Цитаты из книги «Данте»

Так мне сказала Беатриче, и, покорный Ее веленью, попытался вновь Я разомкнуть мои слепые вежды. Но точно так, как на земле, бывало, Под солнечным лучом, прорвавшим тучу, Цветущий луг я видел, в блеске солнца, А сам покрыт был тенью, – так и здесь Увидел я бесчисленные сонмы Молниеносных лиц, но озарившей Их молнии не видел... О, Тихий Свет Христов, вознесся Ты на небо, Чтоб слабых глаз моих не ослепить[29].   Так, в этом мнимом видении Христа обнаруживается действительная невидимость Его для Данте. Вечно для него памятное видение – Беатриче, а Христос – «видение забытое», visione oblito. Солнцем Беатриче – ее улыбкой – затмевается для него «Солнце Христа». Ближе ему, нужнее, действительнее Христа – Беатриче[30].

Чтобы не видеть этого Солнца – Лика Христова, Данте отвращает от него глаза и смотрит в лицо Беатриче.

Только что появляется в земном раю Чистилища небесный вождь Данте, Беатриче, – вождь его земной и подземный, Виргилий, исчезает перед нею, как ночная тень перед солнцем.

Кажется иногда, что есть два Данте: огненный, вспыхивающий, как молния, и потухающий, серый, холодный, как пепел: молнийный – обращен к Отцу и Духу, а пепельный – к Сыну.

Две параллельные линии, не пересекающиеся в кресте – два пути. Вера и Знание, несоединимые в малом разуме человеческом, соединяются в великом Разуме Божественном – Логосе. «В Нем была жизнь, и жизнь была Свет человеков» (Ио. 1,4), —   Свет разума, исполненный любви. Luce intellectual, piena d’amore[61], —   свет молнии, соединяющей небо и землю.

Вот как изображает он закат, на высоте Чистилищной Горы: «Солнце стояло на небе, как стоит оно, в тот час, когда первые лучи его искрятся там, где кровь свою пролил Создавший солнце, и когда, под высоким созвездием Весов, падает Эбр, а воды Ганга сверкают, в полуденный час»[54]. Это значит: был час, когда на высоте Чистилищной Горы – закат, в Иерусалиме – восход, в Индии – полдень, а в Испании полночь. В этой широте астрономического взгляда на мир – та же упоительная радость полета у Данте, какую чувствовал, должно быть, и Винчи, изобретая человеческие крылья, и нынешние летчики чувствуют, когда горят над ними, без лучей, в ледяной черноте стратосферы, чудные и страшные дневные звезды.

Этим-то невиданным Крестом и будет крещено у Данте, как та разлитая не на нашем небе, синева «восточного сапфира» – новорожденное Святое Знание грядущих веков; тем же Крестом скрещены, соединены, в неземной геометрии, две параллельные линии – знающая Вера и верующее Знание.

Радость эту, может быть, чувствует и Данте, когда, выйдя из подземных недр, первый из людей верхней гемисферы, видит на неизвестном небе нижней – сверкающее в красоте несказанной, четверозвездие Южного Креста[49].

«Слава Отцу, Сыну и Духу Святому!» – поет весь Рай в небе Неподвижных Звезд, и Данте видит четыре пламенеющих факела – апостолов Петра, Иакова, Иоанна и Адама. Вдруг белое пламя Петра,   Так, разгораясь, начало краснеть, Как если бы свой белый свет Юпитер Во рдеющий свет Марса изменил.   Хор Блаженных умолк, и, в наступившей тишине,   Сказал мне Петр: «Тому, что я краснею, Не удивляйся; ты сейчас увидишь, Как покраснеют все от слов моих. Престол, престол, престол мой опустевший Похитил он, и пред Лицом Господним, Мой гроб, мой гроб помойной ямой сделал, Где кровь и грязь, – на радость Сатане!»   Кто этот «он»? Только ли папа Бонифаций VIII? Нет, и тот, кто за ним, – за маленьким Антихристом – великий.   Тогда все небо покраснело так, Как на восходе иль закате солнца, Краснеет густо грозовая туча... Я думаю, такого не бывало Затмения на небе с той поры, Как распят был Сын Божий на земле[9].   Самое страшное в этом

В каждом человеке есть два человека: он сам и двойник его, с его же собственным, но отраженным и опрокинутым, как в дьявольском зеркале, – противоположным лицом.   Ax, две души живут в моей груди! Хочет одна от другой оторваться...