Читать книгу «Мудрость в пыли. Книга первая» онлайн полностью📖 — Дмитрия Ничея — MyBook.
image
cover

Кошка сидела в самом углу комнаты. Время от времени по её телу пробегала мучительная волна, словно выворачивая наизнанку. Её тошнило. На ковре в нескольких местах темнели свежие пятна. Я посмотрел на маму.

– Сожрала что-нибудь, – констатировала она. – Бери салфетки и тряпку – и вперёд!

Я на мгновение впал в ступор.

– Давай-давай! – подбодрила меня мама. – Или ты думаешь, я буду это делать?

Тяжко вздохнув, я взял ведро с тряпкой, салфетки, и принялся за работу. Опустившись на пол, принялся счищать пятно с ковра. К горлу подступил тошнотворный ком. Я запрокинул голову, чтобы глубоко вздохнуть.

– А как ты хотел? – услышал я за спиной мамин голос. – Я тебя предупреждала…

Ушедшее на это время показалось мне вечностью. Превозмогая тошноту, я снова принялся за работу. Где-то сбоку, конвульсивно содрогаясь и утробно урча, жалобно мяукала кошка. Порой становилось совсем невыносимо, и я стрелой выбегал из комнаты под неодобрительные взгляды мамы. Но снова и снова возвращался, чтобы довести дело до конца.

Наконец всё закончилось. Я вышел из ванной, много раз вымыв руки и умывшись холодной водой. Я взял на руки плачущую кошку и понёс с собой. Оглянувшись, я увидел, что мама глядит мне вслед, и во взгляде её отчётливо читается удивление, разбавленное толикой уважения.

Я положил кошку на постель и стал гладить. Она отворачивала голову, и я подумал, что она не хочет смотреть мне в глаза. И вдруг понял, что так и есть на самом деле.

– Ты что? – я попытался подтянуть её поближе. Но она дёрнула плечом, сбрасывая мою руку. Я удивился, насколько человеческим был жест. Я замер, словно поражённый громом. Всё в ней для меня открывалось заново: хрупкие плечи, матовая бледность кожи, изящный изгиб спины, тепло горячего тела, и плавно поднимающиеся и опадающие от дыхания бока…

– Ты что? – я осторожно прикоснулся к ней кончиками пальцев.

Она обернулась.

– Спасибо тебе, мой милый мальчик, – прочитал я в её глазах.

Я почему-то ждал, что она назовёт меня «хозяин». Уверен: она понимала это. Но не собиралась так делать.

Ну да ладно…

* * *

…И снова изнуряющая монотонная дорога. Сводящая с ума однообразием пыльная пустыня. Шаг за шагом навстречу солнцу. Шаг за шагом… Шаг за шагом…

К счастью, с наступлением сумерек на горизонте показался посёлок. Мёртвый посёлок. Очередной из множества встретившихся на пути. Брошенные дома, пустые глазницы окон, скрипящие на ветру двери. Путник заметил, как в одном из окон мелькнул тусклый свет. Значит, кто-то есть. Или показалось? Путник поправил укрывавшую лицо ребёнка ткань и зашагал быстрее.

В доме действительно кто-то был. Но тихие шаркающие шаги внутри стихли, как только Путник постучал в дверь. Подождав, Путник снова громко постучал кулаком. За дверью послышался шорох.

– Чего Вам нужно? – раздался скрипучий старческий голос.

– Ночлега, – твёрдо ответил Путник.

Дверь приоткрылась, и в полумраке тускло блеснул выцветший глаз. Длинный плащ и винтовка явно не вызывали у него никаких добрых ассоциаций. Наступила напряжённая тишина. К тому же свежий шрам через всю щеку…

Глаз подслеповато прищурился, приглядываясь, и вдруг округлился в недоумении:

– Святые угодники!

Дверь распахнулась, и на пороге показался высохший седой старик:

– Это ребёнок?

Путник неподвижно застыл в ожидании.

– Да чего же мы стоим? – засуетился старик. – Входите скорее!

Путник решительно шагнул внутрь дома. Старик засеменил следом, то и дело заглядывая ему через плечо, в надежде разглядеть лицо ребёнка.

В доме никого больше не оказалось.

– Да-да, я живу один, – подтвердил старик, заметив недоуменный взгляд Путника. – Только вот накормить мне Вас нечем…

Старик виновато сгорбился.

– Не переживайте, – успокоил его Путник, – мы сами разделим с Вами свой ужин.

Путник бережно уложил девочку на укрытую каким-то тряпьём старую кровать и аккуратно раздвинул укрывающую её ткань. Старик с любопытством наблюдал рядом. Девочка улыбалась, и взгляд чистых детских глаз светился счастливым серым светом.

Путник достал из сумки банку консервов, привычным жестом вскрыл её легионерским ножом и, зацепив содержимое на самый конец острия, поднёс к губам ребёнка.

– Да разве ж можно так? – охнул старик. – Ребёнка – с ножа?

Путник, не обращая на него никакого внимания, покормил ребёнка и потянулся за новой порцией. Вдруг девочка села и, протянув руки к повернувшемуся Путнику, схватилась за острие ножа пухлыми детскими ладошками.

– Спокойно, – тихо сказал Путник и бережно расцепил детские пальцы.

Старик, затаив дыхание, следил за происходящим. Путник, накормив девочку, напоил её водой из фляжки.

– Она – гриб? – испуганно спросил старик.

Путник не ответил. Старик растерянно что-то забормотал, топчась на месте.

Накормив ребёнка, Путник поел сам, поровну разделив скудный ужин со стариком. В благодарность старик принялся вытаскивать из рассохшихся шкафов невесть откуда взявшиеся детские вещи различных цветов и размеров.

– Берите-берите, – причитал он, – мне это без надобности. Здесь раньше жили дети. А я стар и одинок. Берите, не стесняйтесь. Вы же знаете, как быстро они растут…

Путник растерянно держал в руках цветастую детскую одежонку. Он вертел её в руках, словно в оцепенении, и вдруг поймал себя на мысли, что вряд ли что-то может быть сейчас более странным и причудливым. Здесь, в этой страшной комнате, с облупившейся на стенах краской и разбитыми окнами. Лишь девочка улыбалась, счастливая, издавая прекрасное мурлыканье, вот-вот готовое превратиться в нарождающийся детский смех.

Ссутуленная фигура старика уныло темнела на фоне закатного окна.

– Как Вы не боитесь тут один? – спросил Путник.

– А кого мне бояться? – пожал плечами старик. – Мародёры сюда, слава Богу, не добрались. А собаки… Так это всего лишь собаки.

– Ну. уж нет, – криво усмехнулся Путник. – Это не просто собаки. Это противоестественное подобие людей, пахнущее мокрой псиной. От них не стоит ждать ничего хорошего. И поэтому всех их…

– Ах, да, – печально вздохнул, спохватившись, старик, – зачем они нужны? Как я мог забыть?

– Считаете иначе? – нахмурился Путник.

– Да, конечно, – печально закивал старик. – Никого нельзя объявлять ненужным только потому, что он непонятен, уродлив, или спорит с тобой. Никого вообще нельзя объявлять ненужным. Это привилегия разве что самого Господа Бога. Никто никак не нужнее другого. Все имеют право быть…

– Вы уверены? – раздражённо спросил Путник.

– Вне всякого сомнения. В этом мире не будет ничего нового. Но, к сожалению, жизнь никого ничему не учит. И самые бредовые идеи завладевают умами человечества, захватывая и ведя его к самому краю пропасти. Снова и снова…

– Не стоит упрощать, – твёрдо возразил Путник. – Мы не проповедовали ни расовое превосходство, ни религиозную исключительность…

– А что же тогда? – воздел руки к небу старик. – Идею Главного Вопроса? Вы хоть понимаете, что неспособность простого человека доказать наделённому властью свою нужность, делала его таким же беспомощным, как и смотрящим в глаза расстрельной команде? И тем ужасающа зависимость от мнения судьи. Ведь для вас нужность означала безвредность. Непревышение опасности для общества. Обычность человека. И никак вы не хотели вспоминать о том, что вся история человечества движима ненормальными людьми. Ведь удел нормального человека – тихий сон после сытного ужина. А историю всегда творили гении. А гении – это за гранью нормы. Безумцы, как это ни прискорбно. Психопаты, наркоманы и извращенцы – вот отцы едва ли не всех открытий, бессмертных шедевров, революционных течений и будоражащих умы идей. Как раз те, кто, по вашему мнению, абсолютно не нужны… А в Ваших словах я снова слышу поступь римского ликтора, держащего на плечах секиру в обвязанном красным шнуром пучке берёзовых прутьев. И исключительное право казнить и миловать, в который раз, породит им, в итоге, и новую расу, и новую религию.

Старик обречённо махнул рукой:

– И знаете, я счастлив, что могу сказать Вам это, – устало продолжил он. – Потому что больше не боюсь. Мне не за кого бояться. Я остался один. И меня ничто не держит на этой несчастной земле. И я не боюсь. Совсем не боюсь. А Вы говорите…

– То есть, теперь – лучше? – снова усмехнулся Путник.

– Не надо передёргивать, – поморщился старик. – Одна крайность не должна оправдывать другую. И если бы человечество научилось, наконец, использовать накопленную мудрость, всё было бы совсем иначе…

– Мудрость? – презрительно скривился Путник. – И всё?

– А знаете, да, – лицо старика просияло. – У меня было предостаточно времени подумать об этом. И я постиг природу мудрости. Знаете, что это? Мудрость – это если ты, став богат, делишься с другим, сколь угодно щедро, пусть даже сделав богатым его, сам от этого ничуть не становясь беднее. И всё разумное должно, просто обязано, быть мудрым. Ведь имеющий разум – наделён душой, а обладающий душой – накопит мудрость. Но, к сожалению, в жизни происходит совсем иначе. И от этого все беды…

– Ну, всё! – оборвал его Путник. – С меня хватит. Время позднее. Пора спать.

…Он лежал на жёстком полу и, глядя на безмятежно посапывающую на кровати девочку, молчал, задумавшись. Он думал о том, какое всё-таки неблагодарное существо – человек. Ищущий крова, хлеба и защиты в своей беспомощности – и мгновенно начинающий хамить, едва насытившись. Не помнящий добра, не знающий верности, желающий продать, предать… И вспоминающий о своей человеческой сущности разве что перед лицом смерти. Или беспощадной силы, на худой конец… И зачем он тогда нужен?..

* * *

…– Ещё один? – устало вздохнул полковник, глядя на стоящего перед ним навытяжку легионера. – Что ж им надо-то?

Он перелистнул лежащее перед ним на столе личное дело и снова вздохнул.

– Вот скажите мне, – спросил он, – почему? Чего им не хватает? Я понимаю: это не люди, так, человеческий мусор. Мусор. Да, мусор, – кивнул полковник, словно убеждая самого себя. – Но мусор же человеческий… Раньше они, ютясь в тесных камерах, грязные, голодные, находясь в нечеловеческих условиях, зубами цеплялись за жизнь, карабкались… А теперь? Теперь, когда с ними обращаются как с людьми, когда у них есть возможность пользоваться всеми благами цивилизации, они не упускают ни малейшей возможности свести счёты с жизнью. Они вешаются, режутся, глотают всякую гадость… Вот скажите мне: кто из этого отребья мог раньше воочию видеть картины фламандских мастеров? Да они о существовании их не подозревали! И что в итоге? Ты ему Шекспира, а он в петлю… И знаете, почему?

– Всё-таки лишение свободы… – попытался предположить легионер.

– Да бросьте, – брезгливо поморщился полковник. – А раньше что они, беззаботны были? Всё дело в том, что именно теперь им в голову и стал приходить Главный Вопрос. И выходит, что все наши прежние потуги не стоят и ломаного гроша. Камеры, пытки, казни – всё это заставляло их чувствовать себя героями. И чем сильнее нами насаждалась политика Главного Вопроса, тем сильнее было противодействие. Вся наша воспитательная и просветительская работа для них как дешёвый балаган. У них наверняка был какой-то свой Главный Вопрос. Псевдо-Главный Вопрос. Но был! И только теперь, когда мы всего-то сделали вид, что пытаемся разглядеть в них человека, они возомнили себя полноценными личностями, и Главный Вопрос так прямо и стал возникать в каждой их дырявой голове. И ответ для каждого из них был очевиден. Потому-то и не иссякает эта их мертвецкая очередь. Потому как, действительно, зачем все они нужны?..

* * *

С первыми лучами солнца Путник взял ребёнка на руки и, не поблагодарив за ночлег, ушёл прочь…

* * *

Проснулся я от того, что кошка забралась мне на грудь. Открыв глаза, я увидел, как она возвышается надо мной, прищурив глаза в утренней истоме.

– Вставай! – услышал я сквозь громкое мурлыканье. – Я хочу показать тебе нечто удивительное.

Я послушно поднялся с кровати, оделся и пошёл вслед за кошкой. Подойдя к входной двери, она оглянулась и утвердительно кивнула мне. Я открыл дверь, и мы вышли.

На улице стояла мёртвая рассветная тишина. Дома и деревья тонули в молочных клубах тумана. Поражённый увиденным, я удивлённо озирался вокруг. Раньше знакомые и привычные места были совсем не похожи на себя.

– Куда мы идём? – спросил я.

– Я отведу тебя туда, где ты никогда не был, – не оборачиваясь, ответила идущая впереди кошка. – Никогда не был, и вряд ли смог бы когда-нибудь попасть. Но ты чист душой и способен к мудрости, и потому заслуживаешь того, чтобы увидеть это хотя бы раз…

– Что – это? – удивлённо спросил я.

– Это … – на мгновение задумалась кошка, – воплощение рая на земле. Место, где не жалко найти последний приют. Там время тычет неспешно в усыпляющей неге пуховых перин, под тихое мурлыканье кошек, дремлющих от сытости, вызванной изобилием рыбы, молока и сметаны. Там тепло, сытно и спокойно, а безмятежный сон прерывается лишь желанием потянуться что есть силы спросонья. Сладко потянуться, хрустнув косточками, чтобы потом снова задремать, свернувшись клубочком.

– И что же это за место?

– Это – город Старых Женщин. Говорят, где-то сразу за ним и находится настоящий рай. Но никто не стремится туда.

– Почему?

– А зачем? Какой в этом смысл, если ты уже в раю? В месте, населённом лишь самыми мудрыми, самыми добрыми людьми, которые только могут быть на земле. Женщинами, прожившими жизнь, избавившимися от губительных страстей и приобретшими взамен мудрость. Умеющими ладить со временем, творить добро, взбивать подушки и жарить рыбу в сметане. Я покажу тебе это…

– Довольно странное, должно быть, место, – заметил я.

– Чем же? – искренне удивилась кошка.

– Слышится лишь: женщины и кошки, кошки и женщины…

– Что же здесь странного? – снова удивилась кошка. – Так устроена эта жизнь. Миром правят женщины и кошки. И всё вертится вокруг них. Всё создаётся и разрушается во имя них. Всё. Для них слагаются в строки лучшие слова, сливаются в образы краски, теряет лишнее, обнажая скульптуры, мрамор. Для них возводятся города и храмы, истребляются народы, вершатся судьбы единственных и многих…

Кошка осеклась, увидев недоверие в моих глазах.

– Что-то не так? – почти раздражённо спросила она.

– Нет, я не спорю, – неуверенно пожал плечами я, – женщины… Но кошки…

– М-да, – недовольно протянула она. – Ну, тогда слушай…

…Александр III Великий, Александр Македонский, известный в арабском мире как Искандер Зулькарнайн, непобедимый воин и полководец, провозгласивший себя сыном Аммона-Ра, после десяти дней жестокой лихорадки покинул этот грешный мир. Он скончался в Вавилоне, не дожив чуть более месяца до 33-летия и не оставив распоряжений о наследниках, и поэтому основанная Александром огромная империя была поделена между его полководцами. Одному из них, верному слуге и телохранителю Александра, Птолемею Лагу, из знатного македонского рода Лагов, в управление достался Египет, и династия его правила Египтом на протяжении трёх веков. Став первым фараоном династии, Птолемей Лаг проявил себя как мудрый правитель, расположил к себе египтян, сделав их настолько верными себе, что они в последующих войнах ни разу ему не изменили. Птолемей, заботясь о соотечественниках, создал дальновидную политическую систему, наделив особыми привилегиями греческих и македонских воинов и чиновников, назначая их на высшие должности и доверяя управление государством. С берегов Эллады в Египет хлынули толпы переселенцев. Оседая на берегах Нила, они приобретали здесь землю, создавали хозяйства и женились на коренных египтянках. Эллины, растворяясь на благодатных землях Египта, приносили с собой свои обычаи, знания и труд, в то же время жадно впитывая всё новое, что находили здесь. Всё переплелось со временем, став неразрывным и неделимым целым. Покровителем Александрии стал вошедший в общий для греков и египтян пантеон бог Серапис. И греческие боги стали египетскими, и египетские – греческими.

И расцвёл Египет. Александрия стала сосредоточием торговли, искусств и науки, затмив собою Афины. Кишел судами порт, росли дворцы и дома. И полон город был самыми образованными людьми, стремящимися в известные на весь мир музей и библиотеку. И забылось персидское владычество, и воцарились мир и покой.

Но случилось страшное…

Однажды египетский мальчик Фенуку, чей отец плёл корзины и циновки в Мемфисе, по пути за тростником услышал жалобный, похожий на мяуканье, писк. Оглянувшись, он увидел, как вдалеке какой-то грек, размахнувшись, забросил в священные воды Нила туго завязанный мешок. Вода тут же сокрыла мешок, и писк прекратился. В ужасе бросился Фенуку вдоль берега, не отводя глаз от того места, куда упал мешок, но забурлившая от гребнистых спин крокодилов вода лишила его последней надежды спасти несчастных чад священной Бастет.

– Зачем, зачем ты это сделал? – задыхаясь от слёз, протянул он руки к уходящему греку, едва настигнув его.

– А что мне оставалось? – равнодушно пожал плечами грек. – Кормить я их не собираюсь, а от писка нет никакого житья. Так лучше уж так, покуда не прозрели они, и не осознают себя в этом грешном мире…

И неспешно направился в сторону греческого квартала, оставив безутешно рыдать на берегу Нила упавшего на колени Фенуку.

Заливаясь слезами, вернулся он домой и рассказал всё оставившему плетение тростниковой циновки отцу. И чем дальше рассказывал Фенуку, тем более серым от ужаса становилось лицо отца. А после, не сказав ни слова, встал отец и направился в сторону городского рынка.

В едва надвигающихся сумерках заполыхал греческий квартал. Египтяне, жители Мемфиса, ослеплённые праведным гневом, исступлённо принялись истреблять растерянных греков. До самого утра длилось восстание. До рассвета рекой лилась кровь. А когда всё закончилось, камня на камне не осталось от греческого квартала. Мудрый Птолемей, всё понимая, не стал мстить восставшим. А выжившие в страшной резне никогда не вернулись в то проклятое место…