Ингерсолл утверждал, что в ходе разработки стратегических планов британцы, и в первую очередь Черчилль, постоянно стремились реализовать свои империалистические амбиции. Однако, несмотря на все их усилия, американскому командованию удалось отстоять свою точку зрения. Отдельной критике подверглась средиземноморская стратегия Черчилля, которая лишний раз доказывала, что в то время как американцы стремились к быстрой победе, британцы думали лишь об использовании имеющихся у них ресурсов для достижения собственных целей. Черчилль нашел книгу «оскорбительной и пренебрежительной как для Британии, так и для моего личного руководства в военное время»102.
Третьим ударом по репутации экс-премьера стали воспоминания сына американского президента Элиота Рузвельта (1910–1990) «Его глазами», вышедшие в октябре 1946 года. Автор придерживался аналогичных с Ингерсоллом взглядов. Только на этот раз в качестве аргументов приводились высказывания Франклина Делано Рузвельта (1882–1945), называвшего Черчилля «настоящим старым тори, представителем старой школы», управляющим империей «методами XVIII века». Одновременно экс-премьера обвиняли в «неустанной борьбе против вторжения в Европу через Ла-Манш» в 1942 и 1943 годах, а также в попытке «переместить центр тяжести наступления таким образом, чтобы защитить интересы Британской империи на Балканах и в Центральной Европе»103.
Черчилль отреагировал на удивление спокойно.
– Элиот Рузвельт написал глупую книгу, – сказал он своему врачу во время занятий живописью. – Он напал на меня.
Сделав несколько мазков кистью, Черчилль добавил:
– Меня не волнует, что он говорит. Элиот не из тех, кто стоит со мной на одном уровне.
По воспоминаниям собеседника, взгляд политика был прикован к холсту, а его голос звучал отрешенно. Возникало «такое ощущение, что он больше думает о полотне, чем об Элиоте Рузвельте»104. В другой раз Черчилль назовет произведение Элиота «взглядом дворецкого»105. В собственной книге, касаясь тех эпизодов, в которых Элиот принимал участие (например, в Тегеранской конференции), Черчилль заметит, что сын президента «дал весьма пристрастный и крайне неверный отчет о том, что слышал»106.
Одновременно с книгами решения Черчилля начали подвергаться критике со стороны газет, в том числе британских. В 1946 году в одном из ноябрьских номеров Sunday Express вышла статья известного военного корреспондента Алана Мурхеда (1910–1983), в которой сообщалось, что за неделю до высадки союзников в Нормандии Черчилль решил вмешаться в утвержденный план операции, начал давать советы и вносить корректировки. На этот раз экс-премьер не стал молчать. Он заявил владельцу издания, что Мурхед сделал «лживые и оскорбительные заявления в мой адрес и в адрес Монтгомери»107. В итоге Мурхед и редактор Sunday Express принесли свои извинения. К слову, Черчилль не стал таить обиду. Когда в 1956 году книга Мурхеда «Галлиполи» станет первым произведением, получившим литературную премию Даффа Купера, Черчилль лично вручит награду автору. Да и Мурхед не слишком зацикливался на неприятном эпизоде, воздав должное известному политику в опубликованной в 1960 году книге «Черчилль: Иллюстрированная биография».
Британского политика всегда отличало заостренное восприятие истории с представлением прошлого, настоящего и будущего живыми субстанциями, которые создаются людьми и их поступками. «Почему мы воспринимаем историю исключительно как ушедшее, забывая, что сами являемся ее творцами?» – недоумевал он108. Учитывая, что каждый несет ответственность за то, что сотворил, Черчилль постоянно стремился «спасти себя в глазах истории»109. Соратник в военное время и противник в мирные годы Клемент Эттли точно подметил, что одной из характерных черт его коллеги была постоянная оглядка на историю. Принимая те или иные решения, Черчилль словно отстранялся от ситуации и задавался вопросом: «Как я буду выглядеть, если поступлю так или иначе?»110
Одной подстройки собственных действий под беспристрастный камертон истории было недостаточно для обеспечения себе достойного места в ее анналах. Черчилль сам был историком и знал, что может стать с его посмертной славой, если им займется нечистоплотный исследователь. Не исключены искажения и в руках добропорядочного мастера. Например, что выбрать критерием успеха? «Историки склонны оценивать военных министров не по победам, достигнутым под их руководством, а по политическим результатам, – сказал Черчилль в беседе с Робертом Бутсби (1900–1986). – Если следовать этому стандарту, я не уверен, что справился»111.
Когда в одном из интервью его визави произнес: «История поместит вас среди великих личностей», он остроумно ответит: «Это зависит от того, кто будет писать историю»112.
Появившиеся после войны публикации наглядно говорили о том, что если Черчиллю была дорога его репутация, ему следовало сказать свое слово о Второй мировой войне. Выступая в апреле 1944 года в палате общин, он заметил, что «не намерен провести оставшиеся дни, объясняя или утаивая что-нибудь из сказанного раньше, тем более извиняясь за это»113. Но последовавшая серия нелицеприятных трактовок других авторов наводила на иные выводы. Да и без упомянутых откровений Батчера, Ингерсолла и Рузвельта-младшего было понятно, что необходимо вновь позаботиться об изложении собственной версии событий.
Во время одного из послевоенных выступлений Черчилль признал сложность управления историей: «История развивается по странным и непредсказуемым направлениям. Мы слабо способны контролировать будущее и совсем не в состоянии контролировать прошлое»114. О том, что единственное правильное решение – самому взяться за управление историческим восприятием, Черчилль откровенно сказал на одном из заседаний палаты общин в январе 1948 года, заметив, что «для всех партий будет только лучше, если прошлое останется истории, особенно если я сам собираюсь написать эту историю»115.
Казалось бы, ситуация с написанием книги была понятной и недостатка причин для творческого путешествия не было. Но время шло, а автор так и не брался за литературное осмысление недавних событий. Чем была вызвана столь неожиданная задержка? Резонов несколько. Первый касался налогов. Это была давняя проблема хозяина Чартвелла. В его творческом наследии сохранилось множество высказываний, посвященных не самому популярному у населения средству пополнения государственного бюджета. Например, «налоги – зло, необходимое зло, но все равно зло, и чем их меньше, тем лучше», или: «мысль о том, что, взимая налоги, страна может добиться процветания, является одной из самых незрелых иллюзий, которые только могут опьянить человеческий ум»116.
В подобных высказываниях в Черчилле больше говорил политик, признающий важность налогообложения и в то же время призывающий не обманывать себя возможностями этой меры. Что касается Черчилля-автора, то его взгляд на налоги сводился к желанию минимизировать их в отношении собственных финансов. А последнее было весьма существенным. После назначения в сентябре 1939 года на должность первого лорда Адмиралтейства Черчилль был вынужден официально приостановить свою профессиональную деятельность в качестве литератора. При нарушении этого обязательства каждое написанное им слово попадало под сложную систему налогообложения, заставляя отчислять в казну 19 шиллингов и 6 пенсов с каждого фунта[10] то есть 97,5 % дохода. Именно поэтому, публикуя сборники речей, Черчилль был вынужден обращаться к услугам редакторов – сначала своего сына, затем Чарльза Ида. Но эта уловка была бесполезна в свете нового произведения. А писать, «когда государство забирает у тебя весь заработок»117, Черчилль не хотел.
Для выхода из налогового тупика Ид предложил назвать новую книгу «Собственная история Мировой войны Уинстона Черчилля (рассказанная во время бесед с Чарльзом Идом)». На своем участии Ид не настаивал. Черчилль мог поведать историю любому другому редактору, которого сочтет достойным. Главное, чтобы он рассказывал, а не писал, избегая, таким образом, драконовских выплат. Совет Ида не получил дальнейшего развития. Также рассматривался вариант, предложенный американскими издателями, – выкупить бумаги Черчилля и привлечь Ида для их редактирования. Но и это не состоялось.
Для консультаций и выработки наилучшей стратегии политик обратился к одному из ведущих специалистов в области налогового законодательства Лесли Грэхем-Диксону. Последний предложил сложную схему с передачей документов специальному Фонду, который следовало создать до того, как Черчилль возобновит литературную деятельность. Переданные Фонду документы смогут с небольшими налоговыми выплатами быть проданы издателям. А те в свою очередь привлекут Черчилля для написания на основе этих документов книги. Таким образом, автор мог бы заплатить только подоходный налог с контракта, не идущий ни в какое сравнение с теми суммами, которые выручит Фонд за продажу документов.
Черчиллю идея понравилась. В апреле 1946 года он распорядился использовать все документы, хранящиеся в его поместье в Чартвелле, для создания нового Фонда. Архив был разделен на четыре части. Вторая часть была посвящена «Второй великой войне» и охватывала период с 1934 до июля 1945 года. Именно эти документы и лягут в основу будущих мемуаров.
Литературный Фонд был создан 31 июля 1946 года. Попечителями Фонда стали близкие политику люди: Клементина Черчилль, Брендан Брекен (1901–1958) и профессор Фредерик Линдеман (1886–1957). Они имели право размещать в Фонде документы, а также передавать по своему усмотрению все доходы от его деятельности детям и внукам автора. При этом сам политик и его супруга не получали ничего. Кроме того, были приняты дополнительные меры, позволяющие избежать выплат налога на наследство, если в течение первых пяти лет существования Фонда Черчилль скончается118. Внуки и правнуки британского политика должны быть ему благодарны. Своим решением о создании Фонда и последующей литературной деятельностью он фактически обеспечил их безбедное существование на десятилетия вперед.
Не менее серьезным препятствием, охлаждающим литературные порывы автора, была проблема с правами на использование официальных бумаг, которым в новой книге отводилась роль каркаса. Впервые со сложностью использования в своих текстах государственных документов Черчилль столкнулся в 1902 году, приступив к работе над биографией своего отца. Но за прошедшие сорок лет в этом вопросе многое изменилось, причем не в пользу автора.
Вектор последовавшим метаморфозам был задан 1916 году, когда первым министром Короны был назначен Дэвид Ллойд Джордж. До этого времени заседания британского правительства не протоколировались. Отчетом обо всех дискуссиях в правительстве служило личное письмо премьер-министра монарху. Новый глава правительства, погруженный в решение проблем военного времени и не имеющий времени для ежевечернего изложения многочасовых обсуждений в письменной форме, а также понимающий необходимость совершенствования системы документооборота, создал дополнительный орган – секретариат кабинета министров. Среди прочего, функции секретариата включали ведение протоколов правительственных заседаний. Руководителем новой структуры был назначен Морис Паскаль Хэнки (1877–1963), до этого занимающий аналогичный пост в Комитете имперской обороны. Именно Хэнки 9 декабря 1916 года составил первый протокол, фиксировавший обсуждения и принятые решения британского правительства.
После окончания Первой мировой войны Хэнки выступил против использования правительственных бумаг в личных целях. Им была подготовлена специальная инструкция, предусматривающая, что «протоколы заседаний и другие документы не являются собственностью членов кабинета». Также инструкция предписывала, что «после того как министр покидает свой пост, секретарь кабинета должен забрать у него или, в случае его кончины, у его душеприказчиков все официальные бумаги»119.
Несмотря на старания Хэнки, правительство не стало утверждать эти положения. Что в принципе и не удивительно. Многие министры собирались использовать накопившиеся документы в своих мемуарах. А что до секретности, то ее сохранение и так обеспечивалось существующей процедурой, запрещавшей обнародовать официальные документы без предварительного одобрения короля. В итоге после утомительных прений был найден компромисс, сохранивший за политиками право собственности на государственные бумаги, но запрещавший свободное цитирование.
Новые правила получили вольную трактовку у некоторых политиков. Среди них был и Уинстон Черчилль, начавший в 1919 году работу над описанием прошедшей войны, – «Мировой кризис». Столкнувшись после выхода первого тома с неприятными вопросами относительно обильного цитирования бумаг Адмиралтейства, при работе над последующими томами Черчилль стал согласовывать текст с Хэнки. В последующие годы через руки Хэнки прошли аналогичные сочинения других авторов, в частности многотомные воспоминания Ллойд Джорджа, что превратило секретаря кабинета в неофициального цензора политических мемуаров.
Новые изменения в правилах цитирования правительственных документов произошли в 1934 году после выхода биографии лидера Лейбористской партии Джорджа Лэнсбери (1859–1940), написанной его сыном Эдгаром Айзеком Лэнсбери (1887–1935). В своем сочинении Лэнсбери-младший процитировал без разрешения два меморандума правительства. Проведенное разбирательство признало его виновным в разглашении государственной тайны. Тираж новой книги был отозван для внесения купирующих правок.
Эпизод с Лэнсбери повлиял на всех. Заместитель Хэнки Руперт Бесвик Хауортс (1880–1964) составил новые правила, согласно которым после ухода в отставку министры должны были передавать в секретариат кабинета все официальные бумаги. При этом за ними сохранялось право получить в случае необходимости доступ ко всем касающимся их лично документам за все время пребывания в должности. Правда, подобное обращение могло состояться только после согласования с правительством.
В отличие от предложений Хэнки 1919 года, новые правила были утверждены. Восьмидесяти семи министрам, экс-министрам и душеприказчикам были направлены требования о возвращении правительственных бумаг. Девять политиков подчиниться отказались. Уинстон Черчилль был в их числе. В своем ответе Хауортсу он сослался на устоявшуюся практику. Черчилль привел пример своего отца, передавшего все документы периода руководства Министерством по делам Индии и Казначейством душеприказчикам, с гарантией того, что ни одно слово из этих бумаг не будет предано огласке без согласования с ответственными министрами. Именно это разрешение Уинстон и получил во время работы над биографией отца. Аналогично он поступит и с имеющимися у него документами, передав их душеприказчикам. Вносить же какие-либо изменения в заведенный порядок он считал нецелесообразным120.
Понимая, что с такой персоной, как Черчилль, Хауортс не справится, дальнейшее решение вопроса с отставным политиком Хэнки взял на себя. В июне 1935 года он направил экс-министру объемное послание, в котором указал, что правила изменились и эти изменения утверждены правительством121. В ответ Черчилль сообщил, что ему нечего добавить к предыдущему письму, адресованному Хауортсу. Правда, на будущее он решил уточнить, что именно секретарь понимает под «документами правительства». Если речь идет о протоколах заседаний кабмина, то бумагами такого рода он не располагает. У него есть только документы, которые надиктованы им лично и которые обсуждались в правительстве. Но эти бумаги представляют для него большую ценность, поскольку время от времени он вынужден обращаться к ним, чтобы освежить в памяти тот или иной факт. Кроме того, у него есть документы, которые так и не были преданы огласке; еще имеются черновики и копии личных посланий, нередко конфиденциального и секретного характера, которые направлялись отдельным коллегам. Наконец, за последние двадцать лет документов скопилось так много, что структурировать их, выделив те, которые просит Хэнки, будет очень тяжело и потребует много времени122.
Хэнки ответил через девять дней, объяснив, что под «документами правительства» понимаются все бумаги, которые рассматривались на заседаниях правительства и Комитета имперской обороны, а также подотчетных им комитетах. Для того чтобы облегчить Черчиллю поиск необходимых к передаче материалов, он сослался на записи Казначейства, согласно которым после ухода из Минфина экс-министр забрал с собой два ящика с документами под номерами V и VI. Кроме того, для разбора и систематизации архива Хэнки готов был направить двух «надежных и опытных» членов своей команды123.
Загнанный в угол, Черчилль вначале тянул время, а затем, в апреле 1936 года, пригласил Хэнки к себе в Чартвелл. Результатом этой беседы стало возвращение документов, касающихся руководства Минфином в 1924–1929 годах124. Это было продуманное решение. О событиях второй половины 1920-х годов Черчилль писать не собирался. Отдавая эти документы, он дал возможность Хэнки получить желаемое и почувствовать себя победителем. Более важные бумаги, касающиеся руководства Министерством по делам колоний в период с 1921 по 1922 год, так и остались в его архивах.
Имея неприятный опыт общения с секретариатом кабинета, Черчилль сделал для себя долгоиграющие выводы и, руководя Адмиралтейством в 1939–1940 годах, а также военным правительством, постарался всем документам, исходящим от его имени, придать статус «личных бумаг». В сентябре 1945 года, направляясь отдыхать на Комо, он взял некоторые из правительственных файлов с собой, приступив к их изучению уже в самолете. Поймав на себе удивленный взгляд одного из сопровождавших, он жадно произнес: «Они мои, и я могу их опубликовать»125.
На самом деле эти документы ему не принадлежали, и он это прекрасно знал. После окончания войны произошли новые изменения в правилах использования и хранения правительственных бумаг. Преемник Хэнки Эдвард Бриджес выступил с инициативой возвращения официальных бумаг в секретариат кабинета министров. В очередной раз Черчиллю пришлось отстаивать право на «свои» документы. Правда, в отличие от предыдущих случаев, его влияние в решении подобных вопросов значительно возросло. Хотя и оно не было безграничным.
В ходе обсуждений 23 мая 1945 года правительство Черчилля утвердило новые правила, которые включали три существенных положения: уходя в отставку, министры могли взять с собой все меморандумы и другие государственные бумаги, составленные ими лично; старшие министры (входящие в состав кабинета) имели право получить в любой момент доступ в секретариате кабмина к тем документам, которые были адресованы им во время работы в министерстве; цитирование и публикация документов без разрешения правительства, находящегося в момент цитирования или публикации у власти, запрещались.
В соответствии с этими положениями, покидая пост премьер-министра, Черчилль забрал с собой все «свои» директивы, меморандумы, письма, телеграммы и записки. Но это было еще не все. Новые правила разделяли право хранения и право использования документов. Если Черчилль хотел опираться на свой архив, а он, разумеется, хотел (и шестьдесят восемь томов документов, собранные его секретарями и посвященные каждому месяцу войны, а также шестьсот массивных папок, оставшихся на хранении в подвале здания секретариата кабмина, служили манящим подспорьем), то теперь он попадал в зависимость от нового премьера Эттли и секретаря кабинета Бриджеса. Преемник Хэнки собирался придерживаться жесткой политики в отношении издания послевоенных мемуаров. По большей части, именно от него теперь зависела судьба многих реминисценций на Туманном Альбионе126.
О проекте
О подписке