда или престижной премии, которые и назначат его знаменитостью, без всякой последующей необходимости читать его. Если все пойдет таким способом, а не вернется к прошлому, или не найдется какой-либо особый местный способ существования культуры, что весьма возможно, то преимущественным типом литератора станет филолог, уравновешенный человек, умеющий спокойно и честно делить свое время между делом и литературой, тогда как идеальный тип местного поэта – бродяга, гений, любимец масс, истерик и трепач, поэт–национальный герой, станет достоянием истории, как ныне неведомые сказители, баяны и рапсоды. К тому же прямо на наших глазах пресса отбирает у литературы чуть ли не основного читателя, любящего социальную остроту, нравственные проблемы, моментальный оперативный отклик на моментальные события и некий род двусмысленности. Возможно, она, пресса, а также порожденные нынешним общественным пробуждением сфера философии, социологии, психологии, институт религии станут учителями народа, сняв с литературы непосильную тяжесть, но и, конечно, отняв ореол исключительности.
Так что литературе останется быть литературой.
Посему, скажем, Клубу «Поэзия» в своей культурно-общественной деятельности делать ставку на такие мероприятия как фестиваль в Клубе «Дукат», далее бессмысленно. Надо привыкать читать в узком кругу сугубых любителей этого дела (что, собственно, было и раньше по внешней необходимости, но невидимый и ощущаемый наружный прибой недопущенных страждущих читателей и слушателей создавал впечатление событийности и порождал иллюзии; теперь же это будет происходить без всякой добавочной стоимости, а есть как есть, по законам естественного течения вещей в культуре). То же самое будет и с так страстно чаемыми изданиями. Если буквально полтора года назад книга Жданова, скажем, была событием даже для далеких от него литераторов, то теперь она прошла бы замеченной только узким кругом любителей поэзии.
Очевидно, что процессы, происходящие в изобразительном искусстве, имеют ту же направленность. С выставок снимается синкретизм события, и они будут, вернее, пока еще желают быть в будущем подчиненными законам рынка.
Хочу заметить, что я описываю все перемены, предполагая неуклонное развитие нынешнего процесса, то есть, понимая все происходящее ныне как временные образования, поскольку этот процесс, на мой взгляд, может быть описан только динамической моделью, правда, с возможной переменой вектора.
О проекте
О подписке