Лёнька явственно расслышал первое, произнесенное им слово, и почувствовал, как неведомая сила незаметно начинает сотрясать эту кухню и этот дом, и этот город, и весь мир. Агония! Возможно ли после нее что-то кроме смерти? Он посмотрел на родителей. Отец и мать были бледны, но в глазах у них – Лёнька готов был поклясться в этом – сиял крохотный огонек надежды. Краем глаза Лёнька заметил, как стоявший в дверях Гарцев с полным безразличием на лице наливает себе стопку водки.

– Никто не знает, что будет, – промолвил отец, когда Лёнька лежал с закрытыми глазами у себя на раскладушке, тщетно пытаясь уснуть.

– Может, нас оставят в Москве? – прошептала мать.

– Никто ничего не знает, – медленно повторил отец.

Лёнька все-таки смог заснуть. Ему приснился дурацкий страшный сон, от которого он очнулся, содрогаясь всем телом. Услышал за дверью чьи-то тяжелые шаги и снова провалился в сон, на этот раз глубокий и мгновенный.

Добрый маг

Георгий надел армейский тулуп, шапку и, дымя папиросой, вышел из дома в направлении станции метро.

Пока трофейный немецкий поезд нес Гарцева по тоннелям Сокольнической линии, из здания научной библиотеки МГУ на Моховой вышел невысокий старичок в бежевом пальто и шляпе с причудливой узловатой тростью в руке. Из-под опущенных полей шляпы виднелся лишь бледный кончик его носа и стекла пенсне на серебряной цепочке. Нижняя часть лица утопала в роскошной седой бороде, забота о которой, очевидно, занимала у владельца немало времени.

Старик стоял на автобусной остановке посреди безлюдной улицы, когда до его слуха донеслись торопливые приближающиеся шаги.

– Добрый вечер!

Профессор Травин обернулся и, придвинув к глазам пенсне, с недоумением посмотрел на Гарцева.

– Это вы? Добрый вечер. Хотя, по правде, уже скорее ночь. Что вы хотели?

– Я… – нерешительно начал Георгий. – Простите. Я э-э… хотел бы знать точно, что происходит, и какие ходы у нас еще остались?

– Это странно, потому что вас уже должны были детально проинструктировать. На худой конец, у вас есть дексиаскоп, – в голосе профессора отчетливо проступало раздражение.

– Да, я все знаю, но… я чувствовал, что должен с вами встретиться и поговорить.

Гарцев перевел дыхание.

– Он умер?

Профессор кивнул:

– Уже несколько дней назад.

– Но почему…

– Оно полезет на поверхность, как только тело положат в мавзолей. Должен свершиться последний акт преклонения перед мертвым.

– У нас есть гвеналоник, ведь так? Мы можем его использовать!

– Вы считаете, что я идиот и не думал об этом? Мы все об этом думали! Гвеналоник Его не остановит, потенциал слишком низок. Кроме того, Оно знает все наши уловки и фокусы лучше нас самих. Мы сами против воли передаем Ему свои мысли, когда хотим Его уничтожить.

Гарцев чиркнул спичкой, зажигая новую папиросу в подрагивающих губах.

– Но там, – он кивнул в сторону тлевших неподалеку в ночном небе рубиновых звезд. – Что-то же они должны придумать!

– Конечно. И уже придумали! Очередное жертвоприношение! Эти младенцы надеются Его задобрить после того, что сами натворили.

Георгий презрительно хмыкнул.

– Да, я полностью разделяю ваши чувства, – продолжал профессор. – Если кого-то и стоит принести в жертву, то только их самих. Поразительные трусы! Алчные, тупые… Столько лет заигрывать с этим чудовищем и не думать о последствиях!

– Стало быть, в жертву принесем себя мы, – прошептал Гарцев.

Они стояли на остановке, переминаясь с ноги на ногу и провожая взглядом редкие автомобили. Гирлянды уличных украшений сияли, словно гигантские жемчужные бусы.

– Это будет великое бедствие. Смута, голод, возможно даже новая война. Война, в мире, где уже изобрели бомбу! А, может, Оно выкинет что-то еще, чего мы пока даже не в силах себе представить.

– Вы хотите, чтобы мы спустились вниз и самостоятельно закрыли все порталы? – сухо спросил Георгий.

В полутьме его лицо под шапкой казалось мертвенно серым.

– Я не хочу. Я проголосовал за это решение, как за единственно возможное. Это единственный способ выиграть время.

– Что-то не так? – осторожно спросил профессор, глядя в беспокойные зрачки Гарцева.

– Д-да.

– Что именно?

– Не знаю, возможно, это сущий пустяк… – Гарцев неумело подбирал слова. – У меня сосед по квартире – мальчишка, еврей. Смышленый, но, сволочь, везде сует свой нос. По-моему, он что-то подслушал… может быть, даже увидел в замочную скважину мои тренировки.

– Нестрашно. Мы сотрем ему память.

– Савелий Аркадьевич…

– Черт, где же автобус! Наверно они уже перестали ходить.

– Мастер.

– Да! Кстати, впервые слышу от вас это слово.

Георгий подошел ближе к своему учителю и слегка наклонился. Рядом с ним седобородый старик казался маленьким гномом.

– Вы отправите меня в Лимб без поддержки и без товарищей?

Травин утвердительно моргнул.

Гарцев скривил рот в нервной усмешке.

– Но… вы же осознаете, что посылаете меня на верную смерть?

– Почему на верную? Шансы есть. И потом не вы один будете рисковать жизнью. Неизвестно, кто из нас вернется из этих пещер живым, а кто превратится в пепел. Это чистая лотерея.

– Вы знаете, что это за место! Глупо даже сравнивать с другими секторами!

– Знаю.

– И отправляете меня туда! В одиночку!

– Да.

– Почему, п-профессор?

Травин поднял брови, и в его выцветших глазах сверкнула стальная беспощадность.

– Есть три причины, по которым вы отправитесь в Лимб. Первая: вы добрый маг, и это ваша обязанность. Вторая: я считал и продолжаю считать вас своим самым выдающимся и талантливым учеником. Кроме того, у вас врожденный иммунитет к Его чарам террора, никто другой в Ордене не может этим похвастаться. И третье, – профессор понизил голос. – Простите за такую откровенность. За свою жизнь вы совершили столько зла и преступлений, что способ искупить их есть только один.

По окаменевшему лицу Гарцева поползли уродливые желваки, безумный взгляд наполнился ненавистью.

– Вы… вы…

Он схватился за голову, потом вдруг яростно плюнул под ноги профессору, оскалив желтоватые зубы.

– Вот! Что я думаю о вас, о вашем Ордене и о вашей школе!

Травин ничего не ответил и лишь многозначительно кашлянул.

Гарцев издал сдавленный вопль, чувствуя, как невидимый комок лезет ему в горло, перекрывая дыхательные пути. В приступе мучительной асфиксии он согнулся пополам и начал оседать на грязный асфальт, хрипя и хватаясь за шею. Травин смотрел на него помертвевшим взглядом, не выражающим ничего, кроме презрения и безразличия. Через некоторое время Гарцев уже бился в конвульсиях, из последних сил пытаясь схватить учителя за полы пальто.

– Придется идти своим ходом, – со вздохом промолвил профессор, взглянув на стрелки карманных часов. – Всего доброго! Знаете, если б я не был с вами знаком столько лет, то наверно не решился бы отправить вас в Лимб. Вдруг вы из чувства мести попытаетесь саботировать операцию? Но! Зная то, как сильно вы любите жизнь, как страстно вы за нее цепляетесь, я пребываю в полной уверенности, что все будет сделано на совесть.

Он бросил последний взгляд на судорожно дергающееся под ногами тело Гарцева и медленно удалился, шаркая калошами.

Комок в горле исчез так же внезапно, как и появился. Гарцев лежал на тротуаре Моховой улицы с покрасневшими, выпученными глазами, отчаянно хватая ртом драгоценный воздух и оглашая улицу жуткими воплями.

Когда он попробовал встать, его стошнило. Пошатываясь и надрывно кашляя, словно больной туберкулезом, Георгий побрел по улице, думая лишь о том, где бы ему сейчас напиться до полного забытья.

Похороны

Елена Дмитриевна схватилась за сердце и, теряя сознание, начала заваливаться набок. Бледный как полотно директор нашел в себе силы ее подхватить. Коридор школы огласили разноголосые рыдания, всхлипы, стоны. Плакали взрослые, плакали подростки, плакали дети.

Сбросив с себя оцепенение, Лёнька повернул голову и увидел тяжело потупившего взгляд Егора. Он не плакал, но выглядел совершенно опустошенным.

– Занятия отменяются! Все свободны! – голосом актера-трагика воскликнул директор.

Ученики стали возвращаться в классы, чтобы забрать вещи. Впервые их мысли ничем не отличались от разговоров взрослых.

– Что же теперь-то?

– Америка нападет!

– Отец говорит, на нем одном все держалось!

– Это должно было случиться, но я не верил! – причитал староста Димка Соловьев, ломая пальцы. – Ах, ах, какая потеря! Какой подкоп под фундамент нашей страны! Если бы было изобретено средство от смерти!

– Пошли в колонный зал!

– Кто ж нас туда пустит! Надо на похороны идти девятого!

– Да че его смотреть-то? – угрюмо буркнул Пашка Козуб, запихивая учебники в старый вещмешок. – В газетах фотографий полно. Айда во двор шайбу гонять!

Биджо Роинишвили врезал ему по макушке трясущимся кулаком.

– Ты щто баран глупий?! О ком разговариваишь, дурак! – вскричал он, заливаясь слезами.

Краем глаза Лёнька увидел, как Богданов вышел из класса, свистом зазывая свою братву.

– Пойдем на похороны? – тихо спросил Егор Лёньку.

– Мы все равно его не увидим. Представляешь, сколько народу будет.

– Пойдем! Никогда его вблизи не видел, только на мавзолее издалека. Теперь хоть шанс появился.

Лёньке не очень-то нравилась эта идея, но глаза Егора были полны решимости. «Что-то должно случиться», – мрачно думал Лёнька. Он не смел бросить товарища.

Когда они вместе с сотнями ребят и взрослых высыпали из дверей школы, у входа в соседний корпус Лёнька увидел мелькавшую в толпе черноволосую девочку.

Элина посмотрела на друзей мокрыми глазами.

– Как страшно! Никто ничего не знает, говорят, конец нам всем!

– Слушай их больше! – Лёнька обнял дрожащую фигурку. – Король умер, да здравствует король! Знаешь такую французскую пословицу?

– Мы решили идти на похороны девятого марта, – сказал Егор.

– Я с вами!

– Элина…

– Я тоже хочу увидеть.

Родители Лёньки не допускали и мысли о том, чтобы присутствовать на похоронах. Отец, расхаживая по комнате, гадал, кто же теперь станет «новым кесарем», мать писала письмо родным в Гомель. Зная родителей, Лёнька ни одним словом не обмолвился о своих планах.

Утром девятого марта небо над Москвой было безукоризненно белым, словно огромный кусок савана, накрывший город.

Лёнька, Егор и Элина, стуча ботинками, бежали по улице Кирова, целиком отданной во власть пешеходов. Автомобильное движение прекратилось. Люди неслись отовсюду. Из каждого переулка, подъезда и подворотни то и дело выскакивал взъерошенный человек с замутненным взглядом и присоединялся к потоку. Казалось, в Москву входит беспощадное вражеское войско, или ее вот-вот затопит лава извергающегося вулкана. Мужчины, женщины, подростки, старики, даже безногие инвалиды, катившиеся на своих жалких тележках между тысяч ног. Лёнька видел женщину, у которой в заплечном мешке болтался ее муж, лишенный всех конечностей.

– Держимся вместе! – задыхаясь, орал Лёнька. – Чтоб в толпе не растеряться!

Егор указал на вход во двор.

– Туда! Срежем!

Огромный поток, движимый теми же соображениями, что возникли у Егора, всасывался в темную арку. Толпа заполнила дворы. Люди перелезали через заборы, пробегали по цветочным клумбам. Тот, кто спотыкался, съеживался подобно полураздавленному червю, моля бога, чтобы чужие ноги пощадили его.