– А ну если сподобимся пушчонки сделать, то в самый раз будет, – говорил Фёдор Андреевич. – Ещё бы мотор ему и винт!

– Ну, пока у Репы только получается металл от земляных веществ отделять, белый чугун у него выходит. Эту крицу потом ещё очищать будут. А вообще, надо бы на том ручье, за северной стеной, запруду соорудить – меха качать водой гораздо лучше, – сообщил Вячеслав.

– Технологичней, – уточнил Кабаржицкий.

– Согласен, Владимир. Ручей тот нужно использовать.

– До мотора, видимо, ещё далеко, – констатировал Сартинов.

Евгений Лопахин сидел на левом берегу устья реки Белой, смотрел на реку, на лес да пожёвывал травинки, короче, находился в дозоре. На левом берегу редут, как назвали это сооружение из небольших блоков отёсанного известняка и наваленной земли, был уже закончен, на правом оставались ещё небольшие участки строительства. Укрепления представляли собой участки круговой обороны, нечто вроде некрытого дота. Подобное укрепление сейчас сооружалось на мысе острова посреди Ангары, только оно должно было быть несколько крупнее, и по двум сторонам укрепления возводили деревянные башенки.

Тунгусов он заметил издалека, шло две лодки, причём шли они целеустремлённо в устье Белой. Кликнув Саляева, он посмотрел в бинокль. Тунгусы как тунгусы, пусть поближе подойдут. Ринат тоже посмотрел в бинокль, определил в первой лодке сына Алгурчи.

– Куросава плывёт, – ухмыльнулся он.

Проплывая мимо солдат, Огирэ приветливо помахал им бумажным конвертом, зажатым в руке.

– Здравствуйте! Я с вестями от полковника!

«…вот и Радек заверил, что стекла не получится. Вячеслав, ты подумай, что можно сделать. Возможно ли стекло сделать или точно нельзя? Да и вообще, Андреевич, с тобой пообщаться надо, захвати Володю Кабаржицкого, когда поплывёте к нам».

– Стекло? Радек прав, думаю. Никакого стекла не выйдет. У Репы в кузнице уже получилось стекло пару раз – спёкшийся тёмный кусок. В принципе, реально сделать, но конечно, этому стеклу будет далеко до того, к которому мы с вами все привыкли.

– А зачем стекло, Вячеслав Андреевич? На Байкале городок был, то есть он есть. Короче… – запутался в словах Кабаржицкий.

– Ты о чём, Володя?

– О Слюдянке, слюде то есть!

– А ведь верно, слюда – отличный вариант для наших окон, они у нас небольшие. Заодно и осмотр местности сделаем, а то Ангару мы оседлали, а что у нас творится рядом – не знаем.

– Это крайний юго-запад Байкала. Можно отправить туда один струг на разведку. Если местных жителей встретим, то они должны будут знать о блестящем материале, – сказал Владимир. – Ну что же, решили! Но людей придётся задействовать смирновских, я уже не могу выделять своих на такое путешествие. Как два наших ботика построим, так и отправимся.

Москва. Ноябрь 7137 года (1629)

Снег белым покрывалом лёг на Москву и окрестности, злым холодом сковал леса и поля, лишь кажущиеся редкими людские жилища оставались тёплыми островками жизни в этой суровой снежной стране. Савелий Кузьмин, бывало, общался и с европейскими, и с азиатскими купцами, но они, будучи зимой на Руси, отмечали, что о подобном холоде нигде более и слыхом не слыхивали. И лишь один раз голландский купец рассказал о холодах Студёного моря, что на пути в Архангельск, но там и люди-то не живут! «Так уж и не живут, – подумал тогда Савелий. – Это ваши не живут, а наши – и живут, и промыслы учиняют разные, на Грумант ходят, да зверя морского бьют бессчётно. Поморы, одним словом», – как сказал он тогда голландцу.

Прошедшая ярмарка не порадовала Савелия своими итогами, в прошлых годах барыши были больше, сейчас же в последние лет пять прибыль падает год от года, меха становятся всё дороже, чувствуется небольшое обмеление того пушистого потока, что был ранее. Оскудевает помаленьку ближняя землица уральская, выбивают зверя лесного, выбивают. Надо за зверем дальше идти, на новые землицы – на сибирские, благо конца да краю их пока не видится. Придётся отправлять людишек своих торговых в Тобольск.

Вечерело. Кузьмин, засидевшись у муравленой, покрытой зелёной поливой, изразцовой печи да напившись вместо ужина горячего сбитня, решил было уже отправляться в спальню. Туда только недавно, по его приказу, натащили горшков с угольём, ибо сегодня Савелий мотался в возке по Москве, улаживая торговые дела, да продрог до костей. Накинув шубу, купец хотел позвать Николашку, дабы в спальню девка принесла ему ещё горячего питья, как тот заявился сам и сообщил о прибытии некоего Никиты Микулича, человека Петра Авинова, новгородского боярина.

– Сказал он, что ведаешь ты о нём! Просит о беседе.

– Да, знаю я его отца, Иванко Микулича. Зови его, да скажи, чтобы несли сюда сбитня побольше, да снедного, горячего.

Разговор с нежданным гостем продолжался до самого утра, Кузьмин был поражён до глубины души информацией, услышанной от Никиты. Он-то думал, что парень приехал просить денег или вспоможения в получении хлебного местечка, а тут на тебе, такие перспективы вырисовываются. Это непременно следует обдумать всё крепко, ведь прямая торговля с Китаем – куш немалый, без сомненья. Однако ему предлагают стать тем, кто первым заведёт эту торговлю, откроет дверь в Китайское царство для русских людей. Купец знал, что прежние походы в Китай, а их было уже два, успехом не увенчались. Но надобность в мехах для Китая была велика, это бывший в Пекине Иван Петлин уяснил, поэтому дело выгодное, сомненья тут нет. Но срываться из обжитой Москвы, бросая всё? Нет, это не дело, да и нельзя оставлять торговлю. Кузьмин в итоге Никите не сказал ни да, ни нет. Тут спешка не нужна, однако и отклонять предложение ангарского воеводы не стоит. Риск велик, но и барыши сулят быть велики.

– А ещё надобно выправить проездную грамотку мимо Мангазеи, – Микулич помнил, что пройти нескольким судам по волоку мимо острога будет невозможно, отец ему это доходчиво объяснил.

– Государь наш запрет свой наложил на сей ход, – удивился Кузьмин.

– Так то оттого, что иноземцы зверя ясачного там истребляют нещадно, – пожал плечами Никита, – особливо англицкие немцы. А нам зверя и не надо, токмо проходу.

И Микулич поведал купцу о караване, что отправится за Енисей ради сыскания серебряных руд, так нужных Отечеству, и его прибыли да для купеческого достатка. Кузьмин сразу оживился, но посетовал, что по такому делу царь обязательно приставит к походу и своих людишек.

– Для погляду, нешто серебро без оного оставят? – объяснил он.

Микулич, подумав, решил, что раз этого не избежать, то придётся с соглядатаями смириться.

Савелий глянул на заснувшего в низком кресле Никиту, сколько ему годов? Под двадцать, поди, будет, как и моему первенцу – Тимофею. Да и схожи они. Только Тимоша волосом темней, да в плечах шире. Крепко задумался купец. Его внезапно осенило, он встал, с удовольствием потянулся, размял затёкшие от долгого сиденья члены да за стол уселся. Подвинув бумаги, он стал рассчитывать примерную долю, кою он может отрядить на путешествия Тимофея – своего наследника, продолжателя отчего дела. Выходило, что потратить на эту безумную затею он может третью часть своего состояния – целых две тысячи рублей. Савелий потёр уставшие глаза, спрятал бумаги да вышел из своего кабинета, застав в горнице дремлющего служку.

– Гостя спать уложить в опочивальне, как проснётся, мне сообщить. До того меня не тревожить. Отдыхать буду.

Ангара. Октябрь 7137 года (1629)

Максим Рязанцев, столяр-краснодеревщик из Архангельска, вёл по реке связку из трёх плотов с известняковым камнем и цементом к Ключ-острову, где сооружалось небольшое укрепление напротив Удинского форта. Эта крепостица на островке должна была запирать Ангару от попыток чужаков пройти выше по реке. В ней сейчас находилось три десятка человек, большинство – из Новоземельского посёлка и оба ботика, недавно введённых в строй и ставших первыми, не считая трофейных стругов, ласточками речного флота Ангарского края. По этому поводу бывший капитан БДК-91 уже потирал руки, надеясь на нечто большее. Удинский форт, как базовый элемент обороны границы, был, выражаясь современным языком, сдан в эксплуатацию да всячески облагорожен. На его башне установили на длинном флагштоке одно из четырёх имеющихся полотнищ бело-сине-красной расцветки.

Взгляд Максима рассеянно скользил по тянущимся ангарским берегам. Потерявшие листву кустарники и деревья, оттого кажущиеся редкорастущими, сменялись стоящими стеной хвойными великанами, проплывали луга и перелески. Рязанцев оглядывал берега, мысленно приглядывая место, где бы можно было поставить домик, распахать землицу и осесть себе тихонько, растя детей. Эх! Подобные мечтания сразу вызывали у Максима горький комок в горле и подступали, готовые вырваться наружу, горькие слёзы. На той стороне аномалии в Архангельске у него осталась беременная жена, родители, брат, куча друзей… А красивых мест, словно в насмешку, тут было во множестве. Да ещё хорошо, что угроза голода постепенно отступала. А ведь поначалу это сильно давило на нервы, люди вспоминали, как можно прокормиться в тайге. Уж дело доходило до корневищ камыша!

«Опа! Что такое?» – внезапно взгляд Максима зацепился за нечто, выдающееся из картины речного берега и леса. Нечто чужеродное. Да, точно! Красное пятно – человеческая фигурка на берегу отчаянно махала людям на плотах. Тунгусы на плоту, правившие длинными шестами, тоже заметили человека. Шумно обсуждая увиденное, они повторяли:

– Казак. Роса казак!

Максим заметил, что человек, махавший им, увидев, что его усилия увенчались успехом – его заметили, обессиленно завалился на спину. До острова оставалось минут пятнадцать хода по реке, с левого берега поднимался всё выше отвесный холм, который тот человек явно обходил через лес, поэтому и пропустил крепость.

– Чёрт возьми, скоро уже начнёт темнеть, – пробормотал Рязанцев, поглядывая на часы.

– Казак? – спросил Рязанцева стоящий рядом с ним тунгус.

– Да, наверное, – рассеянно ответил Максим, который видел уже эти красные казацкие кафтаны. Но приставать к нему не стал.

Наконец плоты уткнулись в песчаную отмель островка, подошедшие люди начали перекладывать стройматериалы, а Рязанцев, найдя глазами Сазонова, побежал к нему докладывать об увиденном на берегу человеке. Сазонов с полуслова понял сбивчивый доклад вчерашнего столяра и тут же приказал Максиму и ещё пятерым людям прыгать в ботик и везти сюда подававшего сигналы человека, но морпехам отдельно указал на возможность засады, а поэтому напомнил о страховке и бдительности. Рязанцев запомнил то место по крупным валунам, выдающимся из воды, у самого начала поднимающегося холма. Человек в красном кафтане оставался там же, только привалился к стволу высоченной лиственницы.

Морпехи, оценив обстановку, дали команду рабочим, и те бросились к казаку. Он был молод и безбород, лишь только редкие усы пробивались над верхней губой. Казак был очень слаб, видимо, долго плутал по лесу, пока набрёл на людей. Лицо его было осунувшимся, время от времени по нему пробегала гримаса боли.

– Откуда ты, парень? Ранен? Как зовут? – склонились над ним люди.

– Бажен… Бекетов там… – пробормотал казак.

– Бажен Бекетов, давай-ко мы тебя подымем. Да в лодку… Осторожно! Подняли!

– У него кровь с кафтана капает!

– Отворилась рана… Стрела там, вытащил… – еле ворочал языком Бажен.

По прибытию в Удинский форт, парню оказали медицинскую помощь, да и рана оказалась не опасной, стрела лишь порвала кожу, повезло, что обошлось без нагноения. Сейчас Бажена отпаивали горячим куриным бульоном – прихваченные в нескольких кочевьях тунгусские курицы сейчас оказались очень кстати. Единственный их недостаток – весьма быстро они уменьшались в количестве.

– Это не Бекетов! – воскликнул прибывший с острова Сазонов.

– Я ужо сказывал о том. Бекетов, Пётр Иванович, атаман наш, болезный лежит, в трёх днях пехом отседа. Сховались они в чаще, а меня послали по реке иттить до Ангарского воеводства. К воеводе Вячеславу.

– Вячеславу? – спросил Сазонов.

Бажен кивнул.

– А Игната и Михайлу стрелами побили, худо им, а снедные припасы вышли все.

– А ну как брацкие людишки найдут их. Надо вертаться мне, поспешать зело нужно! – почти кричал казак.

Бажен, укутанный в одеяло, был уложен на лавку в крытой корме бота, где он немедленно уснул. Там же, между лавками, были сложены тюки с одеждой, предназначенные для Бекетова и его людей. Казак что-то бормотал во сне, вскрикивал, бывало. Командующим спасательным отрядом был назначен, в отсутствие Новикова, мичман Карпинский. Сазонов отметил, что Пётр, несомненно, стал гораздо серьёзнее за время, проведённое в новом мире, и заслуживает повышения. И вот первая самостоятельная операция, от которой зависело не так уж и мало. Надо было привезти в форт самого Бекетова, который сделал так много для освоения Восточной Сибири, человека, который… Стоп!

– А кто же теперь Якутск основывать будет?

– Ты чего, Пётр, какой Якутск? – спросил, не поворачивая головы, сидящий на борту Ким, то и дело осматривающий берега в прицел своей СВД.

Оказалось, Карпинский высказал свою мысль вслух. Теперь она казалась ему более весомой.

– Смотри, Серёга: мы привозим Бекетова в Удинское, и он, возможно, тут остаётся. Если раненый он, как Бажен сказал, то надолго. А там ещё убийство енисейского воеводы висит и государственная измена.

– Какая ещё измена? – удивился Ким.

– Неясно какая? С нами он общался, вот, как Бажен говорил, его воевода под измену и подвёл. Ну, это ладно, но ведь Бекетов теперь не сможет основать Якутск! Вот чего.

– Я так не думаю, Пётр. Ну не Бекетов, а кто-то другой это сделает. Какая разница?

– А такая, что всё пойдёт не так, как было, – воскликнул Карпинский.

– Так уже и так всё идёт не совсем так. Ты нас чего, не считаешь за такой же форс-мажор?

– А и точно! – удивился Карпинский. – Мы тут на Ангаре сидим, перекрыв её. А Иркутск как же?

– Кстати, по Иркутску Кабаржицкий говорил, что там место неудачное. Ангара зимой разливается, идущая с Байкала вода замерзает не сверху, а под поверхностью воды.

– Получается, вода прёт, а внизу лёд?

– Ну да, так что там на возвышенности нужно строиться.

– Если вообще нужно, – пожал плечами Карпинский.

Луна заливала тайгу мерцающим светом, играла бликами на воде. Стоящие у реки высоченные деревья казались Петру домами, в которых отключили электричество, а гладь реки – улицей с зеркального блеска покрытием. Гребцы сменялись каждые три часа, Ким сидел уже на носу бота да клевал носом. Вокруг, кроме плеска воды, стояла тишина, изредка прерываемая звуками ночного леса да рыбьей игрой. Ни огонька на берегах так и не было встречено, присутствие человека не угадывалось. Что, несомненно, было не так, Карпинский был уверен, что люди тут есть – Ангара была что дорога для людей, её берега населяющих.

– Прохладно уже становится, – Карпинский привстал, размял кости. Вытянув из рюкзака пластиковую баклажку из-под минералки, напился ягодной вытяжки. Можно подремать до рассвета, а там уже нужно будет высматривать баженовский ориентир на правом берегу – одинокий лысый холм с красноватым боком. Карпинский проснулся от настойчиво бившего сквозь веки яркого света, октябрь радовал погодкой – сухо и тепло, на Ангаре стояли последние тёплые деньки осени.

Мягкий плеск воды и доносящийся с берега птичий посвист грозили снова убаюкать, поэтому Карпинский решительно встал на ноги. Сидящий на носу ботика в обнимку с винтовкой Ким помахал Карпинскому и кивнул на кормовую кабинку, мол, как там Бажен. Пётр, заглянув туда, увидел, что казак всё ещё спит, развалившись на широкой лавке, и махнул Киму – всё нормально. Вдоль берега тянулся бесконечный хвойный лес, изредка перемежающийся вкраплениями лишившихся листьев рощиц берёзы. Тянулись заросшие лесом холмы, ботик шёл мимо красно-коричневых скальных берегов, каменных осыпей с голубыми пятнами лишайников, мимо плоских, перерезанных протоками островов – навстречу синим таёжным сопкам, средь которых им нужно было найти ту, о коей говорил Бажен.