Правда, у нас уже в тот момент, в 1990 году, стало складываться впечатление, что Горбачев и Ельцин выступают как сиамские близнецы, что между ними есть определенная согласованность в действиях. Потому что Горбачев какими-то очень важными акциями против Ельцина не давал упасть его рейтингу, постоянно возвращал внимание и доверие людей к Ельцину, потому что аллергия на самого Горбачева, на дееспособность Союзных органов власти нарастала с каждым месяцем и с каждым днем. И потому для меня осень 1990 года, когда прошли уже судьбоносные голосования в Российском Верховном Совете об отказе от Союзных налогов, об одноканальной налоговой системе, о том, чтобы все предприятия, находящиеся на территории РСФСР, взять под руку РСФСР и так далее, была очень тяжелой. Иной раз я оказывался при голосовании в полном одиночестве. Помню, что осенью 1990 года, один из всего Верховного Совета проголосовав «против», я даже вышел к микрофону и, объясняя, почему я это сделал, спросил депутатов: «Вы что делаете? Вы понимаете, что вы разрушаете наше общее государство?».

С. Н. Бабурин и В. И. Севастьянов

Именно поэтому осенью 1990 года, когда мы стали объяснять «Коммунистам России» и фракции «Демократическая Россия», что, пока они спорят о капитализме и социализме, разрушается страна, мы создали фракцию «Россия». И мы стали говорить о том, что нужен третий путь. И ведь не случайно в нашу фракцию вошли и члены партии, и беспартийные, и монархисты – рождающееся в тот момент политическое течение. Это была реальная сила, которая могла повлиять на события. Но нашлись советники у Ельцина, которые очень серьезно это восприняли. И уже на другой день после провозглашения фракции «Россия» два моих соруководителя, Волкогонов и Степашин, были приглашены к Ельцину и после длительной беседы, выйдя оттуда, заявили, что они создают другую фракцию – «Левый центр». Дескать, пусть «Россия» будет правым центром, а мы будем левым. Вот таким образом ельцинской команде удалось раздробить третью альтернативную силу и разбить центр на несколько частей – на лояльных Ельцину и нелояльных.

Что касается 1991 года, то 1991 год стал для нас в чем-то годом мобилизации. Это произошло уже весной, когда Ельцин своим ночным вояжем в Прибалтику, подписанием соглашений между РСФСР и Литвой, Эстонией, Латвией стал впервые от имени Российской Федерации проводить антисоюзную политику на уровне союзных республик. Меня потом ведь официально обвинили, будто это я навел Ельцина на мысль о том, что ему надо становиться президентом. А дело было так. Когда мы на Чрезвычайном заседании обсуждали, что делать с его антисоюзными демаршами в Прибалтике, я действительно взял слово и объяснил большинству парламентариев: «А что вы беспокоитесь? Кто такой Председатель Верховного Совета при подписании этих документов? Это не президент, это спикер парламента, у него нет никаких полномочий во внешней политике. Поэтому бумаги, которые подписаны, – это бумажки, не имеющие юридического значения. Это политические декларации, но не юридические документы. Потому что Председатель Верховного Совета РСФСР не имеет полномочий подписывать договоры». И именно после этого был взят курс Ельциным на учреждение в РСФСР поста президента.

А ведь еще осенью 1990 года на Втором Съезде народных депутатов именно я помешал Ельцину провести решение о том, чтобы он получил президентские полномочия как чрезвычайные, даже не будучи избранным, или чтобы его избрали президентом прямо на Съезде. Его вполне устраивал тот путь, который перед тем прошел Горбачев, став Президентом Советского Союза на Съезде народных депутатов СССР. Это потом он стал упрекать Горбачева, что тот поступил не демократично. На самом деле демократические принципы его мало волновали. Ему важен был результат. И поэтому август был временем вопиющей провокации. Мало кто знает, и не хотят признавать даже, что на 20 августа действительно было назначено подписание Союзного договора, который означал убийство Советского Союза. Нам удалось добиться, чтобы 19 августа собралась Комиссия по Союзному договору РСФСР из числа народных депутатов, которую формально возглавлял Ельцин. Но мы приняли решение (это была уже и позиция Верховного Совета) о сохранении СССР, о его реорганизации, но сохранении, и о подписании Союзного договора. Но не такого, но не разрушения его путем превращения в конфедерацию. И потому 20 августа у Ельцина не было полномочий подписывать Союзный договор.

Поэтому 19 августа было воспринято многими из нас, как закономерный итог, но какой-то путаный. Я имею в виду выступление, создание ГКЧП. Для нас это вообще был какой-то фарс. Провозглашены правильные цели, но ничего не делалось для их достижения. В результате все мы оставались статистами и зрителями. Весь народ и даже парламенты. Ошибкой было со стороны Верховного Совета СССР, что они не собрали немедленно Съезд народных депутатов СССР. А вот Российский парламент собрали. Во избежание недоразумений, Верховному Совету выключили электронную систему голосования и заставили голосовать руками, чтобы всё было подконтрольно, и никакой демократии. Вообще, августовский фарс и последующее разрушение СССР – это действительно государственный переворот, но отнюдь не со стороны ГКЧП, а, конечно же, со стороны Верховных Советов, прежде всего РСФСР, а потом и других Союзных Республик.

И я абсолютно убежден: убегание Украины, кто бы что сегодня ни говорил, было вызвано не желанием украинского народа выйти из СССР, а желанием украинского народа отмежеваться от этого Ельцина и его банды. И желанием Кравчука и его команды спасти свои шкуры после того, как они поддержали ГКЧП, за что Ельцин хотел с ними расправиться. И они предпочли провести референдум о независимости, также манипулируя словом «независимость», лишь бы остаться самим в политике и не попасть под диктатуру команды Ельцина.

Ну, а декабрь 1991 года, Беловежье – это был уже просто ужасный конец… Но я всегда выступаю за то, что ужасный конец лучше, чем ужас без конца. И те же самые ратификации Беловежских соглашений… Сегодня невозможно даже представить нынешнему молодому поколению атмосферу, в которой это происходило. Невозможно представить то чувство безысходности, то чувство бессилия, которое охватило тогда миллионы людей. Ведь, действительно, ну ладно, собрались три мужика, которые там изрядно выпили в Вискулях и подписали это соглашение, ну ладно, депутаты могли оказаться подконтрольны или растеряны, но ведь не только миллионы, хотя бы тысячи людей, и то не вышли на улицы в знак протеста. Потому что было вот это чувство отчаяния и безысходности, чувство неверия в Горбачева и Союзное руководство, которое он возглавлял.

Тем более что после августа всех решительных людей в горбачевском руководстве либо отправили в «Матросскую тишину», либо просто выкосили на пенсию или в отставку. И остались только те, которые боялись за свои кресла, остались только те, которые изображали доверие к демократическому курсу Ельцина. Что, разве мы не видели их всех? И поэтому мне даже членов своей фракции не удалось убедить не голосовать за эти Беловежские соглашения.

Это была историческая ошибка Верховного Совета.

Д. В. Лобанов: Вернемся к 12 декабря 1991 года. Как пишут сегодня, тогда против распада СССР из 250 депутатов проголосовали, по разным источникам, 6 или 7 человек. Перечисляю пофамильно: Бабурин, Исаков, Константинов, Павлов, Полозков, Балала, Лысов. Как Вы считаете, почему получилось такое соотношение – 250 и 7?

Выступление С. Н. Бабурина

С. Н. Бабурин: Откуда разночтения? Просто голосований было несколько. И, насколько я помню, Балала проголосовал против того, чтобы брать за основу, и вообще не стал голосовать дальше. А при принятии постановления в целом «против» проголосовало только 6 человек. А затем было ещё одно голосование, абсолютно анекдотичное и абсурдное, денонсация Союзного Договора 1922 года. «Против» проголосовало всего 3 человека, и я в том числе, потому что я из принципа голосовал «против». Но это было то же самое, как если бы мы сейчас признали утратившим силу Судебник Ивана Великого. Какой смысл отменять какой-то акт, который уже давным-давно ушел в историю? Ну, давайте сейчас отменим Декрет о мире или о земле и будем изображать, что это юридический акт.

Конечно, это не было юридическим актом, это был политический жест. А юридическим актом было Соглашение о создании СНГ, в котором прописано уничтожение Советского Союза.

И лицемерие, которое царило тогда… К примеру, исполняющий обязанности премьер-министра Гайдар кликушествовал с трибуны, что миллионы эшелонов с Украины с хлебом и салом стоят и ждут, когда вы ратифицируете этот договор. Когда и Ельцин, и Козырев, и Хасбулатов протаскивали эту ратификацию. Трудно такое переживать. Когда мне дали слово, я шел к трибуне, как на Голгофу. Поскольку для меня не было сомнений, что нельзя это делать. И я обратился тогда к одному замечательному человеку, который выступил уже, к сожалению, за ратификацию. Я ему говорю: «Вы дважды Герой Советского Союза, Вы один из общепризнанных лидеров «Коммунистов России», ну как Вы можете от имени коммунистов выступать за ратификацию документа, который уничтожает Советский Союз?». На что он мне ответил: «Сергей Николаевич, ты не волнуйся, главное – избавиться от Горбачева, а потом мы опять соберемся». Вот такой, к сожалению, была позиция фракции «Коммунисты России».

Д. В. Лобанов: Удивительно, что против Беловежских соглашений не проголосовал ни один коммунист.

С. Н. Бабурин: Из шести человек четверо принадлежали к Российскому Общенародному Союзу. Это мы с Павловым и Исаковым, потом в РОС вступил еще и Константинов, как в движение. А двое были беспартийными, они входили во фракцию «Смена – новая политика». Когда я выступал, я зачитал первый исторический документ Российского Общенародного Союза против Беловежских соглашений, где мы назвали их «Брестским миром 1991 года». Но было горько, и я понимал, что, к сожалению, мы не можем убедить большинство. И когда после обсуждения состоялось голосование, зал стоя рукоплескал итогам голосования. Не разрушению Советского Союза, – я подозреваю, что они гнали от себя эту мысль, – они приветствовали создание СНГ. Я в тот момент шел от трибуны к своему месту, и у меня, как сейчас помню, даже выступили слезы на глазах оттого, что происходит. Я готов был сесть в знак протеста прямо в проходе, чтобы не оказаться среди этой стоящей толпы. Настолько всё это было кошмарно. Верховный Совет понял, что он учудил, уже через полгода. Многие раскаивались, и сегодня со стыдом не хотят вспоминать своего голосования. Ну, из песни слова не выкинешь.

Д. В. Лобанов: Среди людей моего поколения довольно высокий процент тех, кто считал, что процесс разрушения Советского Союза есть процесс позитивный. Но со временем, то есть к двухтысячным годам, к десятым годам, у людей появилась ностальгия по советским временам. Люди воспоминают о тех отношениях, которые царили тогда, – отношениях между детьми и родителями, между мужчиной и женщиной, отношениях в трудовом коллективе. Все помнят, что у дедушек и бабушек была достойная старость, и, более того, они даже могли помочь нашим мамам и папам, что наши родители ценили семейный очаг, что у нас были передовые достижения в науке, технике, мы были первые в космосе, у нас появился первый в Европе атомный реактор.

Это потому, что всё плохое забываем, а хорошее помним? Либо это настоящее выступило сквозь годы, и понимаешь, что ты потерял?

С. Н. Бабурин: Вы знаете, ностальгия присуща человеку по природе, но Советский Союз и мысли о нем – это ведь не только ностальгия. Это еще и политическая конъюнктура. Сегодня пытаются представить Союз обществом с пустыми полками, забывая, что пустые полки появились конкретно в разгар политической борьбы начала 1990-х годов. И мы, к сожалению, тогда многого не знали. Это лишь сейчас становится понятно, когда достоянием гласности делаются материалы Московского объединения избирателей и Межрегиональной депутатской группы народных депутатов СССР с вопросом повестки дня «Как дезорганизовать торговлю в Москве и организовать нехватку продовольствия», чтобы народ вышел на улицы свергать КПСС. Это их заседание, которое происходило в конце 1989 года, докладчиком там был Гавриил Харитонович Попов. Но о нем я сейчас знаю. А в тот момент я бы, наверное, не поверил, если бы мне сказали, что такое может иметь место. И это говорит как раз о том, что всё было не случайно и не само собой.

А Советский Союз… Вот сегодня мы же видим… Космос российский на сегодняшний день – это блеф, поскольку всё, что летает – это советское. Я только что был на юбилейном пуске на Байконуре и с горечью убедился, общаясь со всеми работниками космодрома и посещая старты, что пока ничего нового нет. Всё, что мы запускаем, даже коммерческие пуски, западные спутники – это снимаемые с позиций наши баллистические ракеты, советские ракеты. И то, что мы сегодня имеем – мы имеем демонтаж социального государства.

Да, мы понимаем, что уравниловка – это плохо. Однако в Советском Союзе за счет уравниловки было уничтожено такое понятие как нищенство. Да, мы страдали оттого, что тяжело заставить алкоголика работать. Но у нас не было такого понятия как безработица, когда человек, имея силы, не может устроиться на работу не только по специальности, но порой и вообще на любую. И, конечно, очень многое мы утратили из того, что нужно было сохранять, развивая. Правда, я смотрю на это всё с определенной долей социального оптимизма, потому что мы, конечно же, избавились от многого наносного, избавились от многих иллюзий. Например, от иллюзий, что государство о тебе позаботится, от иллюзий, что руководитель всегда умный, а работник нашей милиции, прокуратуры, суда всё же, в принципе, честный работник. Я рад даже, что мы избавились от понятия «правоохранительные органы», потому что у нас нет сейчас правоохранительных органов. У нас есть спецслужбы, у нас есть полиция, у нас есть органы карающие. Карающие не виновных, а тех, на кого покажет власти перст указующий. Вот что страшно. Поэтому я абсолютно убежден, что сегодняшняя наша жизнь временна. Как когда-то сказал Александр Григорьевич Лукашенко: «Народ будет жить плохо, но недолго».

Д. В. Лобанов: То есть, несмотря на то, что в этом году награждают Горбачева, ставят памятники Ельцину, Вы считаете, что у нас есть шанс, и видите свет в конце туннеля?

С. Н. Бабурин: По поводу памятников и наград – это нормальные действия временщиков. Они спешат, потому что ведь история приговор выносит достаточно спокойно и неумолимо. И они спешат хотя бы как-то прикрыть стыд и позор. Какой орден Горбачеву? Я убежден, что этот шаг со стороны Медведева стал полным концом его репутации в глазах общества. Орден Горбачеву связал Медведева с Горбачевым навсегда. Навсегда, что бы в будущем не происходило. А общество двух Горбачевых во главе своего государства долго терпеть не может.

Памятник Ельцину… Я считаю: символично, что он на Новодевичьем кладбище, что его похоронили на проезжей части. Так всегда делали с теми, кто очень согрешил. А что касается памятника в Екатеринбурге, то памятник, для того чтобы стоять в материальном виде где-то на площадях или улицах, должен стоять вначале в сознании людей. Иначе он окажется слишком ветхим.

Д. В. Лобанов: Скажите, пожалуйста, по прошествии 20 лет Вы себя ощущаете одним из семи героев, одним из семи «самураев», которые на последнем рубеже пытались отстоять свое Отечество?

С. Н. Бабурин: Всё-таки шести, потому что против Беловежского соглашения при ратификации проголосовало шесть человек. Несколько человек, кстати, воздержались, и их тоже надо отметить. Это в том числе и моя землячка из города Тару Омской области, старший мой коллега по Парламенту Бахтиярова Людмила Хамитовна… Они противостояли страшному давлению, но у них хватило мужества всё-таки не голосовать «за». Гораздо более спокойно чувствовали себя те, кто спрятал карточки, да и сами, может быть, спрятались в тот момент. Ну, а те, кто проголосовал «за», Бог им судья, точнее, только Бог, хотя и потомки тоже, ведь голосование было поименным. Но мне грустно отвечать на эти вопросы. Когда меня спрашивают: «Это правда, что Вы единственный, кто выступил против ратификации Беловежских соглашений из членов Верховного Совета при их ратификации? Это правда, что Вы были среди тех шести, кто проголосовал «против»?». Я говорю: «Это правда, но это не остановило катастрофы».

Да, мы были оппозицией, но мы, к сожалению, олицетворяем тот парламент, который совершил историческую ошибку. Это всё равно тяжело.

Вы знаете, я с 1990 по 1993 год чувствовал себя в чем-то Кассандрой, потому что я вначале давал частые интервью и давал прогнозы. Но уже с весны 1991 года я отказался это делать, потому что все прогнозы сбывались. И они все были пессимистичными. Мне надоело бороться против собственных прогнозов, потому что часто это был сизифов труд. Но, пожалуй, для меня лично рубежом стал момент, когда на моих глазах в зале заседания Верховного Совета РСФСР Ельцин подписал указ о запрете КПСС. Это был шок, этого никто не ожидал – ни в зале, ни среди журналистов. И я, выходя из зала, даже не стал дожидаться конца этого сборища – это было не официальное заседание, а встреча с Горбачевым. Я вышел в холл, и ко мне тут же подошли растерянные журналисты: «Как Вы это прокомментируете?». И я наконец-то сказал: «Вы знаете, у меня гора упала с плеч, потому что до этого момента я не понимал, что происходит, а сейчас я просто говорю: наконец-то государственный переворот стал очевиден».

Я уже и Беловежские соглашения воспринимал как закономерный этап после случившегося, потому что ведь КПСС ликвидировали как ту скрепу, которая не позволяла развалиться уже расшатавшейся стране. Ведь потом обрушились против Русской Православной Церкви сразу после Беловежских соглашений, потому что побоялись, что если не обрушиться на Церковь, она просто вернется туда, где она была, – вместо КПСС. И вновь станет скрепой общества и государства, как была до 1917 года. Но на сегодняшний день наша беда в том, что такой скрепы в обществе нет. И именно поэтому, когда говорят: «А Вы убеждены, что Российской Федерации ничего не угрожает?», я отвечаю: «Конечно, нет, не убежден».

Потому что всё реально: и потеря Сибири и Дальнего Востока при сегодняшнем курсе нашего правительства и президента, и потеря Кавказа и Поволжья. Всё реально, всё может быть, если мы будем бездействовать. Вот поэтому я чаще всего говорю: «Не будьте равнодушными».