Он поднялся на ноги и двинулся к кустарнику, но прятавшийся там человек бросился наутек. Он бежал, втянув голову в плечи и размахивая руками, чтоб удержать равновесие на ускользающей из-под ног земле. Бежал в сторону ельника, окружающего эту опушку с холмом посередине. Бродяга не собирался его догонять, выкрикнул только, чтобы тот остановился, но беглец даже не обернулся. Бродяга в недоумении ступил на пологий склон, но поскользнулся, упал и кубарем покатился вниз. Зацепился за одиноко торчащую из земли маленькую ель уже в самом конце спуска. Тяжело дыша, поднялся на ноги. Изображение перед глазами продолжало расплываться, а потому он не сразу заметил остановившегося перед кромкой леса молодого человека. Невысокий, коренастый парень был тоже из «монголов» – характерный для азиатов цвет кожи, прищуренные глаза. У него была разбита голова, кровь залила пол-лица, «защитка» порвана на плече и шее, левую руку он держал согнутой у груди – то ли она была сломана, то ли он что-то прятал за пазухой. А в следующее мгновенье он уже бесследно исчез в высоких зарослях, будто его и не было там никогда.

Насколько бродяга успел разглядеть, оружия при себе тот не имел, как и рюкзака и прочей экипировки. Все, что у него было, это болтавшийся у пояса пистолет, заряженный ампулами снотворного. Им пользовались при охоте на птиц, которые, не считая змей, были единственными из животного мира Атри, пригодными для употребления в пищу. Но оружием назвать такой пистолетик не поворачивался язык. Стало быть, парень ушел в тайгу совершенно безоружным. Предпочел оставить на холме свой автомат и вещи? Но почему? Что так напугало его?

Бродяга еще долго не мог осознать в полной мере, что произошло. А когда кое-что начало проясняться, он впервые подумал, что лучше бы тогда, в две тысячи десятом году, когда он впервые в жизни «попал» возле Стрелки на развод к мародерам, приставленный ему ко лбу пистолет выстрелил…

«Отец… мы умираем… тут что-то… мы… не смогли… – дрожащий, слабый голос из КИПа прерывался статическими помехами и кашлем говорящего. – Кудесник… сошел с ума… мы не знаем, кто он… но он не тот, за кого себя выдает… Дакас, Трезвонец, Питон и его братья – мертвы… Кудесниковы маркеры тоже… не попал под… это не излучение… не мутант… кто-то другой… не успели даже… он в отключке… взял наши вещи… не умер… кто-то выжил… не знаю… зачем?..»

Бродяга прослушал эту запись из стянутого с руки лежавшего поблизости «монгола» КИПа не меньше десяти раз. Все не хотел верить услышанному. Не хотел даже вникать в смысл этих слов и связывать их воедино. Он закольцевал запись лишь для того, чтобы выловить в явном намеке на его причастность к смерти шести «монголов» какую-то ошибку. Хоть что-нибудь, что могло бы пошатнуть первый и самый прочный вывод, сделанный после первичного прослушивания. Что подтвердило бы, что он ослышался, что его на самом деле считают такой же жертвой нападения неизвестного, а не обвиняют в убийстве!

«Отец?!! – замельтешило слово в голове. – Выходит, Хаим был сыном хана Ордынского?!»

Сегодняшний день был для него полон открытий. Снятый с «монгола» КИП, по злой иронии судьбы, принадлежал Хаиму. На домашней странице фотографии сына, жены, личная переписка с родными… Бродяга выключил его и пошарил по карманам в поисках сигареты. Мокрой, сухой, все равно, лишь бы дымила. А найдя, зажег ее лишь с шестой или седьмой попытки. И пускай она намокла почти сразу же, дым горше от этого не становился.

Кудесник достаточно отчетливо понимал, что эта запись забьет последний гвоздь в его гроб. До этого у него еще теплилась надежда, что если отослать хану сообщение, мол, случилась такая петрушка, – для чего он, собственно, и снимал с руки Хаима КИП, – а потом принести ему «брошь», то сможет рассчитывать на ханскую милость, но после этой записи поверить в светлое будущее было трудно.

Сообщить хану, что произошла глупая ошибка, и остаться ждать на холме прихода его людей, которые заберут тела однополчан, глупо. Если уж родной сын перед смертью обвинил бродягу в предательстве – дескать, «он не тот, за кого себя выдает», то какие аргументы могли заставить хана поверить в невиновность бродяги? Плюс ко всему неизвестно, что еще расскажет Махаон, тот парень, что убежал в тайгу.

Вспорхнула в небо стая напуганных, кричащих птиц. Бродяга, уловив тревожный сигнал, засобирался. Он решил, что, в конце концов, хан не Господь Бог, молнией в него сейчас не шарахнет, а вот тварь какая-нибудь уже давно могла уловить запах крови. Странно, что до сих пор никто на холм не забрался – аномалий здесь нет и радиация в пределах нормы.

«Не накаркать бы», – подумал Кудесник, оглядываясь.

Он подхватил заметно потяжелевший рюкзак, подсумки с аммуницией, взял в руки автомат с выцарапанными на прикладе иероглифами. Забрал и подарок друга – именной пистолет с выгравированным на рукояти человечком в длинном плаще и с колпаком на смешной миниатюрной головке – и поспешил прочь с проклятой опушки.

Едва холм перестал быть виден за толстыми стволами высоких, тенистых елей, Кудесник услышал за спиной оглушительный рев. Мурашки побежали у него по спине. Нужно было бежать! Бежать, бежать как можно дальше от холма и приманивающих к себе запахом крови тел, но как тут побежишь, если он выключил КИП (зная, что у хана есть оборудование для отслеживания местонахождения этих штуковин), то есть сознательно лишился анализатора аномалий и счетчика Гейгера. Он бросал вперед бумеранг – самый надежный маркер. Это помогало ему определить наличие аномалий, но что касается радиационных очагов, то тут приходилось доверяться интуиции. «Там, где буйствует зелень, не может быть радиации», – уверял он себя.

Что-то огромное снова издало протяжный, страшный рев. Оно добралось до тел мертвых «монголов» и, видимо, нарвалось на конкурентов. Несколько голосов пронзительно завизжали, не собираясь сдавать позиции, и большого зверя это, должно быть, здорово взбесило. Если бы Кудесник задержался на холме хоть на пару минут, он наверняка увидел бы, чем закончилась перебранка между угрожающим ревом и пронизывающим до мозга костей визгом, а потом, скорее всего, сам стал бы для кого-то утешительным призом. Но фортуна пока была милостива к нему, и ушел он с опушки целым и невредимым.

Судя по всему, бой на холме шел не на жизнь, а на смерть. Драка, сопровождавшаяся взвизгами и постепенно затихающим гортанным рыком, длилась около минуты, а потом большой зверь затих. Многоголосый визг тоже прекратился, и в атрийской тайге стал снова слышен лишь шум дождя.

Сердце у Кудесника учащенно забилось. Если все так быстро кончилось на холме, не станут ли преследовать и его? Запах оставляемых им следов, конечно же, не развеется за столь короткое время, а зная о вечном голоде пронырливых здешних тварей, глупо думать, что они могут пренебречь им. Они умные. Если бы следов двуногих существ с изрыгающими огонь палками было больше, они вряд ли осмелились бы преследовать. А когда след всего один, то почему бы и нет?

Отбежав, как ему показалось, на достаточное расстояние, бродяга остановился и отдышался. Сделанный из полимера бумеранг возвратился горячим, будто вылетел из печи. Кудесник почему-то подумал об «огненных гейзерах», пригляделся и увидел «волнующиеся» столбы воздуха прямо у него по курсу. Бумеранг слишком мелок для того, чтобы зажечь гейзер на полную катушку, но если туда войдет человек… Атрийским тварям обычно приходится лишь облизываться при виде запеченного куска вкусной человечины – к областям измененного пространства, как тут по-правильному называются аномалии, они не рискуют приближаться.

Кудесник, бросая перед собой комья мокрой земли, осторожно обошел почти невидимую, аляповато разбросанную по двадцатиметровому квадрату аномалию и собрался было снова запускать бумеранг, когда услышал за спиной негромкое рычание. Бродяга повернул голову медленно, как наводящий орудие танк. Он знал, что резкость в таких ситуациях не означает успех. Резко повернешься – и тварь узрит в этом движении угрозу. Лучше, чтобы она считала, что на жертву нашел столбняк.

Мутировавший медведь, здоровенный, весь израненный, окровавленный, слегка наклонив голову вперед, стоял на задних лапах метрах в пяти от него. Это именно его свергли с холма какие-то мелкие, но превосходящие количеством твари. Он был лют и голоден, в больших, спрятанных под ороговевшими надбровьями черных глазах читалась злоба. Живоглот – один из самых крупных и опасных обитателей Атри. Всего один прыжок, и Кудеснику не помогут ни ноги, ни оружие. Возможно, всадив в эту махину рожок патронов, он его и убьет, но во что за это время превратят его десятисантиметровые когти и мощные клыки – еще вопрос. Стрелять в живоглота, подкравшегося к Кудеснику с завидной скрытностью, нужно было либо под лопатку, где у него слабое место, либо в глаз, иначе только пустая трата времени и боеприпасов.

Незаметным движением Кудесник положил руку на торчащую из кобуры рукоять пистолета. Он предпочел бы сейчас использовать автомат, но тот был заброшен на плечо, и времени на то, чтобы его перетаскивать, не было. Зверь взревел настолько громко, что у бродяги заложило в ушах.

– Чего-то не страшно совсем, – сыронизировал Кудесник, повернувшись к нему левым боком и поднеся ладонь к уху. – Ну-ка еще, для устрашения.

Обезумевший от невиданной наглости медведь сделал шаг вперед, поднял передние лапы, растопырив длинные саблеобразные когти, и снова взревел. Кудесник никогда не понимал, зачем животные, начиная от рыси и заканчивая ти-рэксом, издают эти страшные звуки, если могли бы уже давно наброситься на свою жертву и, вместо того чтобы драть глотку, жрать мясо? Так у них, видимо, в животном мире заведено: сначала демонстрировать в полной мере свою мощь, а уж только потом нападать на потенциальную добычу. Кудесник не имел ничего против подобной тактики. Даже за – обеими руками. Как только живоглот склонился над ним, бродяга отправил в его раскрытую пасть сразу три пули. Он никогда не слышал ранее, чтобы это помогало. Попадавшие в передряги с живоглотами бродяги уверяли, что стрелять нужно только в глаз либо под лопатку, иначе пули застревают в его ороговевшей шерсти и наносят зверю мизерный ущерб. Что ж до раскрытой пасти, то начет этого никто ничего не сообщал. Неужели Кудесник нашел новый способ?

Живоглот резко умолк, зубы его окрасились красным. Он затоптался на месте, затем встал на четвереньки и принялся мотать головой. Он не умер мгновенно, а значит, в агонии мог достать своей когтистой лапой застывшего в нескольких метрах от него бродягу, но, похоже, зверь напрочь забыл о его существовании. Пробившие нёбо свинцовые осы внесли поправку в мозг живоглота. Бродяга не решался сделать шаг назад, чувствуя спиной тепло и боясь угодить в гейзер. Ему нужно было запустить бумеранг, но для этого следовало повернуться спиной к раненому зверю, а делать этого было нельзя до тех пор, пока живоглот не издох.

Наконец тварь уткнулась мордой в траву. Даже в таком положении он все еще внушал ужас. Огромная махина все еще дышала, но вряд ли уже была способна на какое-нибудь действие.

Кудесник облегченно выдохнул, поцеловал вытянутый из-за пазухи золотой крест и, спрятав его обратно под «защитку», бросил бумеранг.

Бродяга посмотрел на КИП, но включить его так и не решился. Он подбросил в костер дров и, присев у высоченной сосны, закурил, задумался. Ордынец уже наверняка на ушах стоит. Не трудно представить себе и без того злобное лицо хана, а уж в том, что наказание он для Кудесника выдумывает самое изощренное, нечего и сомневаться. «Интересно, сумеет ли добежать до Ордынца Махаон? – размышлял Кудесник. – Если сумеет и расскажет, что он видел, как бродяга шмонал их рюкзаки, а также о том, как „брошь“ к рукам прибрал, – все, хана мне. А потом узнают, что я еще и Хаимов КИП взял, и решат, что вообще поехала у бродяги крыша – мало того, что причастен к убийству сына ордынского, так еще и на личное посягнул. Эх, добраться бы хоть до Коломино, а там есть люди, которые перепрошьют КИП, пропишут какой-нибудь ник, тогда и думать легче будет».

Выспаться Кудеснику так и не удалось. Едва он смыкал веки, как тут же начинал куда-то бежать, а какой-то большой, мощный, дышащий смертью зверь гнался за ним, догонял, продираясь сквозь таежные заросли. Кудесник просыпался, смотрел на небо, прислушивался к шепоту тайги и приглядывался к главной аномалии Атри – шпилю, видному из всех уголков зоны, светящемуся изнутри неярким мерцающим светом, будто гигантский маяк.

Костер давно погас, но бродяга не чувствовал холода. Обычно в здешних краях под утро довольно прохладно, но сегодня все было наоборот. После дождя земля парила, будто ее кто-то снизу разогревал, и, несмотря на нулевую по этой причине видимость в низинах, здесь, на вершине облюбованного Кудесником холма, с обзором не было проблем. Отсюда остальной мир казался словно обложенным ватой, из которой торчали лишь острые верхушки столетних елей и развесистых сосен.

Не слышно было ни шорохов собак, ни дыхания изгоев, ни волчьего воя. Впрочем, до утра Кудесник все равно так и не смог уснуть. И лишь только на востоке зажглась заря, сразу же двинулся в путь.