Мародёр и розенкрейцер

В народе говорят: бег не красен, да здоров.

Их спасением стали петербургские проходные дворы. Одинцов подгонял Мунина и неведомым чутьём определял дорогу. О том, чтобы выйти обратно через арку, речи быть не могло. Бежали в противоположную сторону. Из первого дворика, где на снегу остывали тела нападавших, ход вёл в следующий. Здесь через скособоченную низенькую дверь они протиснулись на чёрную лестницу соседнего дома, поднялись на пол-этажа, из окна лестничной площадки шагнули на заснеженную кирпичную ограду помойки – и спустились в ещё один двор, перетекавший в точно такой же, через который выскочили на соседний тихий бульвар.

Там Одинцов ненадолго притормозил, пожалев Мунина.

– Отдышись пока. И мобильник давай.

– Звонить… в полицию… будете? – сквозь кашель спросил историк.

Одинцов угукнул, взял у Мунина телефон, вытащил аккумулятор и сунул к себе в карман. Само собой, возвращаться к припаркованной машине тоже было нельзя – наоборот, Одинцов уводил Мунина всё дальше. На проспекте Чернышевского он остановил старенькие «жигули», втолкнул Мунина на заднее сиденье, сам сел рядом с водителем азиатского вида и велел ехать на Московский вокзал.

– Ма-асковский ва-акзал, – нараспев повторил водитель и сделал чуть потише музыку, гремевшую в салоне. – Сколько денег, уважаемый?

– Гони, разберёмся, – сказал Одинцов.

– Поехали, иначе он вас убьёт, – подал голос Мунин и нервно хихикнул.

– Шутка, – Одинцов подмигнул таксисту. – Поехали, поехали! Время дорого.

Время действительно было дорого. Мунин уже начинал отходить от шока. Раньше, чем начнётся истерика, его нужно доставить в какое-нибудь спокойное уединённое место, где Одинцов сможет задать нужные вопросы и обмозговать ситуацию.

До Московского вокзала – от силы десять минут. Пусть шофёр думает, что они опаздывают на поезд, решил Одинцов. Даже если случится чудо и преследователям удастся вычислить этого любителя громкой музыки, – о пассажирах он расскажет немного: очень торопились, вышли на Лиговке, а дальше – ищи-свищи…

…потому что ни на каком поезде, конечно, Одинцов и Мунин не поехали. В привокзальной толчее Лиговского проспекта Одинцов поймал ещё одну замызганную машину и назвал сидевшему за рулём кавказцу адрес в двух кварталах от своего дома. Более подходящего места придумать так и не удалось.

Всё это заняло минут сорок-сорок пять. Вроде бы только что Одинцов хлопнул дверцей машины, выйдя за сигаретами на Кирочной, – и вот он уже распахнул дверь квартиры, кивком приглашая Мунина: заходи!

С этим жильём давным-давно помог оборотистый Варакса: тряхнул связями, провернул многоходовый обмен, ссудил деньгами, перепланировку и ремонт заставил сделать… В результате Одинцов оказался владельцем просторной трёхкомнатной хоромины в доме послевоенной постройки, где бытовал с тех пор по-армейски аккуратно и по-холостяцки незамысловато.

– Сумку верните, – потребовал Мунин, озираясь в прихожей.

До начала истерики Одинцов успел запереть замок, сбросить ботинки и повесить куртку на вешалку. Он переложил из сумки в полиэтиленовый пакет всё, что забрал у нападавших. Просмотреть документы можно позже, важнее сперва разобраться с Муниным.

– Вы мародёр и подлец, – отчеканил историк, забирая сумку. – Только мародёр и подлец может грабить мёртвых. Они же были ещё тёплые. Вы понимаете? Тёплые! Они, может быть, ещё живые были! А вы их ворочали, как мешки, и по карманам у них шарили!

– Конечно, они бы наши трупы обыскивали намного деликатнее, – согласился Одинцов. – Раздевайся, проходи, разговор есть.

Голос Мунина сорвался.

– Я с убийцами не разговариваю! Выпустите меня сейчас же! Выпустите, иначе я не знаю, что сделаю… Убийца! Мясник!

Дальше Мунин понёс какую-то сбивчивую околесицу. Одинцов не стал ждать, пока он выкричится и хоть немного придёт в себя, а кончиками пальцев коротко ткнул историка в диафрагму. Тот задохнулся и обмяк.

Одинцов вытряхнул Мунина из куртки и в ванной сунул головой под струю холодной воды. Потом наскоро вытер парню волосы махровым полотенцем, под руку довёл до гостиной и толкнул на диван. Мунин близоруко щурился и периодически издавал звук раковины, всасывающей остатки воды. Дыхание возвращалось.

На кухне, которую от гостиной отделяла только барная стойка, Одинцов откупорил бутылку виски. Вернулся к Мунину и сунул ему в руку стакан:

– Пей!

– Я… не… пью, – просипел Мунин.

Одинцов сходил к холодильнику за пакетом яблочного сока и долил стакан доверху.

– Пей! Это не просьба, это приказ.

Мунин опасливо сделал первый глоток, а потом залпом выпил смесь до дна. Выпучив глаза, задышал часто, как маленькая собачка, и уселся на диване поудобнее.

Одинцов снова налил ему виски с соком. Мунин тут же прильнул к стакану. Свой виски Одинцов разбавлять не стал и уселся в кресле напротив дивана.

– Будем здоровы! – сказал он, отхлебнул немного и закурил. – А теперь всё же давай поговорим.

Уже захмелевший Мунин нацепил очки и посмотрел на Одинцова:

– Что это было?

– Не-ет, парень, – покачал головой Одинцов, – это как раз мой вопрос: что это было? Что это было, твою мать?

– Я не знаю, – всхлипнул Мунин.

– А кто знает? Кто эти люди? Чего они хотели?

По щекам историка потекли слёзы.

– Я не знаю, не знаю! Я просто стоял, а они взяли меня и потащили. Они не говорили ничего. Один держал, другой сумку отнимал.

Одинцов принёс из прихожей сумку Мунина и вывалил на журнальный столик её содержимое – увесистую папку с этикеткой Urbi et Orbi в окружении шариковых ручек, блокнота, кабеля для зарядки телефона, прочей мелочи и бумажного мусора.

– Им не нужен был мобильник, часы или деньги, они хотели забрать сумку, – рассудил Одинцов. – Сумка тоже дрянь. Значит, им нужно было это.

Он взял папку в руки и принялся листать прозрачные пластиковые кармашки, набитые распечатанными текстами, отсканированными страницами старинных рукописей и цветными картинками.

– Вопрос – зачем им это нужно?

– Я не знаю, – повторил Мунин, снова сняв очки и кулаком утирая глаза.

– Хорошо, – сказал Одинцов и вытащил отнятый пистолет, который, придя домой, сунул сзади за ремень. – А это что такое, знаешь?

Историк пожал плечами.

– Пистолет.

– Не простой пистолет, а Пэ-эС-эС. Пистолет самозарядный специальный. Там, во дворе, ты выстрелы слышал?

Мунин вспомнил: когда Одинцов стрелял, грохота не было; он даже подумал, что оглох.

– Нет.

– А глушитель видишь?

О глушителях Мунин имел смутное представление. В кино бандиты перед тем, как застрелить кого-нибудь исподтишка, рукой в перчатке вкручивают в ствол толстый чёрный цилиндр…

– Не вижу, – неуверенно сказал он.

– Правильно. Не видишь, потому что глушителя здесь нет. Глушителем работает сама гильза. Особая конструкция. Наши делают эти пистолеты уже лет тридцать, но ни у кого в мире ничего подобного не появилось до сих пор. Даже в Израиле повторить не смогли. Оружие редкое и мало кому известное, потому что используют его только спецподразделения. Вот и объясни мне: откуда взялись эти бойцы с Пэ-эС-эСами и почему хотели отнять папку? Чего в ней такого интересного?

– Ничего такого, – Мунин помотал головой. – То есть как ничего… Там всё интересное! Это материалы моего исследования. Я же вам говорил. Сравнительный анализ действий Ивана Грозного, Петра Первого и Павла. Их нелогичные поступки заставляют предположить, что существовала некая предопределённость…

– Документы какие-нибудь секретные здесь есть? – перебил Одинцов.

– Нет. Всё из открытых источников. Кое-что было трудно разыскать – иллюстрации, рукописи редкие… Но для специалистов – нет, ничего секретного. Просто выводы, которые я сделал, сильно выходят за рамки обычных представлений.

– Ты это добро всегда с собой таскаешь?

– Нет, – повторил Мунин. – Часть у меня дома была, часть на работе, часть на флэшке… Я только вчера остатки распечатал и утром сегодня окончательно всё собрал.

– Кто знал, что готовая папка будет при тебе?

– Кто… Нет, она не могла!

– Кто – она? – быстро спросил Одинцов.

Мунин упёрся в него мутнеющим от алкоголя взглядом и покачал головой.

– Не скажу. Она тут ни при чём. И вообще, речь идёт о чести дамы… Не скажу, нет. А почему вы всё время говорите мне «ты»?

– Та-ак, – протянул Одинцов, – товарищ не понимает, товарищу надо объяснить кое-что.

Он поднялся и начал прохаживаться перед Муниным, размышляя вслух:

– На тебя наехали крутые ребята. Исторические документы – явно не их профиль. Значит, ребят послал кто-то, кому нужна была папка. Если бы кроме папки был нужен ты, эти бойцы не во двор бы тебя потащили, а в машину. Ты говоришь, нащупал что-то, но окончательно сложил документы только сегодня. Значит, детали никому не известны. Если в бумагах обнаруживаются неясности, тебя всегда можно прижать и допросить. А пока задача – только отобрать сумку, и всё. Ну, придёшь ты в полицию на хулиганов жаловаться. Максимум, заявление примут – и забудут. Подумаешь, распечатки какие-то пропали! Кому охота ерундой заниматься?

Мунин следил за вышагивающим Одинцовым, силясь поспевать за рассуждениями, и прихлёбывал из стакана.

– Но тут появился я, – продолжал Одинцов. – Полез тебя защищать, на свою голову. Если бы тот придурок оружие не достал – мы бы с тобой просто ушли. А так – или он меня, или я его, без вариантов. Уложив одного, оставлять в живых второго тоже нельзя. Кстати, если бы меня всё-таки подстрелили – ты бы стал свидетелем. А хороший свидетель – мёртвый свидетель. Так что можешь сказать мне спасибо.

Мунин не сказал.

– Итак, что мы имеем? – Одинцов остановился напротив Мунина и почесал наполовину седую бровь. – Первое: в твоей папке есть что-то очень важное, чего мы не знаем. Второе: про это очень важное знает кто-то очень важный. Такой важный, что может послать за папкой вооружённых бойцов. Третье: вместо заявления о мелком хулиганстве у полиции появились два трупа с огнестрельными ранениями из спецоружия. Четвёртое: пару часов назад я был законопослушным гражданином, а теперь, как ты хорошо заметил, я убийца и мародёр. Пятое: из всех, кто нас будет искать, меня больше других беспокоит тот, кто послал бойцов. Шестое: о том, где и когда ты появишься с папкой, знала какая-то женщина. И, наконец, седьмое: как ты думаешь, насколько ещё хватит моего терпения? Не скажет он, видите ли, не имеет права… Давай, выкладывай!

– А если я откажусь, что тогда? – нахально ухмыльнулся Мунин и залпом допил остатки виски. – Что вы мне сделаете?