Цитаты из книг автора «Дмитрий Губин»

Он вообще хотел бы яркой новой простоты и понятности. Четыреста метров над Невой, стеклянный лифт, вау, круто – да плевать он хотел на скрытую новую символику, и на явную старую символику, он просто клюет на яркий посул, – как ребенок, садящийся в машину к незнакомому дяде, клюет на ценность обещанного ему в неограниченном количестве мороженого.

Обычный русский человек сегодня в эстетическом, в историческом плане еще неразвит, невинен. Он как дитя ищет в пластическом искусстве нарратива, то есть сходства, повествования, рассказа – и потому так уважает реализм (и почитает абстракционизм «мазней»). Он все еще любит все «богатое» и новое, потому что страшится прочитать в старом и бедном тот приговор, что с детства вынесен ему самому. Он хотел бы небоскреб, потому что русский небоскреб создает в его глазах иллюзию равенства России с Америкой.

Вот и в Питере мовида идет, потому что место есть, а диктатора нет – потому что жизнь в России вообще возможна только по слабости или недосмотру власти.

И вообще, за прошедшие годы категории «богач-бедняк» стали мне казаться совершенно ерундовыми при оценке жизни и счастья, не говоря уж о любви.

Петербургский бедняк совсем иной. Он бедняк с идеологическим обоснованием: Макар Девушкин, Акакий Акакиевич. Богатство, деньги, успех для него – не проекция неблагоприятных условий или собственной слабости. Он хотел бы уничтожить богача не от злобы или из зависти, а оттого, что этот мир успешных, довольных и, как правило, энергичных людей сужает площадь его тихой заводи. Отдать им ее? Господи, ну это ж как Курилы – Японии. Не то чтобы позарез нужны. Просто отдать их – значит предать идею.

Я говорил со многими волонтерами. Это все были ребята-тинейджеры. Говорят, приезжали и пенсионеры, но на них охотились фотографы, и они заметали следы. Тинейджеры были замечательные – из иркутских школьных парламентов, из Российского союза молодежи, у мальчишек которого была мода на восточные шаровары, парусами плещущие на ветру, так что не догнавшие пенсионеров фотографы нашли, чем утешиться. Запись в добровольцы шла через интернет, но взрослые, возможно, считали чересчур тяжким бременем вставать в 5 утра и трястись 9 часов автобусом туда-обратно с бутербродом в котомке плюс горбатиться с мешком для мусора в руке. А меня напрягал единообразный ответ на единственный вопрос, который я задавал: почему люди гадят на запредельной красоты берегах? «Потому что дебилы». «Потому что их не воспитали». Меня это напрягало, потому что передо мной были умные, ответственные дети – и я не понимал, откуда потом берутся безответственные взрослые…

Так вот: Байкал – исключение из исключений. Меня он потряс. Дело не в размере. Размер ограничен взглядом (от горизонта до горизонта), и в этом смысле одинакова любая большая вода, а я бывал на больших, в десятки километров, озерах. Дело в том, что Байкалом невозможно разочароваться. Байкал – это водяная щель среди хоровода рельефа. Местность меняется каждые пару сотен метров, и порой меняется кардинально. Заливы, бухты, острова, камни, косы, скалы. Постоянно новое кино. Похожий трюк можно видеть где-нибудь на Андаманском море, но чтобы внутри России?! Это как если бы вы приехали в Иркутск – а там мультикультурализм, народная демократия, цветут сто цветов, защищены права меньшинств, на улицах демонстрации-шествия, а на телеке нет цензуры. Примерно такое образование и представляет собой в геологическом смысле Байкал. Возможно, и в биологическом. Возле истока Ангары, в местечке Листвянка, из которого местный житель пытается сделать Сочи (в смысле, «коньячок под шашлычок – вкусно очень»), есть музей Байкала. Там в аквариумах живут осетры, омули и сиги, а также нерпа Муся, напоминающая морской буек с ластами. Но главное, там быстро понимаешь, что такое пресловутая «уникальная экосистема Байкала». Что чистота байкальской воды – это результат не отсутствия жизни, а биологической плотности жизни. Что когда сородич Муси откидывает ласты, в дело тут же включаются рачки и креветки-гаммарусы – и все. Вода чиста, ибо вскоре (как нам сказали на полном серьезе) «нет даже костей».

Но впервые вне Москвы меня не спрашивают о том, о чем спрашивают всегда: легко ли устроиться в Москве на работу, сколько в Москве платят, почем снять квартиру. Более того, технические моменты поиска работы – список рекрутерских агентств, правила написания резюме, особенности прохождения собеседования, поиск работы через интернет – вообще мало кого волнуют. Зато бурно идет разговор о том самом кризисе смыслов, о котором я уже упоминал. О том, почему людей во всем мире перестала интересовать истина, а стало интересовать потребление. Почему среди героев времени нет ни математиков, ни физиков, ни лириков, ни путешественников, ни врачей, ни конструкторов, – а только участники телешоу. Почему всех перестало интересовать, как устроен мир. И не есть ли кризис расплата за это – за надутые щеки и закрытые глаза. Впервые эти теоретические, спекулятивные рассуждения оказываются востребованы и интересны, а, казалось бы, практические вещи – нет.

Главная причина в том, что в стране и в мире наступил кризис. Кризис смыслов. А кризис, будь то финансовый с потерей дохода или физический в виде потери здоровья, всегда заставляет людей задуматься – что происходит не так? Правильно ли они живут? Почему, вкалывая с утра до вечера, они не могут себе заработать на жилье? Нужно ли им такое жилье? И такая работа? Чем вообще они хотели бы заниматься? Ради чего жить? В чем их ответственность перед собой и перед богом?

Бывают такие подарки судьбы (я не про гонорар, и уж тем более не про кому): предложение написать про то, о чем давно думал, но никак не находил повода. Для меня было важно написать не про низкую цену жизни в России. И даже не зафиксировать формулу русской жизни как автократии. А сказать: автократия («жизнь за царя») никогда не была предопределенностью страны. Но почти всегда была – увы! – результатом выбора на развилке. Не верите – прочитайте хоть «Россию при старом режиме» Ричарда Пайпса, хоть «Трех царей» Эдварда Радзинского, хоть конспективный труд «История России от Рюрика до Путина» Евгения Анисимова.