– Потому, что знаю. Вот так, Глафира. А, это барахло, что натаскала на Гороховую. И ко всему – в чердак над квартирой Кобозевых.

– ?! – Аглая удивлённо округлила глаза.

– Представь себе, я всё знаю, – слукавил.

Зиновий, конечно же, о многом догадывался, но всего не знал.

Наставился на Сапронову прямым, испытывающим взглядом:

– Долой выброси. В строительные ямы. У Троицкого собора – всяких там накопали. Или при случае раздай нищим.

Капитан приосанился и в раздумье прошёлся по комнате. Испытал на прочность металлическую кованую решётку на окне, оглядел такого же сурового исполнения входную дверь. Въедливо изучил плотно сбитый дощатый пол, арочную кирпичную кладку потолка, грубо оштукатуренные стены. Он как будто уже искал для себя. Но пока не мог сообразить, именно что и конкретно где.

– А где? – вымолвил Ригель.

– Что ты ещё хочешь знать? – глухим, грудным голосом переспросила Аглая и взгляд её потемнел: «Прежде чем узнать, подумай, а что ты будешь с этим делать?»

«Да-да, конечно», – в ответ ей так же, лишь глазами кивнул Зиновий Петрович.

– Так что же?

– Куда ты дела мой револьвер?

– Прости меня, Зиновий, – скоро проговорила Аглая. – При выстреле я не смогла удержать его в руках. Он выбился из ладоней и по мостовой соскользнул в реку. Мне очень жаль, Зина. Вещь всякому понятно дорогая. Не сердись на меня. Ага?

Но Зиновий Петрович и не думал сердиться. И уже точно не огорчился. А мягко и нежно улыбнувшись кивнул и удовлетворённо произнёс:

– Belvedere.

Глава 7

На вечерней зорьке в молодых берёзовых и дубовых рощах Лугового парка запели соловьи. Их поразительные, наполненные мягкой жизненной силой трели порой усиливаясь, а порой стихая, удивительно и вдохновенно звучали в сопровождении этакого оркестрового многоголосья окрестной лесной, озёрной и прочей живности. И лишь смолкал один из этих пернатых херувимов, как сразу где-то в потаённом уголке Императорского паркового хозяйства партию подхватывал другой. А потому казалось, что эти несмышлёные, но наделённые божественными голосами создания не иначе как меж собою соревновались в красоте пения, ненароком зачаровывая всё живое как вокруг Бельведера, так и внутри него. И окуная этот несовершенный мир людей в ласковое, убаюкивающее звучание естественной симфонии угасающего дня.

В тенистой аллее, начинающейся сразу от лестницы парадного входа во дворец, плотники соорудили из свежеструганных сосновых досок шалаш и сцену летнего театра. На сцену водрузили традиционно русские качели в виде лодочки. Станину сих качелей пришили к сцене намертво двухвершковыми коваными гвоздями. Саму конструкцию шалаша драпировали яркими тканями. Сцену закатали гуттаперчевыми половиками. Пиленые торцы новых досок уморили дёгтем, чтоб во время зрительного восприятия в глаза не бросалась желтизна древесины. На театральных фермах навесили тяжёлый, чистого синего цвета вельветовый занавес. Именно этот оттенок более всего глянулся Императору. Напоминал ему убранство Каменноостровского – придворные не преминули угодить.

Сам спектакль назначили к ужину. Вернее, на час с четвертью ранее. Перед вечерней трапезой и во время действия спектакля был предусмотрен аперитив – лёгкие сухие вина под тарталетки с паштетами и сырами, прочим и всяким набитыми канапе, а также фрукты и садовые ягоды.

В берестяных вёдрах доставили помидоры, предусмотрительно закупленные распорядителем довольствия Максимом Ильичом. Вёдра расставили у кресел, но так, чтоб Августейшие особы и разные именитые придворные гости не споткнулись и могли спокойно и беспрепятственно пройти. И занять приготовленные для них места. Сами же кресла расположили под массивным портиком парадного фасада у подножия кариатид, у самого выхода из дворца на верхней площадке. Таким образом, Александр Николаевич и члены его семьи могли наслаждаться театральным действием, взирая на сцену хоть издали, но сверху вниз. А панорамная природа Лугового парка и отблески вечернего заката придавали бы сценическому действию наполненный жизненной силой, но сказочный вид. К тому же… и швырять перезрелыми помидорами по актёрам во время спектакля сверху вниз намного ловчее, чем наоборот.

Досадно несколько загораживала сцену скульптурная композиция скифа, барса и собаки, некогда подаренная Николаю Первому (отцу Александра) прусским королём в знак преданности и дружбы. Но загораживала только лишь отчасти. Да и то самую малость. Это неудобство Император согласился стерпеть и утвердил заранее поданный ему проект расположения летнего театра – на сей замечательный вечер и утвердил. А в следующий день конструкцию намеривались попросту разобрать и подетально припрятать. Подразумевалось, что до следующего премьерного раза.

– Как вообще такое возможно? – сетовала Ея Величество принцесса Евгения Ольденбургская, наблюдая со стороны, как Император, сопровождая Екатерину Долгорукову княгиню Юрьевскую и маленького Гогу – то бишь Георгия Александровича Юрьевского, внебрачного сына Екатерины и Александра расселись к спектаклю в приготовленных креслах. – Ну, разве же он крымский татарин какой? В Зимний дворец привёл одну семью, там же и другую. А нынче и в Бельведере объявились. Екатерина–то опять на сносях и вот-вот разродится. Что скажут на это, к примеру, в Риге протестанты? За Петербург уже и промолчу – отговорились, языки в мозолях.

– А ничего не скажут, – рассудила статс-дама Марфа Богомолова. – Санкт-Петербург такое дело давно уже проглотил. Так и что же Рига?.. И тем паче не подавится.

На сцене и вокруг дворца приготовления к спектаклю срочно завершились. Оркестранты вскинули трубы. Наладились прочие духовые и щипковые инструменты. Пауза… Мягко взялась виолончель… тут же тупо стукнул барабан…

Зазвучала лёгкая вечерняя музыка, нечто среднее между вальсом Иоганна Штрауса (сына) и парадным маршем лейб-гвардии Измайловского полка.

– Ну, вот и как жить на белом свете? Посоветуйте. Куда не плюнь, везде Вова, – продолжила свои эмоциональные сокрушения Евгения Максимилиановна. – Все гадости в столице от этой Вовы!

– ?..

– Ух, же!.. Вова… Вот никогда себе выгодного дельца не упустит – в почтовом дилижансе за ломаную деньгу до Киева проскачет.

– Какая Вова?

– Всё та же Вова.

– Вова?!

– А, вы, голубушка, о ком подумали?

– Варвара Шебеко?.. Подруга Долгоруковой?! – ошеломлённая собственной догадкой смутилась Богомолова. – Особа, тайным смыслом названная Вовой в любовных письмах княгини к Александру?

– Ну да. Конечно же, она, – посетовала Ольденбургская и нервно передёрнула плечами: – Чёртовая сводня!

– Хи-хи-хи!..

– Не надо было ко двору-то её пускать, – досадовала Ольденбургская. – Ох, проглядели мы всей свитой этот нелепый и коварный драматический курьёз. Ещё тогда. Много лет тому назад проглядели. Растяпы!

– Когда?

– Когда наш Александр от скуки зачастил на bingerles (англ. половое сношение) к Берёзовому домику. И что теперь?

– А что?

– Законный Цесаревич Александр на Дворцовой в Зимнем. А маленький внебрачный Гога тут – у нас в Бельведере. Прелестное получилось, сударыня моя! Кому прикажете нам присягать, когда настанет время?.. Кому, я спрашиваю?

– ?..

– Как бы не случилось нам общественного бунта.

– Какого бунта?

– Как это, какого? Ну, предположим, смуты, как при папе (речь дальше зашла о декабристах).

– Господь рассудит, – взмахнув ладошкой, аполитично уклонилась от рассуждений Марфа Богомолова. – Россию не покинет – явит нам помазанника.

– А что же ваш Сысоев? – напомнила статс-даме принцесса Ольденбургская. – Ведь он когда-то увлекался Долгоруковой. Да и лет пять тому назад ещё коптил страстями. Божился умереть и в петлю лез – насилу выдернули к жизни полковые командиры. Эх, надобно нам было ещё тогда предусмотреть – помочь ему в любовных хлопотах. Интригами.

– Штабс-капитан барон Сысоев? – недоумённо выкатила бельма Богомолова: – Так этот господин, как однодневный мотылёк. Вспорхнул – и нет его, – вздохнула: – Глядишь, сегодня к одному цветку, а завтра уже к другому. Он постоянно увлечён по сторонам.

– Да, что вы говорите? Ну же… Марфа. Поделитесь и со мной таким секретом. Ох, как же любопытно. Не сплетни ли?

– Ой, нет. Всё сказанное – несомненно и правда. А вот, пожалуйста. Нынче-то, хотя бы и одной.

– И кто она?

– Нет в том никаких секретов. Любимица столичной публики, звезда высокого искусства. Эта вздорная певичка и кокетка. Этуаль из Петербурга, София Усиевич. И к слову, именно из-за неё вчерашним после dancing (англ. танцы) Сысоев грубо поругался с господином Тихомировым. Кричали друг на друга всякой непристойностью, грозились тростями. А Лавр Георгиевич на удивленье всем впервые при дворе повёл себя не свойственно – вообще, глядел как бык. Испил фужер бордо, а после силой усадил Софи на дрожки… Ну, чтобы ехать на проминку в свежем воздухе по Петергофским улицам. А думается мне, что на Самсоновскую в гостевые номера. Так этот же Сысоев гнался следом. Ругался матом – как портовый грузчик. Замахивался кулаком. Кричал во всю гортань: «Пробирка медицинская… Отдай мне femmelette (франц. баба