Цитаты из книги «Битники. Великий отказ, или Путешествие в поисках Америки»

Когда-нибудь будет сполна осмыслен тот мистический факт, что рождение американской литературы и появление битпоколения разделяет ровно один век.

Всё это, как бы там ни было, культура – и отсюда нетрудно понять, почему с приходом на авансцену мятежного бит-поколения в моду входит термин «контркультура». Действительно, можно было бы взять нормального американского обывателя той поры, этакого квадратного Бэббита, ко всем его стандартным характеристикам прибавить отрицательную частицу и получить типичного битника. Там, где нужно было чтить Христа, битник обращался к буддизму. Там, где коммунизм объявлялся главным пороком рода человеческого, битник считал себя последователем Маркса или Троцкого (но не Мао – этим промышляли только во Франции). Там, где нужно было заниматься спортом, битник пил и употреблял наркотики (хотя вслед мог и позаниматься спортом, с него могло статься – S, D & R» n»R & S). Там, где социальным идеалом выступала крепкая семья, битник уходил в оголтелый промискуитет или чего доброго предавался богомерзкому содомскому греху, который среди деятелей бит-поколения миновал только избранных (Грегори Корсо вспоминает, как он обрадовался, узнав, что Джек Керуак – не гей).

Мораль в мире разума становится невозможной потому, что разум сам по себе не определяет цели, но только подыскивает верные средства к уже существующим целям

тот, кто стремится к познанию, является настоящим интернационалистом – он знает, что нет разделения на свое и чужое там, где речь идет о подлинно человеческом.

Миф – это рассказ о себе, способ речевой саморепрезентации

Рассмотрев ряд феноменов, взвесив их вместе с щепоткой соли, мы утвердились в том мнении, что единственная позитивная программа бит-поколения – это его негативная программа. Бит-поколение есть поколение Великого Отказа, художественного и экзистенциального, от наличных условий человеческого существования – в том месте, в то время, в том виде, в каком всё это имело место. Поэтому здесь в сжатом и декларативном виде пройдемся по главным пунктам этой негативной программы, которая и составила весь арсенал битнического мифа как такового.

– это поколение блаженства, удовольствия, и жизни, и нежности. Но в газетах они всё это назвали бит-мятежом, бит-восстанием. Я такими словами никогда не пользовался. Ведь я католик. Я верю в порядок, нежность и добродетель».

Бит-поколение – это новый фронтир, в тех условиях, когда сам фронтир оказался в далеком прошлом, ведь уже к концу XIX века все земли были открыты, освоены, и более некуда было идти. В таком случае нужно переносить фронтир на новый уровень: нужно пускаться во внутреннее путешествие и завоевывать новые плоскости опыта, нужно переоткрыть Америку, переизобрести велосипед и увидеть-таки, что новый велосипед лучше старого, ибо он отсылает к исконному, более подлинному велосипеду – к велосипеду духа.

Кто они, эти юные ангелоголовые хипстеры, которых поет Гинзберг, как когда-то Уолт Уитмен пел миру самого себя и в самом себе – всех прочих? Новая жизнь и молодость мира, люди сегодняшнего дня, внезапно нашедшие себя в многомиллионном городе, электрифицированном, загазованном, громыхающем, нашедшие себя среди иссушенных старческих лиц, изнуренных невыносимой жизнью, среди бесконечной войны, у которой нет рационального смысла, но есть множество эмоциональных поводов, нашли себя на руинах великой культуры, которая нынче не стоит всех своих промышленных отходов, на улицах, кричащих от немоты, в домах и квартирах, изъеденных молью конвейерного потребления, в радио- и телеэфире, создавших святое писание лжи и рекламы, нашедших себя изначально униженными и ненужными, использованными до применения, мертвыми, едва родившись, безумными до первого слова, непригодными до того, как они научатся ходить. Нашедшими себя среди этого – а продолжать можно долго, достаточно просто смотреть по сторонам и давать этому миру имена, – и тут же от неизбывного отчаянья, которое чище, честнее смолоду, бросившиеся восвояси, в бегство длиною в жизнь, чаще короткую, чем как у всех, в самое никуда, главное же – откуда.

Вот другой: красивый (а самым красивым мужчиной признал Керуака даже Сальвадор Дали), спортивный, задумчивый; в нем видели рокового мачо, а сам он был тихим, застенчивым и скромным человеком, в душе ребенком – до самого конца. Казалось, он выходил из себя и бежал на далекий простор только для того, чтобы вернуться к себе, закрыться в своем одиночестве и без остановки писать о своем интимнейшем опыте. Кто мог поверить, что именно он и прославит свое поколение? Одно очевидно: не он сам. Романтик, католик, несчастный скиталец, с тихим, спокойным, но таким энергичным литературным голосом. Джек Керуак был сродни смиренному и молитвенному шепоту среди громокипящей индустриальной преисподней.