В номер я пробирался далеко за полночь, просачивался к себе, но еще долго не мог уснуть – сидел на балконе и цедил ледяную газировку из мини-бара. Звездная турецкая ночь кружилась перед глазами, все плыло, море сливалось с небом, я всякий раз проклинал свою неумеренность и зарекался пить. С балкона открывался чудесный вид, было видно противоположный берег залива, оттуда моргали огнями отели – такие же, как наш.

Почти каждую ночь на той стороне устраивали иллюминацию – и в ночное небо тянулись тонкие разноцветные лучи.

Когда звездная турецкая ночь замедляла свое вращение, я брал «Город джаза», читал пару страниц и шел спать.

Рассказы были неплохие, даже увлекательные, но – было ли тому виной мое злоупотребление спиртным или же так действовала теплая безмятежная обстановка – ни одна из историй не могла впечатлить меня так, как это удалось сделать прочитанной в журнале. Время от времени в рассказе мелькало что-то знакомое, и мне снова казалось, что я заглядываю в глубокий колодец, – но оно тут же расплывалось и исчезало. Я возвращался, перечитывал абзац – ничего.

А за пару дней до отъезда произошло удивительное событие.

Я сидел в лобби, потягивал чай из махонькой стеклянной чашечки и читал – настолько медленно, насколько мог. Я брел взглядом по строке так, как бредут студенты к первой паре, добредал до ее обрыва и, охая, переползал на следующую. Со стороны могло показаться, что я сплю с открытыми глазами. Я и впрямь почти спал – потому что вернулся в номер перед самым рассветом.

Вдобавок ко всему в лобби мурлыкала тихая однообразная мелодия – кого хочешь в сон клонить начнет.

Даже воробьи перелетали с места на место лениво, с неохотой. Один приземлился на спинку кресла, придвинутого к тому же столику, за которым сидел и я.

Воробей приземлился, повертел головой, уставился на меня. Воробей был маленький и какой-то приплюснутый с боков; они тут все тощие – от жары, наверное.

Мы с воробьем стали играть в гляделки. Он смотрел на меня, я – на него. Никто не хотел уступать.

У меня глаза заслезились так долго не моргать. Меня спас старик, который битых полчаса косился на меня из-за соседнего столика. Он тоже пил чай, и пока я читал, он раз двадцать ко мне поворачивался.

Теперь, когда я уже был готов пихнуть ногой кресло, на котором сидел воробей – чтобы победа досталась мне – старик меня окликнул, и я получил возможность выйти из игры без репутационных потерь.

– Простите, молодой человек, – сказал старик.

Я посмотрел на него. Невысокий, в голубой рубашечке, бриджах и панаме. Аккуратная белая бородка, добродушная улыбка.

– Простите, что отвлекаю, – сказал он, растягивая слова. – Можно взглянуть на вашу книгу?

«Город джаза» снова был в центре внимания. Я пожал плечами и протянул его старику.

Старик вынул из нагрудного кармана очки, водрузил их на переносицу и поднес книгу к глазам.

Его лицо расплылось в улыбке.

– Надо же!

Он посмотрел на меня.

– Это же…

И он назвал фамилию Павла Александровича.

– Я не знал, что его рассказы можно купить.

Я встряхнул головой, пытаясь понять, что происходит.

– Я читал его рассказ, – он назвал тот самый журнал. – И был очень впечатлен.

Я полагал, что литературные журналы чуть более популярны журналов юридических, и уж никак не ожидал встретить еще одного кого-нибудь из читавших тот номер – кроме разве что самого Павла Александровича.

Да еще в этих краях!

Поэтому – и из-за моего состояния – я въезжал в беседу со скрипом. Старик, наверное, решил, что я туговат.

– Эээээ… – промычал я.

Я совсем не знал, что говорить в таких случаях. А старик смотрел на меня, улыбался и как будто ждал ответа.

Я потер лицо ладонью и нашелся:

– Да, рассказ отличный.

Старик штудировал оглавление.

– Только здесь его нет, – протянул он озадаченно.

– Нет, – подтвердил я.

Старик закрыл книгу и еще раз всмотрелся в обложку.

– Город джаза. Какое красивое название.

– Красивое.

Он снова стал листать.

– По приезде обязательно приобрету.

Тут-то я спохватился:

– Нет-нет, ее нельзя купить.

Старик сделал удивленное лицо.

– Ну, то есть… – я собрался с мыслями. – Это наш преподаватель, мы ему ее как бы подарили. Напечатали тираж.

Белые стариковские брови взлетели на середину лба.

– Вот как?

Я пожал плечами.

– Это же просто восхитительно!

Я даже вздрогнул – так громко он воскликнул.

– Преподаватель! А где вы учитесь?

Я ответил.

Старик всплеснул руками.

– Юридический факультет! Стало быть… Стало быть, сей замечательный автор – юрист?

– Юрист.

Старик снова открыл книгу и листал ее, качая головой.

– Чудеса, – бормотал он себе под нос. – Самые настоящие чудеса.

Он посмотрел на меня.

– Знаете, – сказал он, – а ведь его рассказ – лучшее, что я читал в этом журнале за последние лет, наверное, пять.

Так вот кто читает эти журналы.

– Ничего себе, – крякнул я.

– Да-да, – старик вздохнул и поерзал на стуле.

Так ерзают перед тем, как завести речь. И я не ошибся. Старик заговорил, растягивая слова и выдерживая театральные паузы:

– Да-да. Я очень люблю этот журнал. Жанр, – он постучал пальцем по обложке, – сегодня не в почете, переживает трудные времена. Но издание – достойное, ратуют за идею, держат, если хотите, какие-никакие принципы, и стараются публиковать действительно серьезные вещи. И ваш… кхм… преподаватель… – он снова всплеснул руками – подумать только – преподаватель на юридическом факультете… Что вы, это же настоящее открытие! Я даже в редакцию писал – отзыв, благодарность.

Я благодарно кивал – как будто хвалили меня.

– И тут такая встреча. И где! В этом, – он обвел рукой лобби, – уголке. Я искал книги вашего преподавателя в магазинах, но о нем никто не знает – и тут такая встреча. Удивительно, просто удивительно.

Он говорил с воодушевлением и даже торжественно, и смотрел при этом мне за спину.

– Его рассказ… Это же просто шедевр! Без преувеличения – шедевр! Маленький, но шедевр! Чувствуется… такая искра, такое пламя.

Он вдруг понизил голос и посмотрел на меня.

– Поверьте мне, юноша. Поверьте. Я знаю, о чем говорю. Это… Вы, наверное, даже не понимаете, что это… Это…