Я все время пишу, пишу, пишу…
Возникает вопрос, уже не у посторонних (у них этот вопрос возникает естественно и сразу), а у меня самого – зачем? Действительно – зачем? Если хотя бы часть той энергии, укладываемой в немыслимые и реально не практикуемые языковые конструкции, направить, ну, хотя бы на опубликование малой части их, либо просто на семью, детей – что бы изменилось?
Я подумал, что, очевидно, движет мной та неописуемая и непресекаемая жажда познания. Каждому дан свой дар, свой способ познания этого, как его? – назовем его: истина. Кто пахотой познает (не узнает, не выясняет, а познает), кто танцем, кто как я – стихом. В этих размышлениях я дошел даже до такой кощунственной мысли, что кто-то познает и убийством. Ну, не всякий убийца, конечно (с этой, весьма сомнительной точки зрения), – познающий, как и не всякий пишущий стихи. Но если мы зашли в такую опасную крайность, то надо выяснить: что же тогда познается?
Я постараюсь оперировать материалами только собственного поэтического опыта, так как прочий материал внутренне мне не столь ясен.
Что же познаю я средствами поэзии? Конечно же, не многообразие материального мира, не людей, не их психику, не социальные законы, не… ничего. Тут я понял, что я, скорее, не познаю что-тоуже существующее, а построяю. Построяю мир поэзии и параллельно его же и познаю. Познаю его законы, априори данное ему пространство, ключ перевода всего, что вокруг меня и во мне, в символы поэтического пространства. И пытаюсь ли, просто ли нахожу в нем (кроме специфических) те же общие законы, присутствующие и определяющие пространство любой человеческой деятельности и прочего мира – начало и конец, жизнь (самодействование) и разложение (воздействие внешнего), наличие и отсутствие. Вернее, едва прикоснувшись к любому роду деятельности, сразу чуешь эти законы, сходящиеся, очевидно, где-то за пределами материального бытия, в один-единственный закон, и все виды деятельности, соответственно, в своем пределе имеют один-единственный метод и цель.
Значит, приступая уже ко второму стихотворению (а, возможно, и с самого первого), я уже знаю, ощущаю реальность этих незыблемых законов. Значит, я не познаю, не построяю, по сути, а просто подтверждаю их. И всякое творчество есть простое подтверждение. Подтверждение жизни в себе, себя в стихе, стиха в поэзии, поэзии в высшем. И все частные и профессиональные проблемы роста, вычищения стиха, использования нового материала – то же самое подтверждение, подтверждение и подтверждение. И сама страсть к этому подтверждению – то же подтверждение.
11 | 00812 На птичьей полусогнутой ноге
Как человек, притворно ходит муза
Она со мной не празднует союза
По наущенью же небес небесных
Она над мною празднует надзор
Чтоб, не дай бог! – что выдал за свое
Но чтобы было все как Божий дар
А сам лежал в сторонке, словно шкурка
Чтоб не мешал Божественну дыханью
Идти сквозь моих ребер придыханье
До самого момента издыханья
Когда лежать в сторонке влажной шкуркой
Какая ж она муза?! – она ж урка!
Весна кругом, кругом прохладная прохлада
И синевой усилен свод небес небесный
И солнечный сияет солнца шар
Из твердых шуб выходит люд прелестный
Особно женщины с приманками своими
Кто создал их? и как им будет имя?
Куда бегут? и почему все мимо?
Возможно потому что будет смерть
Возможно так. Возможно так и будет.
Возможно будет все наоборот
Придут, возможно, просто скажут: Этот!
Возможно, следом хлынет кровь от слова
Употребить, возможно, надо будет пулю
Употребить, возможно, надо будет пулю снова
Употребить, возможно, надо будет пулю снова-снова
Тем временем и шкурка охладело
Отвалится – тогда употребляй ее на дело
До блеска натереть какой ботинок
Или какой до блеска полботинок
Или уж вовсе чей четвертьботинок
А я ведь и ребенком был когда-то
Каникулярным летом позабытым
Не знал ни малой ни беды-заботы
А ведь кругом ходил злодей зубатый
А я был мальчик, и меня любили
Как говорил поэт Владислав Ходасевич:
Любила мама и водила в гости
Где мальчика того родные кости!
В каком музее! кто с ним ходит в гости
Смотреть на тоненькие птические кости
Какие ходят пожилые гости
В музей, где рядышком другие кости
К которым ходят, но другие гости
Смотреть на те, а заодно – и эти кости
Которых кости еще ходят в гости
А вот еще привиделась картина:
Сидел на почве неогромный человек
На землю крылья положив ладонью кверху
И приподнял одно – одна пустая яма
Поднял другое – и другая яма
Для всех кто здесь, остался, не уехал
Не захотел, не смог иль опоздал
И полетел и сверху закричал:
Господь здесь пожелал пустое место!
Господь здесь пожелал пустое место!
Пусть мертвецы своих хоронят мертвецов
Пусть мертвецы своих в тиши хоронят мертвецов
Пусть эти мертвецы своих в тиши хоронят мертвецов
Эти мертвецы своих в тиши хоронят мертвецов
Мертвецы своих в тиши хоронят мертвецов
Своих в тиши хоронят мертвецов
В тиши хоронят мертвецов
Хоронят мертвецов
Мерт-ве-цов
Ве-цов
Цов
11 | 00813 Не побоимся этих слов
Утерянных для стихотворства
Что жизнь есть бесконечный прах
Бесконечный прах
Прах
Прах безупречный
Прах безупречный если взглянуть
На дело с ветра стороны —
Кого ж ему свивать в народы
Кого ж селить среди природы
Кого сносить в последни воды
И обращать в последный прах
Кого же как не местный прах
Местный прах
Прах
Прах монотонный
Прах монотонный но пристрастный
И поделенный внутрь себя
И тем живой и ненапрасный
Не просто он носимый прах
Он сам он тоже носит прах
Другой он носит – праха прах
А наш – предмет спасенья прах
Предмет спасенья прах
Спасенья прах
Наш прах
Прах
11 | 00814 Был летний день в безоблачной Эстоньи
Шел лесом к морю я свободною походкой
Нехитрый строй мои приняли мысли
Да – в стороне лицом в траву лежаща
Случайно я заметил человека был он мертв
Лежал он и возможно был он мертв
Но нет, скорей, он не был мертв
Хотя, возможно, все же был он мертв
Иль нет, наверное, он не был мертв
Хотя, скорее, все же был он мертвый
А, впрочем, отчего же он был мертвый
Нет, все-таки тогда он не был мертв
А, может быть, в то время был он мертв
Или скорее…
Но нет – не получается рассказа
11 | 00815 Проносись, моя жизнь, проносись!
А не хочешь – так не проносись
Ляг здесь и помирай по марксистс —
ским законам о жизни, иль вдруг
Помирай по каким-нибудь друг —
им законам, где смерть – это жизнь
Они лучше, они хоть наш жи —
вот отделят от нашей души
Ее корни уж так хороши
А плоды – те не так хороши
А верней – не всегда хороши
А бывало ведь раньше душа —
Чем уж только вам не хороша
Столько благости было в душе
Хоть сиди рядом и хорошей
Или дева какая была —
До чего ж хороша да бела
Ни предмета какого белей
А теперь на виду кобелей
И табун вороных кобылей
Будет будто бы снега белей
И откуда же будет душа
При условьях таких хороша
Нет не быть уже больше душе
С ходом времени все хорошей
А тогда уходи, уносись
Куда хочешь, душа, уносись
Если хочешь – согласно марксист —
ским законам
(сидит Орлов, выходит Милицанер)
МИЛИЦАНЕР Что читаешь, товарищ?
ОРЛОВ Да вот – последний сборник Пригова
МИЛИЦАНЕР Постой, постой, Пригов… Пригов… А! Вспомнил.
Это который такие вроде бы стихи пишет.
ОРЛОВ Почему же это, товарищ, вроде?
МИЛИЦАНЕР Ну, на таком вроде бы непоэтическом языке.
ОРЛОВ А что же это за такой поэтический язык?
МИЛИЦАНЕР Как бы вам это объяснить? Он пишет не на русском
языке, а на некой новоречи. Как если бы я, например,
пришел бы к женщине и лег бы к ней в постель
в мундире.
ОРЛОВ Да, но и во фраке к женщине тоже ведь не ляжешь.
МИЛИЦАНЕР Но это все-таки как-то поприличнее, что ли.
ОРЛОВ А на пост во фраке выйдешь?
МИЛИЦАНЕР Ну, то работа, должность, о ней разговор особый.
ОРЛОВ О всем разговор особый, да один и тот же.
(вбегает Поэт, в данный момент под фамилией Пригов)
ПРИГОВ Здравствуйте, здравствуйте, товарищи! Что читаете?
ОРЛОВ Вот, ваши стихи, Дмитрий Александрович.
ПРИГОВ Это какие же такие мои стихи?
ОРЛОВ Уж будто и не знаете, Дмитрий Александрович!
ПРИГОВ Откуда мне знать, Борис Константинович.
ОРЛОВ Ох, уж эти мне поэты, все бы им пококетничать.
Но ваши вирши читаем, Дмитрий Александрович.
МИЛИЦАНЕР Это он читает, я не читаю.
ПРИГОВ А-а-а… вирши. (Косится на милицанера).
Да это все так. А вообще-то я лирик. Блок я.
МИЛИЦАНЕР Блок?
ПРИГОВ А что?
МИЛИЦАНЕР Нет, ничего.
ОРЛОВ А на мой взгляд, замечательные вирши.
МИЛИЦАНЕР Что, правда?
ОРЛОВ Правда. Видите ли, в стихе с регулярным размером,
мысль кажется вещью случайной, то есть, всегда
ощущение какого-то фокуса.
МИЛИЦАНЕР Фокус?
ОРЛОВ Ну, да. Все думаешь, как это в нужный размер еще
что-то и разумное уложилось. А в виршах мысль
является конструктивным принципом стиха.
Почти физически ощущаешь, как предложение
со всеми оговорками и неизбежной для рефлексии
отбеганиями в сторону добегает до неизбежной на этом
нескончаемом, затягивающем и самопорождающемся
пути до рифмы. Выходит не мысль в стихе,
а стих посредством мысли.
МИЛИЦАНЕР (Пригову) И это ваши вирши?
ПРИГОВ Нет, нет, не мои. Это его. Он умный.
А я бесхитростный, я – Исаковский.
МИЛИЦАНЕР Исаковский? А он сказал, что ваши.
ПРИГОВ Ах, поэты, поэты! Все бы им пококетничать.
Они же патологически скромны. Ужас какой-то!
Ведь вот ведь как он все про эти вирши знает
и понимает. Точно его. Ах, прежде чем поэта заставишь
сознаться, столько всего утечет. Вы его, наверное,
напугали, вот он и сказал, что не его.
МИЛИЦАНЕР Нет, я его не пугал. Стихи не ругал.
ПРИГОВ Не ругали? Понятно. Понятно. Ну, тогда,
как бы вам сказать. действительно,
это в некотором роде мои стихи.
А то, что они не мои, так это я выразился фигурально.
МИЛИЦАНЕР Как это фигурально?
ПРИГОВ Ну, в том смысле, что я сейчас пишу уже другие стихи.
А эти – как бы уже и не мои. Они уже скорее чьи-то,
кто их читает, сопереживает им или ругает их, вот,
например, Орлова. А я-то тут при чем? А?
Я вас спрашиваю, товарищ Милицанер?
МИЛИЦАНЕР Как это – при чем?
ПРИГОВ А вот так. Я уже другой. Мне они уже чужие.
А кому они в данный момент близки – с тех
и спрашивайте, а кому не близки – с теми
и спрашивайте. А я сейчас пишу чистую нежную
лирику. Я уже не Ломоносов. Я сейчас поэт
без малейшей мысли в голове. Я сейчас Есенин.
МИЛИЦАНЕР Есенин?
ОРЛОВ И напрасно. На мой взгляд, вирши – это лучшее
из всего, что вы написали, Дмитрий Александрович.
И как мне кажется, это есть как раз наиболее
адекватное выражение вашей поэтической сути.
ПРИГОВ Ах, читатели, читатели! Ведь как это страшно быть
узаконенным, даже для самого себя! Хотя, нет.
Я неправ. Многие даже из этого некое начальственное
место себе соорудили. Сидят себе – прямо
благородные Герцены, а тут к ним вдруг в их
лондонскую там, или московскую здесь, квартиру
в черном пиджачке Нечаев входит и все благородное
портит. И забывают, что сами-то – такие же Нечаевы,
а никакие не Герцены.
МИЛИЦАНЕР Так вы кто же на самом деле гражданин —
Нечаев или Герцен?
ПРИГОВ Нет, нет, нет. Вот я кто. (протягивает паспорт)
МИЛИЦАНЕР (читает) До-сто-евс-кий. Это что же,
вы тот самый знаменитый писатель и есть?
ПРИГОВ Он самый.
МИЛИЦАНЕР Так, значит, вы все это и выдумали?
ПРИГОВ Выдумал.
МИЛИЦАНЕР И меня тоже?
ПРИГОВ Все, все выдумал! И тебя тоже.
МИЛИЦАНЕР И его? (указывает на Орлова)
ПРИГОВ И его! И его! Он совсем не такой. Все я выдумал.
Весь мир выдумал! И себя тоже! Себя тоже выдумал!
Никакой я не Достоевский. Пригов я! Пригов!
Слышите вы – Пригов!
11 | 00816 Если смысл жизни в нас самих положен
То отсюда и вывод непреложен:
Смыслов жизни столько – сколько на земле людей
А что касается наших детей
То из вышесказанного следует непреложно
Что утверждение: Дети – наше будущее! – ложно
Мы сами свое будущее всегда и везде
А чужие будущие живут сами по себе
11 | 00817 Всякая мало-мальская свобода
Это потом ищет выхода, а сначала она ищет входа
Сначала она на небе сидит
Вниз так строго и внимательно глядит
Когда кого подходящего заметит – сразу слетает и внутрь
входит
А потом начинает томиться и выхода себе не находит
И тяжко, тяжко тому, кто ей вместилищем служит
Выход-то уже – постарались! – завалили да и приперли
снаружи
А тот, в ком нет ни выхода ни входа
Тот говорит: Свобода – ясная вещь! А что – Свобода?
11 | 00818 Восточные женщины рая
Весьма беспомощны мужчин выбирая
Потому что это дело не их:
В природе их выбирают самих
А западная женщина ада
Выбирать и свободна и рада
И поскольку выбирает она сама
То терпит в мужчине и слабость и преизбыток ума
11 | 00819 Как страшно жить в безжалостной истории
Словно на неподвластной истине и оправданию территории
Так Борис Годунов по прошествии стольких чужих слов и дел
И сам в результате уверовал, что царевича убил и даже съел
А другие, кто действительно был замечен при жизни в этом
деле
Уверились, что святые, что только и делали, что постились
– не пили, не ели
11 | 00820 Канадец грозный как под Ватерлоо стоит
Но наш спокойно в шлеме и с клюшкой на него глядит
Что ему нужно в такой от Родины дали
Не отдадим ему ни пяди нашей земли
Но покроем себя славной несчетной
А коли силы неравны – погибнем все, так и не узнав
окончательного счета
11 | 00821 И вдруг я делаюсь на миг вечно свободен
Хотя вроде бы и не умирал и не делал даже шага в сторону
вроде
Но нету уже во мне ни великости, ни малости
Но главное, что нету, хотя есть как и прежде – в полной
мере – и даже больше,
ни капли жалости
Ни жалобы, словно у какой геометрической фигуры
О проекте
О подписке