«13 июля обязательным постановлением воспрещены в столице всякие демонстрации и манифестации; однако проходившие в городе грандиозные патриотические шествия были допускаемы ввиду совершенно мирного их характера и высокой цели, а между тем в последние дни эти манифестации были омрачены появлением насилия, выразившегося в срывании вывесок, битье стекол и т. д. некоторых предприятий и завершившегося разгромом бывшего германского посольства. Ввиду этого считаю себя вынужденным напомнить населению столицы об указанном обязательном постановлении воспретить всякие шествия по улицам города. Обращаюсь ко всем жителям города с просьбой не допускать проявления каких-либо враждебных действий по отношению к иностранным подданным…»

Уже в середине августа в петербургских газетах появилась новая рубрика – «Германские зверства», которую писали тысячи вернувшихся с курортов через Швецию российских подданных.

15 августа российские войска вступили в Восточную Пруссию. В этот же день согласно секретной телеграмме петербургского градоначальника было приказано «немедленно освободить всех задержанных за бесчинство и озорство в отношении здания Германского посольства».

До Москвы волна погромов докатится чуть позже. Дмитрий Рогозин впоследствии напишет в романе «Барон Желток»: «Он неспешно раскрыл плотно забитый бумагами портфель и достал оттуда дело с пометкой: «Спешное. Секретно». Оно касалось обстоятельств тех самых кровавых немецких погромов 26–29 марта 1915 года, в которых ему поручено тщательно и объективно разобраться, «желательно без нагнетания», как того пожелал государь. Полным ходом шла война с Германией и Австро-Венгрией, русская армия несла страшные потери на западных границах Империи, но Москва после беспорядков выглядела так, будто кайзеровская авиация сбросила на нее тысячу зажигательных бомб. Поиски «немецких шпионов» среди фабрикантов из числа эльзасских немцев вывели на улицы Замоскворечья, в Лефортово, на Лубянку, Мясницкую и даже на Красную площадь десятки тысяч погромщиков и мародеров. Волнения охватили даже ближайшее Подмосковье – деревни Свиблово, Ростокино, Всехсвятское. Согласно отчету сенатской комиссии, в ходе погромов пострадало 475 торговых предприятий, 207 квартир и домов, 113 германских и австрийских подданных и 489 русских подданных (с иностранными или похожими на иностранные фамилиями). Ущерб был нанесен многим российским, французским и английским фирмам и магазинам, иностранным консульствам и даже предприятиям, выполнявшим военные заказы».

Англия. Манчестер. 5 августа 1914 года

В старом центре Манчестера в одном из тихих переулков давно существовала лавка букиниста. Располагалась она на первом этаже старинного дома, причем, по слухам, в самом жилище хранилось такое собрание редких книг, что за любую из них ректор местного университета, не задумываясь, отдал бы лучшую из своих парадных мантий. Но даже эти слухи циркулировали среди узкого круга посвященных. И те немногие, кто пытался выяснить истину в разговоре с владельцем лавки, натыкались на непробиваемую стену чуть заметной иронии и мастерского уклонения от прямых ответов. При этом почтеннейший мистер Хайд, эсквайр, оставался неизменно и неподражаемо учтивым.

Его сын Лоуренс окончил университет, но склонности к семейному делу не проявлял, предпочитая физику и химию. Причем не зря старался – сам великий Резерфорд, нобелевский лауреат, взял его в ассистенты. Хайд-старший был этому не рад и продолжал надеяться, что в скором времени наследник вернется к изучению тонкостей фамильного бизнеса.

Сам мистер Хайд был таким знатоком книг, что ему не пришлось прилагать усилия, дабы попасть в попечительский совет университетской библиотеки, напротив – его приглашали на каждое заседание особой открыткой с золотым обрезом, какие отправлялись только самым значимым персонам. Поговаривали, правда, и о том, что уважаемый библиофил на самом деле имеет выраженные ирландские корни и даже состоит в родстве с тем Хайдом^[3], который слывет чудаком и собирает сказки и предания по глухим деревням Коннахта и Лейстера. Но сейчас, в начале ХХ века волшебные сказки даже в лучших домах были в большой моде, равно как и сочувствие романтическим ирландским негодяям.

Впрочем, вполне возможно, что это были лишь пустые домыслы. Ведь сам мистер Джозеф Хайд никогда не был замечен даже в неподобающих модных разговорах. Казалось, он постоянно живет среди манускриптов и фолиантов, в крайнем случае – первоизданий Шекспира. А что до родства, то в теплое время года, когда закрывался университет и студенты разъезжались по домам, букинист отправлялся куда-то в Пеннины, где у него вроде бы имелась маленькая фамильная усадьба. Ездил он туда и на День всех святых, и на собственные именины. А супруга мистера Хайда, как он рассказывал, жила там всё время. Для ее хрупкого здоровья большой город оказался вреден.

Кстати, после одной из таких поездок слухи о его книжной коллекции начали затихать. Один отчаянный студент, дождавшись отъезда букиниста, решил тайно пробраться в его дом, чтобы хоть мельком увидеть легендарную библиотеку. Затею свою юноша осуществил легко, вот только книг не увидел совсем. И вообще, дом внутри был так уныл и пуст, что авантюриста охватил ужас, и он в панике бежал прочь. После чего и проболтался в ближайшем пабе о своих приключениях одному из еще не отбывших на каникулы сокурсников.

5 августа Лоуренс Хайд вернулся домой раньше обычного, но выглядел озабоченным.

– Отец, началась война!

– Она уже неделю как началась в Европе, – проворчал Хайд-старший. – Разве нас это так уж касается?

– Наша страна объявила войну Германии.

– Разве мало было войн за последний век? И еще будут…

– Мой учитель уезжает в Лондон. Ему предложена должность в Адмиралтействе.

– Вот и хорошо. Наконец-то ты оставишь свои прихоти и сможешь заняться книгами, как подобает достойному представителю нашего славного рода!

– Нет, отец. Я еду с ним.

Сэр Эрнст Резерфорд, недавно получивший рыцарское звание и право носить меч – не за подвиги на ратном поле, но за неустанное научное изучение невидимого мира, – сразу после начала войны был назначен членом гражданского комитета Управления изобретений и исследований британского Адмиралтейства. Ему предстояло решить проблему определения местонахождения подводных лодок с помощью акустических приборов. Сэр Эрнст не скрывал радости, узнав о согласии ученика сопровождать его.

– С вашими способностями, Лэрри, грешно прозябать в глуши! – изрек ученый. – Война всегда представляет собой бедствие, но она же и способна служить двигателем прогресса.

Слепок времени № 4. Не Европа: Африка и другие части света

В Первой мировой войне участвовали тридцать восемь (из пятидесяти четырех существовавших в то время на планете) государств Европы, Азии, Северной Америки, Африки с населением свыше полутора миллиардов человек. Сотни тысяч людей были призваны на военную службу, в том числе – из далеких колоний. Были нарушены многие коммуникации, в той или иной степени война затронула почти всех людей на земле.

В апреле 1914 года подполковник Пауль Эмиль фон Леттов-Форбек стал командующим германскими войсками в Германской Восточной Африке. К августу 1914 года вооруженные силы этой колонии состояли из 261 германского офицера, унтер-офицеров и солдат и 4680 туземцев. Утром 8 августа два английских крейсера начали обстрел немецкой станции беспроводного телеграфа в Дар-эс-Саламе. Затем началась высадка британского десанта, и Леттов-Форбек начал свою партизанскую войну, о которой позже рассказал в своих воспоминаниях: «Проволочную связь между Неймоши и Таветой прибывший позже директор полевой почты мог характеризовать только как сносную. Изоляторами служили отбитые горлышки от бутылок, прикрепленные на кольях или на ветках от деревьев; проволока была взята из изгородей на плантациях. Однако повреждения были настолько значительными, что широкий обмен сведениями и донесениями долго продолжаться не мог. Наша связь с внешним миром с началом войны была почти что отрезана… обычно для получения новостей мы были вынуждены перехватывать неприятельские разговоры по радио и захватывать неприятельскую почту или другие документы».

«Наша маленькая горсть солдат, в лучшие для себя периоды не превосходившая числом трех тысяч европейцев и примерно одиннадцати тысяч аскари, в течение всей войны приковывала к себе во много раз превосходящего врага… – писал Леттов-Форбек в мемуарах. – Против нас было выставлено около трехсот тысяч человек с тысячей автомобилей и многими десятками тысяч верховых и вьючных животных, и эти войска были снабжены всем, чем располагал мир, объединившийся против Германии, с его неистощимыми ресурсами. Однако, несмотря на подавляющую численность противника, наш маленький отряд, имевший ко дню заключения перемирия едва 1400 бойцов, всё же держался и был готов к бою…» Капитулировал отряд 23 ноября 1918 года – после того, как Леттов-Форбек увидел 14 ноября у захваченного в плен англичанина Гектора Кроуда документы, из которых следовало, что между Германией и Антантой заключено перемирие.

А в 1914 году по обе стороны фронта царила уверенность в том, что война будет быстрой и победоносной. По плану графа фон Шлиффена на завоевание Франции отводилось всего тридцать девять дней. На сороковой день немцам надлежало праздновать окончательный разгром давнего соперника, а французам оставалось разве что справлять тризну по ушедшему навсегда величию.

Но реальность по давней дурной привычке опять внесла свои коррективы – так уж повелось, что количество пренеприятных сюрпризов превышает как число, так и продолжительность приятных. Но зато остается память о героях, которые без тех событий могли прожить долгую жизнь обычных людей…

Всё, и даже – чудо!

Слова «способности» и «прогресс» постоянно мелькали и во время дискуссии, развернувшейся во французском генеральном штабе. Речь шла о создании особой структуры, которая будет призвана обеспечить военную разведку (и контрразведку, само собой) малочисленными, но мобильными и высокоэффективными группами специального назначения.

– Но как вы можете поручиться, что они будут надежными в смысле дисциплины? – недоумевал чопорный старый генерал. – Предоставить такую свободу действий вчерашним гражданским, это слишком опрометчиво, разве нет?

– Нам важно выиграть войну, – возразил начальник Генштаба, – и ради этого можно освободить от обязательной шагистики десяток-другой особо ценных специалистов.

Слово главнокомандующего оказалось решающим. На следующий вечер, когда уже стемнело, возле фермы «Серебряная Терраса» остановился неприметный автомобиль, и водитель сразу же погасил фары. Выскочил, чтобы открыть дверцу для единственного пассажира, однако тот уже выбрался и стучал в ворота негромким, но четким условным стуком.

Ворота распахнулись. Приехавший жестом показал шоферу – загоняй, мол, машину во двор. А сам, сторонясь полосы света из ближайшего окна, прошел к дому. Шофер выполнил распоряжение, заметил, что ворота быстро захлопнулись за ним, но разглядеть людей не смог, только смутные тени мелькнули и скрылись во мраке.

Волчий вой раздался так близко, что бравый ординарец генерала Жоффра вздрогнул и положил руку на кобуру. Конечно, ограда высокая… и давно наступил ХХ век, эпоха науки и реализма, однако этот вой невольно вызывал воспоминания о страшных сказках про оборотней, слышанных в детстве. Поежившись, ординарец уселся на шоферское место и захлопнул дверцу автомобиля. Как-то оно так спокойнее…

А в доме шел негромкий разговор.

– Анри, это небывалая война, – произнес гость. – Всё, что раньше было само собой разумеющимся, скоро будет забыто. Нет больше войны по правилам, с красивыми пехотными каре, знаменами, раззолоченными мундирами. Мои офицеры еще не поняли это, да я и сам не до конца понимаю. Но это так. Всё, что раньше годилось только для войны с туземцами в колониях, теперь через считаные дни станет допустимо и в Европе.

Лугару-старший тяжело вздохнул:

– Когда-то и штурм Каркассона казался немыслимым…

Генерал Жоффр был уроженцем Лангедока, поэтому, услышав о Каркассоне, кивнул печально:

– Ты меня правильно понял, Анри.

– И чем мы можем помочь?

– Я хочу поговорить с Арманом.

– Сейчас позову. Что ж, ему не привыкать воевать…

Слепок времени № 5. Без фотоаппарата и карт

Война только разворачивалась в поистине широкоформатное действие, но в тылу уже запахло пороховой гарью, немереными барышами для немногих и лишениями и трудностями для остальных. Газеты запестрели объявлениями соответствующей тематики:

«К вступительным экзаменам на ускоренные КУРСЫ ПРАПОРЩИКОВ при военных училищах быстрая и солидная ПОДГОТОВКА с гарантией успеха…»

«ГЕНЕРАЛЬСКОЕ пальто на крымском барашке, на рост выше среднего ПРОДАЕТСЯ Ропшинская улица дом № 18 квартира № 18. Видеть с 10-ти до 12-ти часов и с 5-ти до 7-ми часов».

Журнал «Искры» подробно сообщал о визите французского главнокомандующего, намекая, что «вождь французской армии» провел переговоры не только о взаимодействии обычных войск, но и о сотрудничестве в области тайных операций и разработки нового небывалого оружия.

«Нынешний главнокомандующий французской армией генерал Жоффр и высшие русские военные круги хорошо знают друг друга. Во время поездок в Россию генерал Жоффр находился в тесном общении с целым рядом начальствующих лиц русской армии. Генерал Жоффр был милостиво принят Государем Императором в Новом Петергофе. В день своего приезда в Петроград генерал Жоффр в беседе с журналистами заявил:

– Как солдат, я не имею права ничего сказать по поводу нашей миссии…

Из всего этого с несомненностью вытекает, что результатом посещения Великим Князем Николаем Николаевичем Франции и поездки генерала Жоффра в Россию явились полное ознакомление союзных держав с военными силами друг друга и выработка согласованных действий… Относительно генерала Жоффра следует еще добавить, что перед поездкой в Россию он, в качестве начальника французского генерального штаба, много работал над реформированием плана французской мобилизации».

Что еще изменилось в столице после вступления Российской империи в войну? Появились патриотические призывы (в том числе – и объявления, предлагающие бойкотировать германские магазины и товары, покупать русское), начался повсеместный сбор пожертвований в пользу фронта, обустройство новых частных больниц для раненых. В первые недели все верили в быструю победу над врагом. На фронт отправились многие аристократы и представители светского общества, но уже через пару месяцев в Петрограде начались отпевания геройски погибших в боях гвардейских офицеров (и не только их). Затем стали наводить порядок и запретили торговлю спиртными напитками. Было издано распоряжение градоначальника, коим запрещалось «воспроизводить фотографические снимки и рисунки с воинских частей и учреждений, с укреплений, орудий, судов, постов, железнодорожных путей и всяких работ, производимых по распоряжению военных властей, а также ходить в районе таких работ вне проезжих или необходимых для местных жителей дорог».

Любой говоривший по-немецки вызывал в толпе подозрение и мог быть назван врагом… Были убраны все вывески на немецком…

Впрочем, жертвы были не только на фронте. 28 августа дворники дома № 4 по Эртелеву переулку, Василий Михайлов и Сергей Сидоркин, решили гульнуть и выпили большое количество денатурированного спирта из большого фонаря, освещавшего двор. После того как они почувствовали себя плохо, были отправлены в Обуховскую больницу, где ночью и скончались. Спустя пять дней в больницу Святой Марии Магдалины, располагавшуюся на Васильевском острове, поступил с признаками отравления денатурированным спиртом сапожник Василий Жаров, который вскоре, не приходя в сознание, скончался.

Исполнить долг

На тихой окраине Питера о начавшейся войне еще ничего не напоминало. Разве что через несколько дней проехала со стороны дач в открытом экипаже барыня в сарафане с душегреей и в высокой кике. При ней были нарядные детишки в костюмах разных стран, но каких – этого Василий распознать не сумел, приметил только белую ланголию^[4] и яркий жилет поверх белой же рубашки на одном из мальчиков. В такой одежде был изображен на лубочной картинке, висевшей в горнице, некий греческий герой, воевавший против турок. Под мышкой барыня держала толстого мопса в наморднике с карнавальными усами.

– Да ведь прямо царь Вильгельм! – воскликнул кто-то из зевак, указав на собачку.

Барыня, как понял Василий из последующих разговоров, ехала на благотворительный базар, собирать деньги для лечения раненых.

А еще несколькими днями позже хозяев дома окликнул другой постоянный покупатель, проезжавший мимо. Пока его супруга жаловалась молочнице, что летний отдых пришлось прервать, а значит, не до конца насладиться творожными запеканками, молочными сладостями и прочими лакомствами, на которые их дачная кухарка такая мастерица, этот господин хоть и в штатском пока, но с очевидной военной выправкой вдруг обратил свой взор на Василия.

Потом посмотрел на хозяина, который тоже без удовольствия слушал женскую болтовню, переминаясь с ноги на ногу. И – снова на Василия. Спросил:

– А скажи-ка, молодец, ты на солнце обгореть не боишься?

– Нам солнце не страшно, сударь, мы привычные.

– Ах вот как… И что же ты, совсем со двора не выходишь?

– Не положено. Только если позовут.

– Кто позовет?

– Хозяева. Или дети хозяйские, когда вырастут и своим домом заживут.

– Понятно. Надо же, говорила мне матушка, что у нас в роду видящие бывали, а я не особо верил. Но я думал, что ваше племя поменьше габаритами будет, всё больше котики или хорьки всякие.

– Могу и котиком… – усмехнулся Василий.

– Да? То есть, и это правда? Интересно, интересно… А хотел бы ты мир посмотреть, там, за воротами?

Василий не ответил. Но ощутил жгучее желание увидеть всё то, о чем говорилось в сказках, что слабым подобием отображалось на цветных лубках…

Назавтра младший домовой Василий с подворья такого-то на Малой Охте получил официальную призывную повестку, предписывающую хозяевам дома исполнить подобающий обряд провожания, а ему самому – прибыть в распоряжение полковника особого отдела Эдуарда Алексеевича Утукина.

Слепок времени № 6. Марнская битва

Положение на фронтах, привлекавшее внимание миллионов на пяти континентах, заполнило на четыре долгих года первые полосы газет. Выходивших даже в тех странах, которые придерживались нейтралитета.

27 августа 1914 года военные сводки немецкой стороны звучали торжествующе: «Германские армии с победными боями вступили на территорию Франции от Камбре до Вогез. Враг, разгромленный на всех участках фронта, отступает и не может оказать серьезного сопротивления наступающим германским войскам».

Впрочем, реальность была чуточку менее радужной. Один из офицеров тогда записывал в дневнике: «Наши люди дошли до крайности. Солдаты валятся от усталости, их лица покрыты слоем пыли, мундиры превратились в лохмотья… Солдаты шли с закрытыми глазами и пели, чтобы не заснуть на ходу. И только уверенность в предстоящем триумфальном марше в Париже поддерживала в них силу».

Уже упомянутый план недавно почившего графа фон Шлиффена был прост и понятен – сначала взять Париж, потом добивать. 30 августа армия фон Клюка оказалась уже в Компьене. Защищать Париж было некому. Британцы спешно отступали. Их главнокомандующий сэр Джон Френч демонстрировал явное намерение бросить генерала Жоффра и его солдат на произвол судьбы.

Но в последнюю минуту, когда до французской столицы оставалось десять лье, начальник полевого Генштаба Мольтке-младший решил, что будет проще добить отступающего противника, а потом уже занимать его столицу. Утром 1 сентября воздушная разведка донесла французскому командованию, что немецкие войска повернули и двинулись на юго-восток. Но тем самым они подставили под удар свой собственный фланг…