Наберите в рот. Подержите, понимая: ее никто не заберет, она ваша. Вода в хреновом советском еще бокале с цветиком-семицветиком на боку. Или с лошадями Клодта на Аничковом мосту. Или с Микки-Минни Маусами, хрен их пойми разбери. Она ваша, вместе с бокалом. Подержите во рту, погоняйте взад-вперед, смочите язык, десны, небо. Соберите этот дерьмовый налет, появившийся за долгую, как зима, ночь. И сплюньте. Так, чтобы не задеть хозяйку. У нее, в конце концов, ключи от наручников.

А вот теперь, не торопясь, пейте. Глотайте ее, заливайте в себя, не залпом, осторожно, чуя, как горло пытается стать уже. Ох да, внутри все сжимается, стараясь не упустить не капли. Ох, ты ж черт… как хорошо. Сколько ведер выпил Кощей, чтобы восстать и стать самим собой? Наверное, много.

– Тебя можно отстегнуть?

Вот почему так? Что заставило ее не вызвать ментов, не сдать непонятного убийцу и поджигателя? Только вроде как умершие люди, на ее глазах пытавшиеся добраться до странного мужика с большими ножами? Почему? Откуда столько веры в глазах? А?

– Да. Если не сложно. Руку почти не чувствую.

Запястье растирал долго, осторожно и сильно. Когда кисть закололо изнутри, пришлось стиснуть зубы. Стало больно. Хорошо, с сосудами и тканями все в порядке.

До ванной дошел чуть пошатываясь, но твердо. И вот тут позволил себе слабость. Включил воду и приник к крану надолго. Пил, ощущая воду даже на груди, растекавшуюся по шее и пропитавшую футболку. Пил и радовался жизни, оставшейся с ним без чьего-то ненужного горя.

– Ты как?

Он оторвался, встал с колен.

Она стояла, смотрела на него своими удивительными глазами. В глазах вряд ли отражаются мысли. Вернее, точно не отражаются. Взгляд улавливает изменения мимических морщин и мускулов, складывает в гримасы, отражающие чувства и выдает желаемое за действительность. Если бы в глазах что-то отражалось… то в ее получился бы интересный коктейль. «Dark-Fear-Mistery-Daikiri»… хреновое название, но как-то так.

– Я хорошо. Спасибо. Ночью было страшно?

Она кивнула головой. И больше ничего. Конечно, еще как было страшно. Только так с ним и бывает, после таких вот переходов.

– Прости меня. Я пойду?

Она замотала головой. Вот дела…

– У меня пельмени есть. Мама лепила, вчера как раз привезли мне…

– Хорошо.

Да, он ей все-таки должен. И вполне понимает: что необходимо этой женщине, сделавшей для него столько.

Страх бывает разным. Кто-то боится соседского хулиганья. Кто-то дрожит из-за стоматологического кресла. Кто-то трусит из-за тяжелого дыхания за спиной. Кому-то страшно летать, а кому-то вода кажется кошмаром, полным акул и огромных зубастых неведомых тварей. Порой нет ничего страшнее просто переходить через дорогу, а иногда жутко не по себе из-за не вовремя пискнувшего телефона с ненужной смс-кой. Страх разный. Но он знал ее будущие страхи. Все до единого.

Спать только со светом. Несколько замков на стальной тяжелой двери. Решетки на окнах. Никаких ночных прогулок. Та ночная, когда она тащила его на себе, была последней. Так все и станет, хотя женщина еще не поняла всего этого полностью.

– Я Аня.

– Что?

Ее голос отвлек от мыслей.

– Аня…

Он кивнул. Назвал какое-то ненужное имя, оставшееся в прошлом. Пусть зовет так. Ей все равно. Сейчас для женщины Анны он не кто-то с именем и отчеством или даже фамилией. Он тот самый мужик с ножами, спаливший чудовищ, не существовавших еще пол-суток назад. И поэтому он никуда не уйдет до вечера. Пока ее не свалят нервы, накатившая усталость и сон. А пока задержится здесь.

Лишь бы не навредить ей, незнакомой молоденькой женщине, вчера спасшей его. У нее, как у любой другой, и так проблем много. Пусть половина кажется смешной и ненужной. Хорошо хоть, ему не приходится сталкиваться со многими, знакомыми куче мужиков вокруг. Самое плохое, что большинству было на них наплевать. На глупые и одновременно важные проблемы.

В жизни женщины очень много ненужных странных вопросов. Иногда даже стрессов из-за них же. Понятное дело, у мужчин таких моментов не меньше, если порой не больше. Ему доводилось наблюдать за ними, пару раз даже участвовать, но никак другим. Но, есть то самое Кое что понял: мужчина легко забьет на некоторые проблемы, если не сможет их разрешить. Женщина себе такого не позволяет.

Проблемы у женщин иногда даже звучат для мужских ума, души и самоопределения крайне странно.

Почему ты смотрел на вон ту крашеную шалаву целых три секунды? Я толстая?

Потому что она шла мимо и все.

Потому что я охотник и воин, стараюсь оценивать все угрозы издалека.

Потому что ее четвертый размер обтягивающе и открыто облегала красная ткань.

Выберите правдивый ответ сами, в любом случае, милые женщины, ваш выбор будет правильным. А разве может быть как-то иначе?

У меня жирная кожа. Это просто крандец. Я не красивая и постарела?

У тебя из-за жирной кожи нет морщин и ты красивая, «потому что» и все тут.

У тебя жирная кожа, зато красивые глаза и когда ты улыбаешься почти нет морщин.

У тебя жирная кожа, задница и пятки, ты старая и уродливая, ищу молодую сучку.

Ну, вы поняли, что тут надо выбрать, верно?

Терпеть не могу полоски от купальника. Сама загорела, а тут бледная.

Ёб… Это же вредно, ультрафиолет и все такое, верно? Сходи в солярий… Не хочешь в солярий, потому что вредно и ненатурально? А, в округе нет нормальных соляриев? Ёб…

Хотелось ли ему когда-нибудь таких же моментов в жизни? Конечно. Из-за таких вот Ань, совершенно не редких, просто не старающихся открыться и пустить кого-то в свое «здесь».

«Здесь» смотрелось уютно. Светлое и теплое, с оттенками кофе и янтаря. Удивительно приятное сочетание. Отдающее чем-то правильным и… традицией, что ли. Вот так всегда. Простое желание жить хоть как-то красиво превращает крохотную двушку во что-то симпатичное. А кто-то не меняет обои, наклеенные еще комсомольцами-строителями.

Анна аккуратно возилась на кухне. Правильно, отвлечется. Соприкосновение с Тем миром никогда не проходят бесследно. Рассудок может не захотеть принять правду. И тогда… Тогда все становится плохо. А так, глядишь, обойдется. Есть, врать не стоило, хотелось сильно. Тело сожгло за ночь много нужных сил.

Он сел на удобный диван. Глобализация страшная сила. Даже здесь, в Кандрах или Октябрьском, он уже не помнил, мебель из «Икеи». Представить такое лет десять назад… никто бы и не поверил. Кроме москвичей.

Учительница, точно. Вон они, несколько фотографий взрослеющего класса. Аккуратные одинаковые рамки на стене у стола. Стол, кстати, старый, компьютерный. С полочкой для дисков. Рядом снова шведские вещи, сделанные то ли в Швеции, то ли в Китае. Полки с книгами. И полки с учебниками. Надо же, Достоевского или Некрасова не видно.

– Любишь фантастику?

– А? – она заглянула в комнату, вспыхнула неожиданным румянцем. – Да.

Сейчас многие любят сказки. Даже взрослые. Если конечно, взрослыми можно назвать детей, прячущихся во вполне взрослых телах. Ее взрослости, красивые и смуглые, мелькнули в разрезе обычного домашнего халатика. Анна вспыхнула сильнее. А ему даже стало стыдно. Совсем одичал, чего уж.

– Фантастика… Отдыхаешь?

Она кивнула. Конечно, отдыхает. Чего яркого здесь, если не захотеть увидеть? Крохотная кучка людей среди старых домов. Школа, с современными обычными и странными даже для нее школьниками. Может, какой-то любовник есть, никак не желающий стать мужем. Вот он и отдых, в строках, рассказывающих несбыточные сказки.

– Любишь иностранных авторов, да?

– Почему? – Анна искренне удивилась. – Нет…

Теперь удивился он.

– Так вон, как ее… Франциска Вудворт. Или вообще, Ирмата Арьяр. Надо же, венгры стали хорошо писать фантастику?

Она села в кресло за столом и расхохоталась. Как-то очень радостно и светло. Вряд ли из-за неведомой Франциски или там Ирматы. Скорее, нашла выход напряженным нервам, выпустила напряжение, ощущаемое в каждом движении и взгляде.

Отсмеялась, даже вытерев глаза, блеснувшие помимо воли слезами. Хорошими слезами, именно от веселья. Смеяться до слез… дорогого стоит.

– Они русские. Псевдонимы такие.

– А…

Псевдонимы, так псевдонимы.

– Посмотри, о чем?

Открыл, посмотрел. Романтика, вот как. Каждой её хочется, романтику-то. Лишь бы не борщили, лишь бы разделяли…

Романтика должна быть романтичной. Хотя можно ли описать романтику также, как теорему Пифагора, например? То-то, тут как с формой груши на языке геометрии. Попробуйте описать форму груши без «грушевидная». Вряд ли выйдет, вот так же и с романтикой.

Порой романтику путают с чем-то другим, вещественным, со всякими там обязательными, именно обязательными вздохами, трепетными взглядами, свиданиями в неожиданных местах и обязательной красотой соития. С лепестками роз, шелковыми и неимоверно скользкими простынями, красивыми и ненастоящими позами, еще какими-то там атрибутами. Настоящая же романтика неуловима, как неуловим запах весны в начале мая, когда листья берез почти прозрачны, воздух сладкий, а ветер именно весенний.

Как не поймать и не закрыть в пробирке запах весны, так и не передать точность романтики. К счастью или наоборот? Да кто знает?..

Но хотя бы попробовать сделать что-то «такое» иногда необходимо. Хотя бы попробовать. Хотя даже розовый свет может раздражать, как и просто свет, ведь вот тут вдруг вскочил прыщик, а тут какая-то непонятная складочка, а тут… В общем, как всегда.

И шелк, если разбираться, вещь не такая практичная, как обычный хлопок. Ну, зато и звучит красиво и гладится и даже смотрится. И капли вина с женской кожи только в фантазиях клево слизывать, а на ней липкие следы же останутся, да и все эти блядские завязки, шнурки и кружева даже с мыслей сбивают нужных, и иногда раздражают, а вообще… Ну да, всякое же бывает.

Самое важное – просто пытаться подмечать, слушать, вспоминать и пытаться вовремя применить все, хотя бы близко относящееся к той самой романтике двух взрослых людей. Перемены нужны не только в жилье, работе или виде отпускного отдыха. В постели перемены не менее важны, если разбираться. Обоим.

И это главное, ведь такие перемены бывают лишь в самой жизни. А не в фантазиях, пусть и напечатанных на бумаге с относительно неплохой полиграфией.

– Пойдем есть. Сварились уже, наверное.

Сварились. Запах чувствовался даже здесь. Только вставать не хотелось, совершенно. И она почему-то тоже не спешила.

– Пойдем. Расскажу тебе кое-что.

Пельмени оказались вкусными, а вот разговор тяжелым. Всегда тяжело узнать о некоторых сказках, оказавшихся совершенно не сказками. А страшными былями.

Пришлось объяснить про решетки на окнах, про стальную дверь и про темноту за порогом. Про собаку, что может почуять и хотя бы как-то предупредить. Про то, что их все больше и больше. Про Зло, ищущее прорехи в людских помыслах и находящее нужное. Про то, что всегда надо быть готовой.

Аня оказалась сильной. Да и вряд ли вышло бы иначе. Особенно, если вспомнить ночь. Или поздний вечер, тут без разницы. Она учила тех двух ребят, пришла… просто пришла. И увидела ненужное и страшное.

Обыденное зло страшнее любого голливудского. Никакие спецэффекты не помогут быть готовой к ужасу, таящемуся за порогом обычной квартиры. Зло оказывается так близко, не успеешь даже понять. И не стоит думать, что сможешь справиться. Если не будешь готов или готова. Им же, тем, как сожженные, все равно. Мужчина, женщина, ребенок. Голод и желание убивать. Больше ничего.

Она сидела напротив, молчала, перемешивая ложечкой давно остывший растворимый кофе. Мир вокруг трескался с хрустом бьющегося стекла. Остатки мира, еле-еле державшиеся после случившегося в душной и провонявшей свечами, потом и страхом квартирке на самой окраине.

– Мне пора.

Ждать не стоило, стоило уходить. Дорога неблизкая, после работы, выполненной в Уфе, уходить можно только автостопом и не светясь. Время перевалило за полдень, солнце скоро покатится вниз. А поймать попутку в темноте практически нереально. Да и тучи, клубившиеся за окном настораживали. Черные, плотно-снежные и яростно-холодные.

– Не уходи. Хотя бы еще немного. Пожалуйста.

Он вздохнул. Иногда не хотелось уходить из мест, так похожих на это. Уютных, теплых и спокойных. Но приходилось. По-другому уже никак не выходило. Каждому свое, и свой путь выбрал давно. А глядя в ее темные глаза уже понял, чего ждать. И хотел, и не хотел этого одновременно. Ведь так неправильно, совсем неправильно. И нечестно. Даже если эта совсем молодая женщина, живущая здесь, сама знала свои желания и сделала выбор.

Коснувшись Того мира, многое становится совершенно другим. Видя во что превращается чужая жизнь, взвешиваешь собственную иначе. И любой ее миг становится полноценно прожитым днем или даже годом. Если не всей полностью.

А эгоизм никто и не отменял. Как и желание быть, пусть и недолго, с этой красивой и блестевшей глазами женщиной. И слова здесь не нужны. Совершенно.

Зачем?

Есть чуть безумные глаза, смотрящие в такие же напротив. Блестящие, зовущие, затягивающие в себя. Губы, дрогнувшие и встретившие другие. Язык, пробежавшийся по ним и коснувшийся такого же осторожного, мягко идущего навстречу. Дрожь, бывающая только в самый первый раз для двоих. Дрожь, пробегающая от затылка вниз и растворяющая в себе все вокруг. Кожа, пахнущая чем-то сладким и несколькими каплями кофе, скатившимися по чашке на шею и грудь. И ни с чем не сравнимая тепло, разгорающееся сильнее и сильнее, мягкое, не отпускающее, охватывающее со всех сторон и горячо пульсирующее. Две точки, губы и разгорающееся пламя внизу, только две точки, дыхание, пальцы, вцепившиеся в волосы на затылке, пальцы, переплетенные друг с другом, до боли и нежелания отпускать чужие. И одна на двоих волна, накрывающая с головой и топящая внутри своей ярости и нежности, разрывающих тело, сознание и всего до остатка и до вспышек в закрывшихся глазах.

Ручка у замка на ее двери оказалась хитро-хорошей. Подними вверх до щелчка и все, внутрь не попадешь. Если нет ключа.

Аня заснула. Закрыла глаза и тихо спала. Хотя он не верил. Женщин не обманешь, если те сами не захотят. Она захотела и закрыла глаза. И уж точно слышала щелчок закрывшегося замка.

Ее ждет новая жизнь. И не сказать, что его радовало осознание своего участия в ее начале. Хотел бы иначе, но… именно оно, НО, мешало.

До трассы добрался быстро. Подождал немного на остановке и пошел к где-то там впереди находящимся Бавлам. Снег начался позже, превратив его в запчасти для снеговика. И если бы не тот «фред», то кто знает, не превратиться бы ему в подснежник. Но вышло как вышло.

Ночь на парковке заканчивалась. Темнота на востоке прорезалась розово-рыжей полосой. Снега ждать не стоило. Этим утром стоило ждать хорошего пути до нужного города. А с водителем автобуса вышло договориться, место нашлось. Не стоило подставлять рыжеусого больше случившегося на заправке.

Он заснул, вымотавшись полностью. И проснулся только когда его растолкал сосед. Тот запомнил, где ему нужно было выйти. Заезжать в город на автобусе «Баштранса» было бы глупо. И опасно.

Накрапывал дождик, но вдали, над излучиной реки выкатывалось настоящее золотое осеннее солнце. Знак у остановки говорил нужное. Он добрался. Отсюда до города километров десять, не больше. Смешное название оказалось у поселка, где вышел. Новосемейкино. Уютное название. Доброе. Только вот он не верил. Ни в добро, ни в тепло.

Со стороны города, дымящего и парившего впереди, несло холодом, мраком и Тьмой. Он прибыл куда нужно. Это путь выбрал сам. И он ему нравился.