В преддверье ли перемен?
Конец 1980-х

Картина состояния современной культуры вполне коррелирует с общественно-политической обстановкой в СССР.

Правда, тенденции освобождения от догматического как идеологического, так и традиционно-культурного мышления в сфере культуры объявились гораздо раньше. Они предшествовали перестройке и подготовили общество как психологически (примером свободного, неангажированного поведения, зачастую ценой тюремного заключения, высылки из страны и других репрессивных мер), так и идейно-артикуляционно (многочисленные циркулировавшие в самиздате книги и публикации, касавшиеся широкого диапазона тем от истории и политики до крайних новаций в литературе).

Этот феномен в сфере искусства и культуры принято именовать неофициальной культурой.

Картина неофициальной культурной жизни, до перестройки известная лишь узкому кругу людей (в особенности в Москве и Ленинграде, а также за рубежом), нынче стала достоянием всей заинтересованной публики в Советском Союзе. Сама же она не претерпела каких-либо кардинальных изменений, и художественные течения и имена, определявшие ее в 70—80-е годы, и сейчас являются доминирующими. Изменилось только взаимоотношение их с бывшими представителями официальной культуры, многие из которых оказались оттесненными из сферы актуальной культурной жизни, и прежние официальные органы печати, журналы и периодические издания предпочитают теперь бывших подпольных литераторов или эмигрантов. Собственно, вообще на грани исчезновения прежнее определение, игравшее столь существенную роль, художников и литераторов как официальных и неофициальных.

Стилистически картина современной советской художественной жизни достаточно разнообразна. Достаточно позднее (с конца 50-х) и одновременное проникновение в СССР всех направлений современного искусства (а также возвращение запрещенных и забытых конца XIX – начала ХХ в.) придало им статус синхронности и актуальности, так что в советском культурном сознании они не сменяли (или наследовали) друг друга, а злободневны все разом.

К тому же интересна особенность русского менталитета в его ориентированности на статичность. Ничто, единожды возникнув, не уходит в музей или архив, но длится, добавляя к себе неофитов, появляющихся как бы помимо и даже вопреки архаической институционализации; но уж раз возникнув, тоже длится, становясь наравне с другими апологетами охранительной функции. И все это вместе напоминает многослойный пирог, каждый слой которого имеет своих активных деятелей и почитателей.

Что касается литературы, то огромная роль, которую она играет в русской культуре, и огромный читательский потенциал (например, поэтические сборники издаются тиражами до 1 миллиона), позволяют вполне свободно соседствовать в ней и иметь своего читателя как традиционным писателям, ориентированным на традиции Пушкина и Толстого, последователям направлений 1910—30-х годов (Хлебникова, Маяковского, Пастернака, Мандельштама, Ахматовой), так и апологетам самых современных тенденций (концептуализма, соц-арта и постмодернизма), среди которых хотелось бы отметить поэтов Всеволода Некрасова, Льва Рубинштейна, Тимура Кибирова и прозаиков Венедикта Ерофеева, Владимира Сорокина, Евгения Попова и Виктора Ерофеева.

Специфичность советской действительности, важная роль, которую в ней играет литература, и значимость роли писателя, приписываемой ему традицией и читательским ожиданием (как учителя, вождя и пророка), создают тот особый контекст, фон, на котором и с которым работают представители авангарда и поставангарда русской литературы, порождая тексты, аналоги которым вряд ли можно найти в литературе западной.

В изобразительном искусстве современные тенденции, гораздо более сопоставимые с соответствующими западными направлениями, играют более значительную роль, чем в других сферах советской культуры. Не нуждаясь в переводе и вполне соотносясь с общемировым художественным процессом, современные советские художники достаточно легко включились в западную культурную жизнь, участвуя в многочисленных выставках и программах. Любителям изобразительного искусства известны такие имена, как Кабаков, Булатов, Комар и Меламид, Чуйков, Брускин.

Нынешние социально-общественные изменения в Советском Союзе, а также попытки перейти к рыночной экономике, возможно, в ближайшем будущем кардинально изменят лицо советской культуры, ее структуру, иерархию и способы функционирования.

Посмотрим, увидим.

Но на данный момент, вкратце, картина такова.

Дети седьмой революции
Конец 1980-х

Очевидно, половина обаяния работ советских авангардных художников (как и не авангардных, впрочем) ускользнет от того, кто не знает, не видел, не почувствовал специфического контекста русско-советского жития-бытия. И дело вовсе не в использовании каких-то неведомых всему прочему миру знаков и символов, представляющих советский миф и советскую эзотерику, а в той особой атмосфере значительности, окутывающей взаимоотношения общества и художника, чувствующего избранность своего положения (будучи порой весьма далеким от конкретной, злободневной общественно-политической тематики). В общем – Художник!

Конечно, это только часть правды и проблемы.

Начиная с середины шестидесятых пытаясь включиться в общемировой художественный процесс и с начала 70-х включившись (поначалу, конечно, на уровне только идейно-эстетическом, отнюдь не организационно-рыночном) и совпав с ним, советское изобразительное искусство (в литературе процесс гораздо сложнее, медленнее и более зависим от языка), наряду со своими собственными модификациями общемировых стилевых направлений, породило и несколько сменявших друг друга авангардных артистических направлений (до последнего времени – подпольно- неойфициальных). Все это касается, конечно, художников, придерживающихся современных эстетических и стилевых пристрастий, условно в советской прессе и искусствоведении (да и с их легкой руки – на Западе тоже) именуемых «авангардистами». (В это определение входит вся палитра направлений, возникших в 50–60-х годах, от абстракционизма до постмодернизма и неоконцептуализма). И основной драматургией культурной жизни последних лет была борьба этого типа культурно-художественного сознания с соцреалистическим (стилистически и эстетически весьма неопределенным и подвижным, являющимся сознанием регулирующимся и медиаторным между государством как представителем высшей воли и личностью, этой воли напряженно внимающей, но по причине своей малости и ничтожности не могущей принять и постичь ее в чистоте без такого вот посредника, как соцреализм).

Теперь же, судя по всему, благодаря усилиям нескольких поколений авангардных художников, борьба завершилась успешно (я говорю исключительно о сфере культурно-эстетической), если для молодых художников (по их настойчивым уверениям, которым я верю и которые понимаю) нету большой разницы между Налбандяном (наиболее представительным художником соцреализма) и Булатовым (видным представителем первого поколения авангардистов). Видимо, совершилась-таки культурно-эстетическая революция (и во многом благодаря титаническим усилиям авангардистов первого поколения), так как именно революции снимают начальные противоречия, в связи с которыми и для разрешения которых она, собственно, обычно и начинается.

И последнее.

Если глянуть поверх конкретных действующих лиц (что всегда выглядит как-то негуманистично), поверх эстетических устремлений (что всегда выглядит антикультурно) и воспринять каждый культурно-исторический период (со всем, что в нем напихано) как некий проект, то можно заметить, что основной проектной темой-идеей у нас было моделирование, создание и утверждение суверенной личности в ее противостоянии или разнообразно-возможных способах взаимоотношений с любой доминирующей идеей, наиболее наглядно представленной идеей тоталитарного государства, бывшего метафорой любой идеи или языка, претендующего на господство. Аналогично, на Западе, проблемой, как в ее положительном, так и в отрицательном аспектах, стала разработка, осмысление, а также конкретное вочеловечивание (а в наше время жест, поведение в сфере культуры значат в культурно-эстетическом аспекте не меньше, а порой и больше, чем текст) системы взаимоотношений художника с художественным рынком (противостояние ли ему, игра ли с ним, подпадание ли под него, смешение ли всех этих способов отношений разом и масса всего из этого вытекающее).

Теперь, как представляется (если, конечно, темп и направленность перемен в нашем ветхом отечестве не претерпят катастрофических изменений), мы являемся свидетелями, да и участниками, нового культурного проекта (который, не пытаясь объяснить всю серьезность настоящего культурно-исторического эона, может явиться первой ступенью порождения принципиально нового русского культурного сознания). Затрудняюсь с точностью сформулировать его, лишь приблизительно: нахождение точки равновесия русско-советского культурно-исторического типа в открывающейся мировой перспективе. (Повторяю, что это вполне может не совпадать с личными устремлениями конкретных художников, отдельные из которых могут полностью принять правила поведения западных художников, включившись как бы анонимно в их легион; кто-то может продолжать эксплуатировать советскую тематику – я не об этом.) Очевидно, этот проект будет недолговременным (относительно) и транзитным. Но тот, кто осмыслит его в полноте и тематизирует его, станет на современном рынке искусства полномочным представителем пока еще не исчезнувшего в своей отдельности и оригинальности культурного региона по имени пока еще – Советский Союз.

Потери в живой силе и технике
Конец 1980-х

Кроме самоочевидных проблем – как то: показ работ не выставлявшихся или редко выставлявшихся художников и обновление форм выставочной работы – вполне явных и до организации выставки, одна проблема во всей полноте открылась только в ходе работы выставки и после ее закрытия. Ее можно было бы обозначить как «перестройка культурного мышления», самим названием связав со всем грандиозным процессом, происходящим в стране, касающимся пересмотра как организационно- управленческих структур, так и перестройки сознания. Было бы весьма странным предположить, что сфера изобразительного искусства, в отличие от всей остальной страны, находится в некой стадии идеального совершенства и в перестройке не нуждается. Да вроде никто открыто подобного и не утверждал. Конечно, нуждается! Причем в сфере сознания в не меньшей степени, чем в сфере организационно-практической, дабы изобразительному искусству исполнить функцию воспитателя человека нового культурного сознания – мобильного, имеющего понятие о многообразии художественного опыта, но и, естественно, с определенными предпочтениями. То есть зрителя, умеющего охватить культуру как некий сложный организм, каждая часть которого исполняет определенные функции, удаление, отстрел которой принесет ущерб не только ей самой, но и всему организму в целом, то есть в конечном результате и самому этому зрителю. Увы, пока подобный зритель есть редкость, достойная занесения в Красную книгу (тем более, что совсем еще недавно он как бы подлежал уничтожению); к тому же, сами деятели изобразительного искусства, так сказать, воспитатели, в большинстве своем не готовы воспринимать свою личную деятельность на фоне достаточного разнообразия направлений и стилевых проявлений. Весьма характерна попытка объяснить возникновение и непонятное независимое существование этих стилей и направлений (не только без всякой внешней поддержки, но и даже вопреки достаточно известным акциям репрессивного толка) не как естественный процесс жизнедеятельности культуры, но как порождение дурных склонностей дурных людей, либо как порождение западного влияния (один рассудительный даже вывел их из недр бюрократического процесса) – в общем, всего такого, от чего авторы этих утверждений сами оборонены однозначно правильным пониманием искусства. Нужно заметить, что эти люди, призывающие к борьбе за свое единственное направление в искусстве, не до конца осознают ту истину, что они сами отгорожены весьма хрупкой стеной от последовательного и решительного проведения в жизнь их призывов, когда многие из них сами окажутся извратителями и осквернителями истинного искусства (собственно, подобная ситуация на памяти еще у многих живущих). В этом смысле интересна интерпретация перестройки, которую дал в интервью газете «Правда» вице-президент Академии художеств Кеменов, охарактеризовав нынешний всплеск разнообразной творческой активности как первый и непростой этап перестройки, на втором же этапе, по его представлению, все вернется к милому прошлому и найдет свое успокоение.

В этом контексте, естественно, вполне понятна и реакция многих зрителей, не привыкших к тому, что что-то может быть непонятным, что что-то может быть непонятным вообще и что не обязательно все должно апеллировать ко всем. Гораздо более опасным представляется ход рассуждений (отражающий вообще <нрзб> способ мышления), лежащий в основе всех претензий к авторам: я этого не понимаю! – значит, это не искусство! – значит, этого не должно быть! – значит, это надо запретить! Надо заметить, что подобный род мышления и носители его, объявившись в других сферах жизни нашего общества, действуют так же решительно и категорично, чему свидетелем есть наша нелегкая история. К сожалению, ни высокая квалификация, ни род занятия (даже искусством!) не служат защитой от подобного способа строить умозаключения и <нрзб> мыслить. Только сознательная установка на внимательность к чужой точке зрения и уважение ее, а также определенные социальные механизмы, поощряющие это, могут способствовать воспитанию нового культурного сознания.

Если нетерпимость зрителю непростительна, то непонимание или нежелание понять художника или отдельное произведение вполне для него простительно – это его право. Да и художники ведь люди страстные. Всякого рода художественная борьба с взаимными претензиями и призывами – вполне в правилах всегдашней художественной жизни и даже является свидетельством высокого тонуса ее (если бы только не призывы к административным санкциям и не обладание административной властью, то есть как бы призыв к самим себе). Просто культура должна иметь какие-то механизмы, обеспечивающие возможность подобных заявлений, но и гарантирующие их исключительное пребывание в сфере культурно-эстетической борьбы.

Ну да ладно.

Если вышеупомянутая нетерпимость простительна у зрителей, понятна у художников, то для искусствоведа <нрзб> она непростительна.

К сожалению, выставка обнажила печальную картину нынешнего искусствоведения и художественной критики.

Дело в том, что выставка просто объявила, вывела внаружу художников и художественный процесс, который реально существовал, хотя и скрытый, неведомый для внешней широкой культуры. Оказывается, что ситуация, охарактеризованная в других сферах экономической и культурной жизни нашей страны как застойная, могла отгородить художника от зрителя, лишить его возможности существовать за счет прямого труда его рук, но самих художников, живой процесс стилеобразования и смены художественных направлений она отменить не смогла.

Но, к сожалению, оказалось, что художественная критика и искусствоведение не могут существовать подобным образом. Критик и искусствовед, по основной направленности своей деятельности являющийся медиатором между художником и культурой, художником и зрителем, не может говорить о том, чего никто не видел. Сами же искусствоведы в результате невозможности писать об этом теряли к нему интерес и в своем большинстве многие увидели впервые на выставке, несмотря на то что за плечами большинства художников многолетняя жизнь в искусстве и огромное количество работ.