Читать бесплатно книгу «Бесполезный человек» Дмитрия Николаевича Москалева полностью онлайн — MyBook
image

Сама же "орда" внесла в их натуральное хозяйство деньги, с помощью которых и осуществлялась власть и тирания. С помощью двух механизмов – денег и обязательного труда Золотое Человечество и держало дикарей на привязи, как собак на цепи. То и есть – экономическая удавка, которую нельзя сорвать и выбросить – иначе голод и смерть! Принцип – нет труда, нет голода – на примитивные общества не распространялся, а отнюдь, труд являлся залогом выживания, но по сути, рабский, адский труд являлся и их погибелью, их чумой.

Деньги служили для них средством обмена труда на товар (и совсем не равноценным обменом). В самом же обществе Золотых людей деньги, как таковые, отсутствовали, ведь на них работала армия железных рабов в копях и на фабриках, сокрытых глубоко под городом – в чертогах шеола.

Армия эта называлась «Механикой», и работала, за отсутствием каких-либо потребностей, круглосуточно, изготавливая на заказ все то, что пожелает человек. Поэтому Золотое Человечество жило не по средствам, истребив порядка семи миллиардов землян, забрало себе все достояние планеты безвозмездно. Деньги для них остались лишь музейными экспонатами, либо дорогими брелками, а сама дороговизна измерялась в редкости предмета и сложности его изготовления. Красота измерялась в количестве драгоценностей и золота на теле, хотя часть населения, точнее жителей непосредственно самого города, носили фраки и старинные платья, по старым традициям буржуазного европейского высшего общества. О, какой изысканный вкус! Но мода непрестанно менялась.

Пока нищие дикари голодали, богатые беззаботные, незнающие что есть какая-то нужда, веселились, вкушая всевозможные наслаждения и извращения, которые в их кругу за таковые и не считались, а приобретали характер нормы.

Для них не было ничего запрещенного, ничего аморального. Они не могли сравнить что есть хорошо и плохо, и дать своему выводу объективную оценку. Да если бы и дали – то с какой кстати они стали бы отказываться от таких благ? Если им хотелось съесть человека – они ели, если им хотелось устроить оргию – они её устраивали. Учение, саморазвитие у части населения отпало за ненадобностью. Зачем трудиться, делать научные открытия, когда на тебя работает армада бездушных рабов? Роботы все за тебя сделают! А ты лишь веселись и гуляй!

Но оставалась закрытая каста, которая себя ограничивала в наслаждениях, которая непосредственно и управляла этим сложным миром. Этот круг людей, в отличие от городских бездельников, работал беспрестанно, осуществляя важные проекты по развитию, строительству, разработке полезных ископаемых и других жизненно необходимых вещей. Эта каста правителей не жила в городе, а возвышалась над всеми другими на высоте, где Солнце перестает иметь желтый цвет, там где нет атмосферы, и начинается космос – на корабле, построенного по последнему слову техники – "Андромеде", корабле похожему на галактику.

Что касается дикого населения, заключающего в себе чуть больше семи тысяч особей разного пола, писать из них умели единицы, они же умели и читать. Иногда читали всем вслух оставшиеся от прошлой цивилизации романы или поэмы, возрождая в угаснувших умах чувство прекрасного, возвращая их в то время, когда главной ценностью человека стала настоящая свобода, ограниченная лишь размером самой планеты. Сегодня же – стенами чужого огромного города, холодного безжизненного дна, служащего помойкой и канализацией мегаполиса стоящего наверху. Хотя многих слов никто не понимал, зато они хорошо улавливали смысл сих речей, эмоции слов.

В то время, когда золотое общество устраивало оргии на балах, и баловалось человеческим мясом дикарей, донные жители работали на каторге, которая обеспечивала их куском съестного. Работали за еду, и как дань, отдавая свой труд эксплуататорам взамен за жизнь, тем самым сокращая её в разы. Максимальный возраст донного жителя составлял – 40 лет, старше никого попросту не имелось. Высокая рождаемость пресекалась высокой смертностью, каждый год хоронили несколько детей, как казалось людям думающим – это экология (злой бог) отнимает у них будущее или это боги забирают у них младенцев ангельских.

Так и было отчасти. Жизнь на Дне, сродни жизни на помойке.

Хотя стена города являлась для них злым роком, покуда никто из них не знал, что она и спасла их от вымирания за её пределами, от войны, голода и болезни – злой рок, который нельзя было преодолеть человеческими силами.

Город пожрал всю разумную жизнь, высшие жители превратились в каннибалов, как духовных, так и физических.

Поедание мяса человека стало нормой, так, как они не причисляли себя к числу людей, вознося себя над видом человеческим, истинно веря в то, что рано или поздно избавятся от этих несовершенных и стареющих тел. Поедание низших – стало своего рода ритуалом, восполняющим молодость и жизнь.

Что касается духовного каннибализма, то часть Золотого Человечества неуклонно практиковала поедание богов на празднествах, пророков и лицедеев истории, в качестве которых служили живые пойманные дикари со Дна.

На площади, каждый год готовилось распятие, которому подвергался несчастный.

Все эти празднества походили на беснование сумасшедших, на самом деле являлись ни чем иным, как развлечением и получением наслаждения извращенных умов. Помимо распятия, практиковалось поджаривание живого ещё человека в утробе быка, которого доставили из музея вымершего города Европы и др.

Поедание внутренних органов богов, якобы придающим бессмертие и великую силу, напоминало ритуальное жертвоприношение своим бесам и демонам, по подобию гекатомб племени Майя.

На Дне же убийство себе подобного каралось изгнанием, что равносильно смерти.

С изгнанным не разрешалось разговаривать, передавать ему вещи, встречаться с ним, и впускать в город, дотрагиваться, человек становился неприкасаемым, и лишь тогда его могли убить, когда решался сам нарушить запреты.

На Дне оплакивали каждого убитого, каждого умершего, само существование, само бытие наполнялось трауром и трагичностью, а за каждый прожитый день благодарили «Всевышнего».

– Смерть любого – великое горе, – говорили жители.

Имена, название самого рода Золотого Человечества произносить в слух возбранялось, слова эти звучали из уст как ругательства, на которые каждый готов был сплюнуть на пол, как об упоминание, о самом мерзком и грязном, что может быть на свете. И, конечно же, самым главным фактором, влияющим на запрет называть вслух имена высших, являлся страх. Страх и ненависть к Золотым людям вырастили в дикарях гордость и благородство архаичной души.

Люди на Дне забыли, что такое молиться, но каждый произносил либо шепотом, либо в уме успокаивающие молитвенные слова. Поэтому язычниками их назвать не поворачивался язык, и безбожниками тоже. Они верили в единого бога, которого золотые выродки сместили с положенного ему места на Земле, заменили собой. Они ничего не знали о нем, ни имени его, ни какой-либо теории или философского доказательства, дикари видели его как нечто, там за стеной, далекое прекрасное нечто, светлое и ясное, как само Солнце.

Главным их праздником стал праздник урожая, которого то и не было. Урожай – условность, что означало обычно – отсутствие голода и жизнь младенцев.

Пророков, как Моисей, из Древнего Египта в их племени не рождалось, и некому было их вывести на сорокалетние скитания в пустыню (за стену), не находилось и гениев, ученых, но находились золотые руки инженеров самоучек, наемников и воров, которые доставляли необходимое оборудование, либо охраняли челноки торговцев своего либо чужого (второго) поселения на Дне. А их оказалось предостаточно, чтобы заменить любого пророка и героя.

Само Дно, было таким огромным, что его можно запросто сравнить к пустыней Гоби в миниатюре, хотя по сложности и опасности его пересечения мало чем отличалось.

Для путешествий по Дну, существовали знающие люди, проводники, имеющие оружие и разрешение беспрепятственно покидать, либо заходить в поселения минуя охрану и всякую проверку.

Опасности путешествий объяснялись отсутствием на десятках километрах еды, воды; опасностью – отравленными зонами, запрещенными зонами, где могли просто расстрелять пулеметные вышки, сложностью местности (лабиринты, перегоны, перекаты); автомагистрали, пути составов, магистрали энергии, и конечно же появляющиеся на Дне охотники за головами из города. Но на этом опасности не заканчивались, многая местность пересекалась через старое метро, где опасность возрастала, Дозорные роботы вели поисковые работы, словно стая опричников, фанатично выполняя приказы своего руководства, и самой опасной бедой, какая могла случиться на Дне – являлось бесследное исчезновение его жителей, с передовых аванпостов, караванов, которые плохо охранялись, зазевавшихся жителей, которые зашли слишком далеко или отбились от группы.

Никто не знал, кто крадет людей, никто не знал что с ними, и где они, словно их крали тени, и уносили в свой подземный мир навеки, словно неуловимый царь Аид крал несчастных на свое чудовищное торжество, унеся на гриве Авгиевых коней в свое подземное царство.

Поэтому, в последние годы, поселения усилили охрану и ввели запрет на выход из лагеря.

Ходили слухи, что Высшие иногда запускали на Дно монстров.

К поселению дикарей мы ещё вернемся, так и вернемся к подробному их описанию, и перенесемся к кирпичной черной стене, которая уходила трубой к небу. На ней не зияло окон, не виднелось и дверей, за исключением всего одной – в которую вводили узников, и из которой их, как показывала практика, никогда не выводили. Внизу, в подвальных помещениях находился крематорий для сожжения трупов.

За этой стеной находилась секретная тюрьма – цитадель, заключающая в себе неугодных власти людишек, которых они прозвали "тараканами", так как те ползали у них под полом.

Мятежники, бунтари и опасные личности доживали в стенах свой век. Многие умирали от болезней, некоторые от пыток, инструмент для их осуществления по приказу Императора свезли из всех уголков разрушенного мира. Эта тюрьма предназначалась только для жителей Дна.

И вот, спустя почти двадцать лет после её строительства в ней остался лишь один заключенный, который распрощался со светом ещё девять лет назад.

Узник казался ещё не старым, но уж и не молодым, после столь долгого заключения, когда максимум на что хватало других – это пять лет, он сохранял поразительную стойкость, чем и привлек к себе внимание самого опасного и самого кровожадного создания в истории человечество, стоящего за Императором – его жены, Беллатрисы.

Тяжелые монотонные шаги разбудили заключенного. Шаги приближались к убогой сырой камере, стены которой покрылись густой плесенью.

Шаги вскоре стали слышны в конце коридора совсем отчетливо.

Время в этой камере не имело никакого значения. Оно исчезала за решеткой, превращаясь в неаккуратно выцарапанные ногтями палочки, которых раскинулись по стенам бесчисленным множеством. Оно превратилось в шаги за решеткой, которые разбудили узника, томящегося в углу.

Заключенный лениво повернулся с отекшего бока на другой, выйдя из задумчивости, вновь почувствовал под собой сырость и холод камня

Его лицо обросло черной густой бородой, ногти потрескались, собрав под себя всю грязь подземелья, одежда его обветшала, а тело то и дело покрывалось гнойными язвами. Когда он спал, то отправлялся в иной мир, который находился за стенами, мысленно изучал его, рос вместе с ним. Узник строил его в своем сознании, как настоящий прораб самих Пирамид Гизы, мир абсолютно не отличный от реального.

Озноб пробил все тело, рука протянулась к стене намереваясь оставить отметку.

– Ещё один день, пора… – прохрипел узник, чувство времени стало интуитивным, – наступит пора, и меня вынесут из этой могилы в настоящую.

Единственный хозяин этой камеры боялся лишь упустить счет. Каждый раз, как отворялась входная металлическая дверь в темницу, он вздрагивал, просыпался и царапал грязным ногтем по штукатурке. Хотя поверхность стен была мягкой, и песчаной, за ней пряталась непробиваемая графитовая стена, которая ни градуса не выпускала наружу, и также не впускала в себя ни холода, ни жары, поэтому в темнице царил погребной холод и сырость, которая мало–помалу превращала его легкие в болезненное решето.

Свет в темницу приносили редко, когда узники сами просили об этом, но это случалось так давно. Единственным органом чувств оставалась кожа, особо чувствительная на кончиках пальцев, которые острожники берегли с нещадным фанатизмом. Узник мог ослепнуть от темноты.

Но узник не ослеп.

Бедняга прозяб, ощупал царапины на стене и сильнее укутался в свое тряпье, которое раньше служило ему одеждой, пробурчав себе под нос несвязные фразы, прислушался. Его глаза привыкли к отсутствию света, его дыхание казалось судорожным и болезненным – сырость доставляла ему адские мучения, по средствам сухого кашля, грибка и язв.

Острожник никогда не думал бежать – это невозможно. Единственный выход вел наверх, туда, откуда его привели. Лифт спускался лишь иногда, но никто никогда не посещал его, заключенный всячески старался отогнать от себя мысли о том, что его закрыли навсегда, бросили гнить в сырости и темноте, слышать постоянный шелест тараканьих лап у себя над головой. Выход, не зная усталости, стерег автоматический пулемет, который в отличии от преторианского стража, никогда не дремал.

Ему казалось, ещё немного, и он заболеет – и это окажется его последняя болезнь, тогда он умрет, тогда все закончится. Его мертвого скинут в яму, закрыв за ним крышку мусорной шахты, и тогда, его острог опустеет навсегда, его даже не сожгут, его даже не оденут в погребальную одежду. Никаких почестей, никаких гостей на похоронах.

Но им давали такие мощные лекарства, после которых хотелось жить, которые придавали сил на месяцы вперед. Зачем? Что бы продлить мучения? Лучше бы его тело обглодали голодные крысы, там внизу.

Узник все ещё помнил те незнакомые голоса и стоны, эхом долетающие до его камеры, откуда-то сверху, через маленькое отверстие вентиляции – из комнаты пыток. Огромного длинного зала, уставленного орудиями агонии и извращенных человеческих умов.

В этот зал его вводили не раз.

Его так сильно мучила тоска, что единственная надежда на освобождение для него была смерть. Тоска приходила судорогами, то обострялась, то утихала.

Когда заключенный впервые ощутил голыми ступнями холод каменного пола, он понял, что останется в этой камере, три на три метра, навсегда. Тогда вся его душа опустилась куда-то в ноги, он поник, ведь его вид мог жить не одно столетие, а эти столетия могли превратиться для него в один сплошной бесконечный кошмар.

Он часто плакал, тогда его пугали стоны и вздохи, доносившиеся до его слуха, крики агонии прекратились, замолчали голоса, сейчас же его пугала тишина, и едва слышные шаги за решеткой.

Человек не заслуживает такого отвержения обществом, не заслуживает всех тех страданий, которые на него обрушились. По крайней мере, он так думал про себя.

Его же народ воздал ему сполна, поставив его на одну черту с ужаснейшими преступниками и обрушив на него земную кару – погребение в темнице заживо.

Власть сжимала в тиски и ломала любого, кто вставал против неё, кто бы мог осмелиться изменить каноны уродливой нравственности, законы сильнейших. И кем бы ни был человек – он являлся лишь гостем перед всесильным кланом всемирных убийц и пожирателей.

Только внизу заключенный чувствовал себя в безопасности, когда ещё он был свободен, и волен определять свои действия сам.

Кормили его несносными объедками, иногда просто забывая о нем, оставляя голодным, заставляя его желудок переваривать самого себя.

Фигуры приблизились совсем близко, так близко, что заключенный смог разобрать шум за решеткой. Он напряг слух, и уловил едва уловимое перебирание ног, словно кто-то кошачьей походкой шел рядом с тяжелым тюремщиком.

– Солдаты, – подумал он, – неужели мне все-таки казнят… – он бы не удивился, если его уложили на стол и ввели смертельную инъекцию, или изрешетили пулями, он удивился, если его отпустили, что было невозможно, по его представлению – тогда бы он сошел с ума.

Дверь камеры скрипнула, в неё вошли трое существ.

Заключенный не мог уловить их слов, того, как они переговариваются между собой, но он догадывался, что единственная тема для разговора – он.

– Как долго он здесь провел? – спросил солдат.

– По земным меркам – восемь лет, четыре месяца, пять недель, тринадцать часов, тридцать пять минут, – ответил тюремщик, – этот крепкий орешек, которого мы так и не раскололи, молчит.

– Нам приказано его забрать отсюда, мы его уведем наверх, – констатировал старший по званию солдат, по-видимому, сержант.

Бесплатно

3.8 
(10 оценок)

Читать книгу: «Бесполезный человек»

Установите приложение, чтобы читать эту книгу бесплатно