Касаясь последних тенденций (и не только, и даже не столько в литературе, а в культуре в целом и в изобразительном искусстве в особенности), мы видим возрастающую тенденцию растворения стиха (или в общем смысле – текста) в ситуации и жесте, т. е. предпочтительное описание возможности текста (типа: «в первой строчке мы описываем то-то и то-то с рифмой, скажем, на аясь»), его функционирования в социокультурной ситуации (типа: «поэт входит через правые двери, немного волнуясь, вынимает текст, исполненный печатной графикой обычного стиха, начинает читать, на что публика горячо реагирует»). В акционно-перформансной деятельности текст (стихотворение, скажем) присутствует как нулевой или точечный вариант ситуации и жеста.
Эта проблематика, конечно, интересна и касается только представителей сугубо авангардных, постмодернистских и прочих нетрадиционных направлений (впрочем, у нас весьма немногочисленных на фоне основного литературного процесса, для которого подобного рода проблемы вполне невнятны или просто находятся за пределами разрешаемости).
Задачей этого сборника является как раз переориентировка вектора, т. е. в вышеописанной ситуации вектор направлен от текста к ситуации, мы же его поворачиваем в обратном направлении, приняв нынешнее состояние литературного процесса (в авангардной среде) за первичную данность. Т. е. для неразличающего глаза события происходят примерно на той же самой территории и вполне неразличимы, спутываемы. Взгляд же различающий заметит, что ситуация, жест как бы отменяемы стихом, обнаруживая приводимые куски жестового и ситуационного описания в их самопародировании (кстати, роли, которая в предыдущей ситуации отводилась стиху) на фоне самоутверждающегося стихотворного текста в его онтологической первородности.
Капли дождя как тварь дрожащая
Пройдя насквозь зеленый пруд
Ложится на прохладный лоб
Младенца заживо лежащего
На дне пруда
Она летит как пух изящная
Вдруг спотыкается о зуб
Зверя под сценою сидящего
И ужас, ужас! пенье труб!
И ужас
Много деревьев в саду
Пыль в полвершке над дорогой
Завтра я снова приду
Только ты больше не трогай
Меня пальцем
Сыпется белый снежок
Словно судьбы сапожок
Шитый то черным, то синим
А то вместе
Да – еще и красным
Рядышком от России
А зачастую так и посреди ее
Как освежевана стояла
И кожа вниз с нее бежала
Что беззаботная струя
Задерживаясь на хвосте
Условно
И она рухнула в постель
И белоснежна простыня
Червонно-красной тут же стала
Вот – вочеловечивание, оно же – страстотерпство
Стареют наши женщины
Но Боже, Боже мой!
Ведь нам были обещаны
Их вечность и покой
Вечный
Наш
Рядом с ними
Боже мой
Где белого единорога
Не пустят даже на порог
В наше-то время
У одного вдруг от порога
Как только вошел
Стремительный белоснежный рог
Во лбу вдруг прорастает
Сестра моя, войди в мой дом
Мы вместе на постели ляжем
Ни слова лишнего не скажем
Словно погибнем, а потом
Друг другу тайное покажем
Над каждым
Его отдельно висящее
Тайное
О, незабудочка живая
Как рана жизни ножевая
Как некий фитилек спасенный
К потьме вселенской поднесенный —
И вспыхнуло, и все горит
Но так невидимо, едрит
Так, едрить твою мать, невидимо —
Невидимо все
И девочкою на бегу
Белеет березняк сосновый
Буквально только что в снегу
Чернелся мальчиком – и снова
Чист как девочка —
произносится игривой скороговоркой
Как всем известно, любое стихотворение, да что стихотворение – слово! – чревато разрастанием в целую поэму; цикл, цикл поэм! Просто даже невозможно все и обозреть в его потенции. Просто даже усталость сразу какая-то, утомление и скука. Только одно стихотворение напишешь, а дальше… ну дальше как-то так, эдак в том же духе. Да и вообще не стоит об этом.
Вот эти серии и явлены с предшествующим им нехитрым образцом, да и с бесчисленным возможным продолжением всего этого.
Да вообще-то все в мире может разрастаться до уровня, этот самый мир превышающего.
Вот так.
Над смертью кошки разрыдалась
Кошечка
И что ей кошка-то далась
А просто въяве оправдалась
Та несмываемая связь
Но укрытая от быстроокидывающего взгляда
Между женщиной и кошкой
Мужик так не разрыдался бы
Мужчина разрыдался над собакой – очевидная связь
Ребенок – над птичкой, пояснения не нужны
Старик над муравьем – это самоочевидно
Пожарный над кикиморой – не совсем ясно, но можно обоих связать с таинственной стихией огня
И последнее, неясно кто – над Сычуанским хребтом, персонажи, их связи и ответы переживаются всеми разом и неоднозначно
Рыбак в ночи причалит лодку
На берег выйдет незнакомый
Найдет причал, найдет молодку
Закрепит лодку
И странной страстию влекомый
В глубь территорьи углубится
Да так назад и не вернется
Исчезнет
Потом про человека ушедшего в горы и не вернувшегося
Потом про то, как человек сошел на мелкой станции, да и затерялся в полях
А вот про человека, который ушел в большой город с манящими сверкающими огнями, да и не вернулся
А вот уже человека кто-то ночью поманил сладким зазывающим голосом, он в полузабытьи встает с постели, отворяет дверь, выходит в лунный сад и никто его больше не видел
Или вообще, непонятное – среди улицы стоял, стоял человек и не отходил вроде, не двигался, не делал даже попытки, не подавал виду – а исчез
Мы от честности помрем
К нам придут и спросят: Вы ли
Все вокруг разворовали
А? —
Мы! – ответим и помрем
От честности ответа
Мы помрем и от ужаса, то есть всех вокруг поуничтожаем, посмотрим на это, ужаснемся и помрем
Потом как мы помрем от совестливости, т. е. все тут искалечим, а после совесть до смерти заест
Потом как мы помрем от ума, т. е. порушим все, разорим все к чертовой матери тут, ебить, разнесем, ебить, а потом все-таки поймем, что так нельзя и помрем от неожиданности ума своего
Потом как мы помрем от аккуратности, исполнительности, точности, умеренности и скуки
Потом как мы уничтожим Бога, в смысле – Бог умер, умер! умер! но помрем все-таки от набожности
Стоит, безумный, улыбается
Гранатою в руке играет
Взорвет сейчас вот – и останется
Мокрое место
От нас
Вот-вот-вот дернет за чеку
Ан, передумал и: Чайку
Что ли
Попить? – говорит
А вот некий задумал что-нибудь снести с лица земли, но потом постоял и: Чайку – говорит – что ли пойдем выпьем
Или, скажем, Ньютон, вослед закону тяготения почти открывает теорию относительности, да подпустил: Чайку – говорит – надо выпить, что ли! – и упустил момент
Затем непонятно кто, но что-то уж совершенно ужасное замышляет, но что-то отвлекает его, и уже позабывши восклицает: Чайку, чайку испить бы!
А под конец уже и про меня, как я задумал совершить что-то, уж и не припомню что именно, да передумал и закричал: Чаю! Много чаю сюда! И немедленно! Пить будем!
Жизнь несется как заяц косыми
Перебежками, петлями – ой! —
А особенно-то в России
У нас
Словно заяц с орлом, да свиньей
Пополам
Ну, а после – какое-то марево
Да и в обществе некое варево —
Все слипается
А в Германии, к примеру, жизнь движется по прямой, по прямой, а потом – обвал-таки, зигзагами, как носорог лошадиный с котеночком обмирающим
Во Франции же все ходит квадратами, как волк с бабочкиными крыльями и все распаляется газообразно
А в одном месте как уперлись в точку, так и стоят, словно помесь слоняры и комариного тигра, а еще и мышонка, камень напоминает – Индия, кажется
А вот в Америке все по касательной, по касательной, вернее, это в Японии, как снегирь глазурованный с изюмистой змеей, а потом – все есть воздух горячий
Среди поля разводят сурьму
Разбавляют густой мочевиной
И настой, недоступный уму
И бесстыдности очевидной
С леденящею штучкой одной
Близкородственный, в смысле
Или, скажем, замешивают на кухне кислое тесто, а оттуда зайчик выскакивает – ах ж ты шалунишка эротический!
Где-то в потаенном месте в горячий отвар сыпят какие-то зелья, поднимается удушливое испаренье и является дух омерзительный
Берутся какашки и что-то еще по рецепту знатоков, размешивается в дачной постройке, потом выносится на азиатское солнце, из этого вырастает как бы крыса как персонификация мобильности
В воду сыпется шипучка, и все вдруг улетучивается – и ничего – всемирная пустота
Собирается по долам прах, трава, теплота и влажность, замешивается на крови и слизи, вдыхается жизнь и получается человек
Я рано утром вышел в город
А к вечеру уж превеликие
Количество смертей и трупов —
Вот так свершаются великие
Событья —
Неожиданно, стремительно, за спиной и в другом месте
Лет через двадцать так идея
Обывательская
Приходит в голову: А где я
Был в это время? —
Чаек, наверное, попивал
Или, скажем, отвернешься на чей-то зов, оглянешься – а сзади полдома рухнуло, никого нет, а ты за столом чаек допиваешь
Или пойдешь по тропе, вернешься, а все селения волной как языком слизнуло! ни кола, ни двора
Или еще – один человек на даче, в саду сидит, а тут в какой-то момент полчища саранчи пролетающей все уничтожают – а ведь только что зелено, радостно все было
О проекте
О подписке