Трюм «Ртути» ждёт. Контейнеры с молитвословами и церковными записками «О здравии» и «О упокоении». Но больше всего – корзин с бумажными огрызками и пластиковыми сиротами. На них пощёчины слов: просьбы и призывы, поклоны и слёзы. Адресаты: не миры с затасканным христианством, а планеты-загадки, планеты-кляксы, туманности-мифы, там, где Бог – в малиновом или чёрном, со щетиной рогов или в капельках воды. Где-то. В чём-то.

Возможно, новая религия.

Возможно, дарующий надежду убийца.

Что-то неизведанное.

Просьба с закрытыми глазами, всхлип последнего имени.

Когда перебрал все звенья чёток, остаётся перебирать облака… или клочки угарного дыма.

Записки со словами… к любым богам и любым землям. В нескольких экземплярах. Посеять на кочках галактик. Пожалуйста.

Пурпурная Длань с Белой Королевой. Рог Да и его Призрачные горы. Стигматические животные и кровавые гейзеры на Спутнике Ктул’Ху. Радужное Дерево над галактикой Стопа Хонсу…

Люди ещё не смогли понять эти миры, но уже научились просить, умели всегда.

Клипер погружается в мезосферу, проныривает стратосферу, на антигравах оседает к коже Пурпурной Длани. Без огня – со свистом, словно весёлый морячок, возвращающийся домой.

Стрелки на шкалах дрожат ресницами. На экранах рубки видны увеличенные монстры, выползающие из своих гнёзд. Разбуженные свистом посадочных устройств.

Брод комментирует:

– Сосуны пребывали в спячке – другого объяснения у меня нет. Первые месяцы, после крушения баржи, их не было. Только мы, уцелевшие и предоставленные руинам странных городов, до боли похожих на земные. Но затем жирные убийцы выползли на поверхность и перебили остатки группы…

Анализаторы молчат. Они собрали скудный урожай данных.

Белая Королева – остаётся мифом, фигурой из снов и слов Брода. Группе пора двигаться дальше. Нести свою пальмовую ветвь в другие места, с сердцем, татуированным несчастьем, или помадой радости на губах. Группа паломников летит своим путём. Они вряд ли увидят родные места. А если и да – планеты состарятся и испепелят всех, кого они любили и знали. Криоконсервация в долгом путешествии – прощание. Отряд охраны, медперсонал и экипаж «Ртути» в том же положении, и всё, что они приобретут в конце – заслуженные кредиты на счетах. Остальное они тоже потеряли, отправившись в путь. Возможно, терять было некого. Если подобрать фальшивые слова.

И последнее, что делают люди – частично опорожняют трюм. Записки тех, кто пожелал послать в далёкий космос только слова.

Клипер скользит над планетой.

Брод смотрит в иллюминатор. Солнце этого мира вылизало его кожу до глянца.

Контейнеры и корзины летят вниз. Мусор надежды. Сокровища мертвецов с меткой креста.

Кто-то говорит: аминь.

*

Он врывается в дом, ударяется о край тумбочки, но не замечает этого. Бобо в гостиной. Слева от двери. Но сначала его взгляд ловит другую картину.

В разбитом окне что-то торчит: чёрное, цилиндрическое. Сустав лапы исполинского насекомого? Срубленный ствол дерева?

Потом он видит клапан, судорожный изгиб какого-то пускового устройства… Баллон уже мёртв, ему нечего больше отдавать. Он не сочится ядом, он – брошенный на пол окровавленный нож.

Лишь потом Брод узнает кошмарные подробности, горсть колючек и лезвия болезненных воспоминаний: о второй волне бомбёжки, парапланах Изгоев с затаившими ужасное дыхание баллонами, сбросе химических монстров, наполненных смесью хлора с фосгеном – дикая аллюзия на ипрские события, когда за несколько минут немцы выпустили на свободу почти сто семьдесят тонн хлора…

Это будет потом. В жизни ПОСЛЕ.

Брод опускается на колени.

Бобо мертва.

Слова теперь имеют объём. И плотность. Умирающие на губах, но не требующие жизни в звуках – пухнущие в голове.

Бобо мертва. Два слова; Брод не может избавиться от них и поэтому пытается уместить в себе. Он задыхается. Эти несколько секунд. Эту вечность.

Два слова занимают всё его тело, выдавливают из лёгких воздух, распирают изнутри. Но всё равно не помещаются, как бокастый чемодан в загруженном рундуке.

Он даже не может плакать – сначала надо принять, поверить. Потому что придётся потом, если обманешь себя сейчас. Он знает это. Он ненавидит ожидание, почти так же, как смерть.

Он сворачивается и закрывает глаза. Тело любимой рядом. На расстоянии выдоха. Он бы почувствовал тепло её дыхания – тёплое облачко, – если бы она дышала.

Если бы.

В темноте больше места. Можно попробовать. Там страшно, но страх – направляющие.

Бобо мертва. Он принимает это. И плачет. Тихо. Слёзы текут, сохнут, вплавляются в кожу, – и тяжёлый груз слов скользит внутрь.

И тогда он открывает глаза и воет. Глаза Бобо смотрят на стену. Но уже не видят её. Возможно, что-то другое. На глазах – свинцовая глазурь. Рот открыт. Глянцевая серо-чёрная кожа. Заполненные жидкостью лёгкие…

Возможно, у неё был шанс выбраться. Но на виске рана. Осколок стекла? Бобо пыталась доползти до двери…

Брод сгребает: эти руки, ноги, голову. К себе. Накрывает их, содрогается над ними, будто стены сырого склепа над прахом.

Приходит утро.

Такое же бездыханное и холодное. Он не ждал его. Но выбора у него нет.

*

– Изгои отняли её у меня… Я столько не успел ей сказать, столько сделать. Я испробовал всё. Спиритизм, подпольные духовидческие камеры… Не одна религия или магия земли не могла хоть на секунду вернуть мне голос Бобо.

– Конгломерат уже не воюет с Изгоями.

– Я тоже не воюю. Только со смертью. Нет… я готов молить смерть на коленях, любую из её личин: о встрече, шансе… потерянном прошлом.

– И поэтому вы покинули Землю?

– Да.

– Искать шанс?

– Искать Бобо.

– Что случилось при установке первого Портала?

– Вы ведь знаете, Рум. Как и остальное. Вытянули это из меня во сне.

– Полковник…

– Клай, не вмешивайся! Брод?

– Хм. Я сбежал. Планеты системы Туркка оказались столь же беспомощны, даже их хвалёные монахи. Затем я нанялся на ближайшую космобаржу – и попал на рудники. Я зарабатывал на билет до Пурпурной Длани пятнадцать лет…

*

– Мы летим к туманности Радужного Дерева, – сказал Клай. – Кто знает, возможно, там… говорят, люди слышат голоса ушедших.

– Я и так живу с голосами. Но, спасибо, Марселлус.

– Наша последняя остановка. Перед домом.

Брод облизывает губы. Когда-то ожидание убивало его, теперь – стало смыслом. Спутником.

– Последняя остановка, – повторяет он без выражения. – Я сел на нужный корабль.

Потом дыхательное окно криокамеры закрывается, и сухой воздух с парами жидкого азота холодит кожу.

*

Город искалечен. Он ждёт толпу – куда без неё? – чтобы засвидетельствовать свои раны, травмы.

Улицы превратились в разрытые канавы. Вспоротые запястья. Дома – в осколки каменных зубов. Площади больше нет, её вычерпали, и раскидали бомбы.

Но пока здесь нет зевак. Только медицинские службы и спасатели в центре котлована – туда пришёлся самый большой удар. Спасать там некого.

Пролёты виадука рухнули на посёлок. Те деревья, что не смело взрывами, – чёрные кряжи, залитые пеной. Но больней смотреть на одиночек, которые ещё горят, съёживаются в пламени, высасывающем последнюю влагу…

Брод бросает турбоцикл у развороченного и забитого генераторного колодца. Турбина старенькой «Yamaha Royal Star 9300» продолжает выть. Едва уловимый хлорный запах повсюду, вдалеке ещё видны клубы желтовато-зелёного дыма…

Сирены не зовут – стонут.

Небо отвернуло своё шелушащееся гарью лицо.

Улицы обработали спиртосодержащей жидкостью, дегазаторы по-прежнему шумно кружат над руинами и стонущей землёй, стягивают и раздают атмосферную влагу поливочные шары. Тел на поверхности немного, их скрыл лом и стелящийся дым, как наводнение накрывает машины и лавочки. Наверное, так лучше.

Их дом стоит практически целый. В этом месиве из земли и бетона. Охранная система среагировала на взрывную волну и включила по периметру силовое поле, которое приняло на себя удар, остановило осколки и пламя. Продержалось с минуту – этого оказалось достаточно, чтобы строение не превратилось в обугленное решето, но полностью не спасло.

Долговязый тополь срезан наполовину, его ампутированная часть висит на коре и щепе. Полимерная черепица у воздуховода оплавилась от горящей плюхи. Но их дом цел. В окнах – даже блестят стёкла. Почти все.

Первая волна – бетонобойные разрывные и фугасно-зажигательные бомбы. Одна упала на главную улицу в трёхстах метрах от дома. Это спасло его, комета смерти лишь коснулась хвостов. Следующая – в реку, которую вскипятила и выплеснула из берегов.

А потом Изгои принялись скидывать баллоны с хлором…

Один из них угодил в окно гостиной. Дом уцелел, отделавшись царапинами. Бобо не стало.

Грусть этих строк наполняет лёгкие…

*

Просыпаться – всегда страшно. Потому что уже свыкся, сон – твой дом. Даже если в нём стеклянные стены и пустота помех.

После криоконсервации тебя стережёт боль атрофированного тела. Всегда. Её конура рядом с твоей камерой, и когда открываются двери и стравливаются растворы – бренчит цепь. Её клыки на твоей коже, в твоих мышцах. Очень много клыков.

Секунды. Долгие. Пока препараты и механизмы не освободят тебя от проникающих и непроникающих кроипротекторов. Займутся эфемерной оболочкой, стонущей, с боем принимающей тебя обратно.

И ты говоришь первое слово. Новорождённый в новом уголке бескрайней Вселенной.

Камера повернулась горизонтально. Брод увидел через веки медовый свет.

– Бобо…

*

Когда Финансовый Шторм XXII века надругался над экономикой европейских и американских государств, вынеся на берега бедности обломки малых и больших предприятий, небывалая безработица перезапустила старые акценты средневекового христианства.

Сначала на первый план выступили непродолжительные войны, хозяйственные и политические изменения, преобразования ведущих государств (Китай, разбитый ядерным «градом» за столетие до этого, давно выбыл из игры, как муха под скрученной газетой).

Предупреждение Уинстона Черчилля, сделанное им когда-то (вы помните?): «Каменный век может вернуться на сияющих крыльях науки».

Церковь ждала своего часа. Епархии, монастыри, храмы поднимались на поверхность, будто жёлтые черепа чудовищ из песков времени. Кровь, нищета и страх собирали колоссальную аудиторию. А потом, когда занавес упал, и сил на укус или хотя бы оскал уже не осталось, мир увидел нового человека – человека христианского, раболепного и сломленного, вернувшегося духом и мероприятием на несколько веков назад.

Власти, опираясь на жилистые руки самодовольных пап и прелатов, запустили жестокий механизм возрождения: выхода из шторма. Вначале заработали механизмы Антикризисных Корпораций с их уродливыми заводами, над которыми небо делалось венозно-чёрным от дыма. Миллионы добровольных рабов, готовых на всё ради куска хлеба и конуры. И, несмотря на новые рабочие места, – миллионы, оставшиеся безработными, подыхающие в отбросах и нечистотах. Первый этап новой-старой религии – христианства, проповедующего негативную сущность образа человека. Бедные Иовы XXII века. Общество с идеалом труда, как наказания. Голография Христа-Пастыря.

Иная альтернатива – смерть.

Кто знает, была ли другая дорога? Но время шло, мощности росли, условия труда улучшались. Поредевшее человечество выкарабкивалось из могилы, несмотря на края ямы, размытые потоками пота и крови. На авансцену ступил человек – проекция божественного образа, способного продолжить на планете созидательную деятельность и обрести тем самым своё спасение. Труд, как созидание, искупление.

Но это общество оказалось ещё более жестоким – оно выталкивало убогих, больных, безработных, не предоставляя ни малейшего шанса. Разрушенная антропологами легенда о лакедемонских детоубийствах – зеркало той реальности. Даже добровольная праздность каралась ударом энергетического кнута. Его держали руки сильных мира сего.

Человечество скачками продвигалось вперёд, научно-технический прогресс шагал семимильными, наращивалось старое, исследовалось новое. И в какой-то момент после создания самовоспроизводящихся машин и успехов в сфере энергосинтезирования технологическая сингулярность перестала быть футурологической гипотезой. За считанные десятилетия космос утратил образ беспощадного океана, каким он видится человеку в исхудалой лодке.

А потом Земля перестала быть человеку единственным домом. Но не скинула паразитирующую церковь со своего загривка. Миллиард бродяг, калек и безработных были выдворены за пределы Солнечной системы на космобаржах и депортационных шатлах и брошены на планетах «третьего сорта» с запасами самого необходимого. «На первое время».

Они не умерли. Не исчезли бесследно. Они стали Изгоями.

Среди них было немало бывших учёных, военных и инженеров. И они смахнули с головы корону из терниев, встали на ноги и взялись за проекты и строительство, чтобы другие могли позже взяться за оружие.

Баллоны с хлором…

…падают на развороченную первой волной бомбардировок улицу, на уцелевшие и разбитые дома…

…и воздух не в силах их остановить, если только не уплотнится до льда…

*

Он стонал. Уже в своей кровати.

Снова сон. Маленький по сравнению со сновидениями в криокамере, но такой колючий.

– Я могу подкорректировать вашу память. Избавить от боли воспоминаний.

Врач рядом. Халат, над которым горят серые глаза. Женские руки с уродующими парапетами вен.

– Как?

– Это довольно просто при теперешних технологиях. Терзающее воспоминание изымается и переносится в другую область, контакт со стрессовыми точками разрывается.

– Нет…

– Это абсолютно безопасно.

Он схватил её за локоть. Довольно болезненно, но она даже не вскрикнула, загипнотизированная искренним ужасом – не гневом, – расплескавшимся в покрасневших глазах мужчины.

– Не смей, – сказал он, рот подёрнуло судорогой. – У меня больше ничего не осталось…

*

Туманность Радужное Дерево находилась на высоте 0,83 парсека над плоскостью галактики Стопа Хонсу. Корабли-колонизаторы, направленные в Стопу Хонсу из ближайшей обжитой галактики, нашли пригодными для жизни (с доступными реконструкциями) четыре планеты первой и второй фаланги – по две в каждой. Неслыханная удача!

После освоения и «капремонта» был подан запрос на Землю – сердце Конгломерата – на размещение Портала. Красота и загадка Радужного Дерева сулила выгодные туристические туры, а жителям Новы, Эксмы, Шпагата и Фаетона – часть прибыли и открытие торгового Нуль-пути.

Транспортник с инженерами, конструкторами и монтажниками на борту, готовыми на месте возвести «Окно» из содержимого трюмов, отправился из Млечного Пути в Стопу Хонсу. Секрет порталов Конгломерат держал в строжайшем секрете, и поэтому далёкая звёздная система замерла в ожидании новых возможностей. Но туристов хватало и без джантирования. Из галактик-соседей потянулись корабли с зеваками.

Не дожидаясь помощи с Земли, сенатор Шпагата развернул программу подготовки. Его распоряжениями под малиновую реку, спадающую, несмотря на абсурдность и противоречие законам физики, из ветвей туманности, был отбуксирован астероид, на котором возвели города с автономной системой снабжения всем необходимым.

После начала посещений Карниза – кольца из грибовидных обломков вокруг туманности – появились новые загадки. Радужное Дерево играло с метрикой пространства-времени, как котёнок с клубком ниток. Некоторые туристы исчезали, другие молодели или старели на глазах, третьи – слышали голоса из прошлого, голоса мёртвых.

Когда транспортник с Земли добрался до цели – тридцать пять стандартолет – на Фаетоне уже как два стандартогода свершилась революция. После вспышек ретрочумы и беспорядков к власти пришли бандитские кланы.

Такой информацией обладал экипаж «Ртути» на момент отлёта от Красной Длани. Анабиоз скрыл от них почти двадцать лет истории освоенного людьми космоса. И теперь они черпали из инфоканала, ставшего доступным после входа в Стопу Хонсу, пригоршни свершившихся событий.

Никто не хотел заходить в тёмную пещеру, не прочитав таблички у входа.

*

В смотровом куполе Радужное Дерево рассеивало свет раскинувшихся под ним звёзд. Оставалось только удивляться, как скопление пыли и газа может образовать такую причудливую и завораживающую форму.

– Он так и не вышел из каюты?

Полковник Рум покачал головой. Морщины вокруг его глаз напоминали татуировки.

Капитан проверил реверс тяги, повернулся к креслу собеседника.

– Вы разрешите ему сойти на планету, если санкционируют посадку?

Полковник устал, он – старый спецкостюм, увешанный штрих-пластинами. Он обещал своим внукам Будущее, но успеет ли? Страшно вручать Будущее таким же, как и ты, старикам. Можно состариться даже молодым, в тридцать, в сорок. Жизненный опыт наполняет вагонетку твоего тела тяжестью, режет морщинами-трещинами. Этот мужчина, Брод – он тоже знает про это…

– Он не пленник.

– А кто? Гость?

– Хватит вопросов.

– Клай с ним?

– Каждый вечер.

Полковник вздохнул, зашторил глаза. Теперь – действительно хватит.

*

Изгибаясь на лету, малиновая река падала с кроны Радужного Дерева и, буравя силовые вихри и всполохи, достигала опоясывающего туманность Карниза. Словно сияющий призрак, раскручивающий вокруг талии каменный обруч. Затем река неправдоподобно медленно бросалась в пропасть космоса, к следующему каменному препятствию – скованному гравитационными полями астероиду, всегда готовому подставить сказочному потоку свою спину. Там она растекалась в небольшое озеро и словно иссякала.

– Смотри внимательней, – посоветовал Марселлус Клай. – На волны.

Брод смотрел. Минуту, вторую, ища странность, на которую намекал голос сержанта, высматривая какое-то неведомое существо или необъяснимую форму гребня, цвет перелива. Тщетно. Он уже собирался спросить: «Что я должен увидеть?», когда понял. Это было очевидно.

Малиновая река текла снизу вверх. Бежала к «листве» Радужного Дерева, минуя Карниз, пенясь алмазной крошкой. Водопад, несущийся вспять.

Брод не нашёл слов. Как и сил оторваться от иллюминатора. Бобо бы понравилось… И если Сатурн с его поверхностной пляской температур – резервация грешников, то пусть здесь разместится рай. Рай рукотворный, кем-то, когда-то.

*

Орбитальное сканирование астероида транслировало унылые картинки.

Посадочные шахты оставались доступны лишь в Смерше. Космопорты двух других мини-городов были завалены – трупами и уничтоженной техникой, а шахты засыпаны песком. Это больше всего поразило Марселлуса: не мертвецы и следы бойни – песок.

– Ты глянь, колодцы они завалили, – поцокал языком сержант. – В такие по три линкора влезет…

– Роботы? – предположил Брод. – Бульдозеры-автоматы?