Лицейский друг Пушкина, простой русский парень, Вильгельм Карлович Кюхельбекер, одно время преподавал российскую словесность в Благородном пансионе при Петербургском университете и слыл неутомимым борцом за чистоту русского языка.
Не было дня, чтобы он не вызвал кого-нибудь из поэтов или писателей на дуэль.
Поводы при этом были удивительно схожи – неправильно, с точки зрения специалиста, выбранный размер стиха, стилистические погрешности в том или ином произведении, грубое, непочтительное обращение со словом.
Все эти «невинные» прегрешения любителей гусиного пера Кюхельбекер воспринимал, как оскорбления наносимые ему лично, как пощечины.
Благодаря ему в России Пушкинской поры выживали только талантливые литераторы.
Однажды он погорячился и вызвал на дуэль самого Пушкина.
Пушкин встал к барьеру и, по-эстонски хладнокровно, выбросил пистолет в стоявшую поблизости урну.
Кюхельбекер сразу раскаялся в своей горячности, кинулся обнимать Александра Сергеевича, но еще больше разгорячился и поспешил, по примеру гениального друга, выбросить пистолет в урну.
После этого ему уже не с чем было вступаться в защиту российской словесности от разного рода обидчиков, воров и хамов.
Вот какую злую шутку сыграла с ним излишняя эмоциональность.
Теперь русскую речь повсюду теснят.
И даже там, где прошло детство Кюхельбекера, в Эстонии, она не в почете.
Где вы, простые русские вильгельмы?
N. B.
В имени Кюхельбекера «Вильгельм» явственно слышится эстонское" Vello". А эстонское слово "kõhvel" – совок, вам ни о чем не говорит? А то, что его детские годы прошли в эстонском имении Авинорм? Но, вопреки всему, я полагаю, что Кюхельбекер был русским!!!
Антс сказал, что эстонцы жили на берегах Балтики задолго до нашей эры.
Но не знали, что они эстонцы. Это кто-то из соседей римским историкам подсказал их название.
Может быть шведы, от шведского «Эст» – восток.
А может быть немцы, от немецкого «Ост».
Николенька предположил, что коль эстонцев так назвали, то значит, они пришли с востока. Вероятно, из-под Саратова.
– С эстонцами все ясно, – резюмировал он и после небольшого раздумья заметил: – А вот у разных там шведов или немцев в отличие от эстонцев единства не было – кто готом, кто баварцем, кто швабом себя мнил.
– Германцами они были, – просветил друга Антс. – И англы были германцами. И франки, которые потом назвали себя французами.
– А вот русских римляне называли уважительно – «россы», – вставил свое слово Вася.
– Да, – согласился Антс. – Красиво звучит. Отсюда и слово «роотси». То есть – «шведы» в переводе с эстонского.
Вот такая вот история…
Пошли как-то Коля с Ваней из Саратова в лес за грибами, заблудились и попали в Эстонию, как раз в то место, где сейчас Таллин находится.
Построили два дома.
День живут.
Другой.
Ску-у-учно…!
Построили еще два дома.
Потом еще.
Потом – целое городище!!!
Бегают по улицам друг за другом:
– Ко-о-ооль…! Ты где-е-е?
– Ау-у! Ва-а-аань…!
– Ко-о-ооль…
– Ва-а-аань…
Аборигены тех мест (их предки тоже когда-то из-под Саратова туда забрели), слушая раздававшиеся из-за забора крики, так городище и прозвали – Колывань.[5]
Немного на свой манер, но понятно.
Такова, вкратце, история происхождения первого, самого древнего, названия Таллина.
Кому только не рассказывал я историю о "Коле, Ване и Колыване" – никто не верит, что Коля с Ваней вдвоем целое городище построили.
Действительно, если быть более точным, то они сами ни одного бревна не принесли – положение не позволяло.
Но у каждого из них был свой бой, слуга – в переводе с английского. Бои все и строили. Так что, по большому счету, я не далеко отошел от истины.
Особенно силен и трудолюбив был бой у Коли. "Колев бой", как его привыкли называть еще на родине.
Ваня очень много рассказывал под звуки каннели[6] поучительных историй о нем потомкам бывших саратовцев.
Потомки Ваню не понимали, но очень любили слушать и прозвали Ваней-умным.
Собственно, главная цель его рассказов состояла не в том, чтобы потомки гордились подвигами русского боя, а в том, чтобы научить их родному русскому языку.
Но учил Ваня, по своему обыкновению, с ленцой, спустя рукава.
Поэтому потомки, именовавшие себя эстами (люди с востока, из Саратова – в переводе с древнегерманского), русский язык не освоили, а имена героев Ваниных рассказов сразу стали переиначивать на свой манер.
Сегодня в эстонском эпосе мы читаем уже не о «Колевых», а о «Калевых» подвигах, не о "Колевом бое", а о "Калевипоэге[7]". Да и самого Ваню-умного теперь больше знают под именем Ванемуйне.[8]
И поделом.
Спустя рукава родному языку не учат.
В те стародавние времена, когда Коля с Ваней еще только начинали строить Колывань, к ним на холм часто забиралась грузинская царица Тамара (Тома, как ее по-свойски называли наши ребята из Саратова) и пела песни.
Голос Томы разносился далеко окрест, привлекая великое множество слушателей со всех концов Эстонии.
Популярность певицы была чрезвычайно велика.
Неудивительно, что после ее отъезда в Грузию, холм стал называться "Место, где Тома пела", «Тоомпеа» – в сокращенном варианте.
Впоследствии это название перешло и к построенному на холме замку.[9]
Достаточно много наименований улиц и исторических мест Таллина связано с историей взаимоотношений Петьки (горожане произносили – Паткуль) и княжны Ольги (горожане называли ее без титулов – Оля).
Однажды Петька пришел в гости к княжне, сыграть партию в Вист.[10] Только Оля раздала карты, как ветер донес до ушей картежников звуки голоса поющей на холме Тамары. Завороженный пением, как мотылек пламенем костра, Петька бросил игру и побежал на царственный голос.
Княгиня, конечно же, в припадке ревности пустила вдогонку за беглецом свору борзых.
Петька бежал по широкой улице. Борзые кусали его за пятки. Их громкий лай будил жителей города.
"Ну нет! – кричал Петька. – Меня так просто не возьмешь! Ну не!"
Спасся он тем, что свернул с широкой улицы направо и прыгнул на заранее построенный им трап, ведущий от подножья холма к его вершине.
Трап, по которому Петька карабкался на холм назвали "Паткули трап", переиначив при этом имя строителя на эстонский манер.
Наименование улицы, свернув на которую он кричал: "Ну нет!" сегодня звучит тоже несколько искаженно – "Нунне".
И только русское слово «Лай», перейдя в наименование самой широкой улицы Таллина, сохранило свое первоначальное звучание. Более того, с тех далеких времен слово «лай» на эстонском языке стало соответствовать понятию «широкий» в общем его значении, а не только применительно к ширине конкретной улицы, по которой за Петькой гнались борзые.
Поселившиеся на холме и у его подножья потомки саратовцев были людьми не только веселыми, но и трудолюбивыми.
Чтобы полюбоваться на их труд (а посмотреть, как работает другой, каждому приятно), из-за моря прибывали толпы финнов.
Еще задолго до того, как Колывань начинала просматриваться сквозь окуляры сложенных в баранки пальцев заморских гостей, до их ушей доносились веселые крики строителей: "Вира! Вира помалу! Вира!".
Вот финны, никаких других слов, кроме «Вира» на южном берегу Балтики не слышавшие, и стали называть строителей Колывани народом Виру.
Уж сколько веков минуло с той поры. Для всего цивилизованного мира потомки саратовцев стали – эстами, а для финнов так и остались народом Виру, вируласцами.
Тот холм, на котором Тома пела, был без ног, что очень огорчало добросердечных колыванцев.
Посоветовавшись с Ваней-умным, они наняли две бригады феодального труда – бригаду левой ноги и бригаду правой ноги – поручив им пристроить к холму ноги.
В каждой из бригад был свой бригадир, свой архитектор, свои ассы-ногостроения.
Помолившись, они тайно одна от другой, начиная с пяток, принялись за работу и в районе промежности, естественно, встретились.
И тут обнаружилось, что левая нога на 50 метров короче правой!
Бригадиры принялись ругаться, обвинять друг друга в некомпетентности, потом прогулялись вместе по обеим ногам, выпили по стакану глинтвейна, обнялись, расцеловались и разошлись: хоть ноги и разные, но такие прекрасные!
Кто не верит, может убедиться сам, прогулявшись с друзьями или в одиночку по улицам Пикк Ялг[11] (Длинная Нога) и Люхике Ялг[12] (Короткая Нога).
Летом 1404 года в Таллине велись работы по строительству новой Ратуши.
В те времена был еще жив сын царицы Тамары – Тома-сын, как его звали современники.
Он был довольно стар, но всегда, как и во времена молодости, носил на поясе меч, а на голове широкополую шляпу типа сомбреро, правда, не соломенную, а жестяную и с приплюснутым верхом (что-то наподобие Мамбринова шлема дон Кихота). Так, что если смотреть сверху, то кроме круглой жестянки ничего и не увидишь.
Последнее обстоятельство помогло ему стать героем.
Когда строительство Ратуши подходило к концу, сверху на здание сел двуглавый дракон.
Только он открыл свою пасть, чтобы извергнуть пламя и сделать из строителей жаркое, как подкравшийся под прикрытием шляпы Тома-сын плеснул ему в глотку ведро цемента.
Дракон в поисках обидчика завертел во все стороны запасной головой, но ничего кроме жестянки поблизости не увидел. Открыл вторую пасть, а Тома-сын из-под шляпы высунулся и сходу ее вторым ведром цемента заткнул.
Строители обрадовались. Тело дракона замуровали между сводами бюргерского зала. Посовещались немного и тут же старому Тома-сыну памятник построили: отлитый из металла Тома-сын в своем плоском сомбреро и с мечом (сегодня его называют Старым Тоомасом) на высо-о-ооком постаменте (сегодня постамент называют башней Ратуши).
А к головам дракона так никто из строителей и не осмелился прикоснуться.
Торчат они с разверстыми пастями из-под самой крыши Ратуши до сегодняшнего дня.
Сходите, посмотрите сами.
Не бойтесь – дракон-то мертвый.
Бесплатно
Установите приложение, чтобы читать эту книгу бесплатно
О проекте
О подписке