Глава первая, в которой лейтенант де Голль получает тайное задание от «серого кардинала»

Прогулка по ночному Парижу – опасное развлечение. Особенно в одиночку. А уж человек, выбравший для променада окрестности церкви Сент-Эсташ и огромного рынка по соседству, может считаться безнадежным и неисцелимым безумцем.

Торговые ряды к ночи затихали, но тишина была мнимая. В домах торговцев, сараях и складах, окружавших рынок, бурлила загадочная ночная жизнь, и контрабандист, сбывающий галантерейщику или портному тюк кружева из Фландрии, делал вид, будто не замечает переодетого монаха, пришедшего порезвиться с двенадцатилетней девчонкой. Местные обыватели считали странным то редкое утро, когда поблизости от рынка не поднимали неведомо чей труп или не находили раненого. А уж кровавые брызги на мостовой вперемешку с выбитыми зубами или выпотрошенные дорожные мешки, лоскуты порванной одежды, забытый башмак без каблука, пряжка с чьей-то шляпы – так и вовсе дело житейское и привычные детали пейзажа.

Анри де Голль, лейтенант конной роты гвардии его высокопреосвященства, оказался после полуночи на узкой улочке, что вьется вокруг церкви Сент-Эсташ, не из любви к нелепым приключениям. Он исполнял долг – долг друга и родственника.

Еще в обеденное время его кузен, виконт Эжен де Мортмар, появился на пороге комнаты де Голля, которую он снимал в доме портного Беранже на улице Святого Доменика, недалеко от Гревской площади.

– Она зовет, – сказал кузен. – Ты ведь выручишь меня?

Сие означало: любовница де Мортмара назначила ему этой ночью свидание, и кузен нуждается в вооруженном спутнике, который будет ждать его возле дома прелестницы часа полтора или два. Возможно, намного меньше – если снотворное зелье не подействует и любовнику придется удирать от яростного супруга.

– Ты всегда можешь на меня рассчитывать, – ответил Анри.

А что еще он мог сказать? Обязанность родственника и друга – стоять на часах, положив руку на эфес шпаги. Мало ли какую пакость затеет рогатый муж? Будь красавица графиней, можно было бы ждать нападения убийц с кинжалами. А супруг буржуазки скорее уж подговорит плечистых приказчиков из своей лавки, и они так отделают любовника палками, что полгода в постели проваляется…

Так что следовало вечером зайти домой и надеть поверх кожаного колета стальную кирасу, а поверх кирасы – длинный и плотный темный плащ, да прицепить к поясу длинный кинжал, да еще отстегнуть от шляпы панаш из дорогих перьев, оставив его дома вместе с золотой пряжкой. Было еще одно дело – как следует надушить платок. Аристократ, оказавшийся на грязной парижской улице, лишь тем и спасался, что прижимал к носу платок, чтобы перебить вонь, идущую от середины мостовой. Улицы столицы мостили с таким расчетом, чтобы вся грязь стекала в середину, образуя что-то вроде сточных канав.

Связь Эжена с хорошенькой буржуазкой уже начала беспокоить Анри – она почему-то необъяснимо затягивалась. Как будто мало в Париже дам и девиц! Как будто нельзя найти себе подругу при дворе! Подругу знатную, связь с которой послужит к чести молодого дворянина.

Невольно вспомнилась герцогиня де Шеврёз. За ней тянулся хвост из любовников длиной, пожалуй, в пару лье! Красотка Мари Эме – а герцогиня была удивительно красива – не пропускала ни одного милого приключения. Вот бы такую красавицу и найти де Мортмару. Такую, да не совсем. Шевретта, как ее прозвал кардинал Ришелье, умудрялась втравливать всех своих любовников в политические интриги, кое-кому ее шалости даже стоили головы. Анри пришла в голову скандальная история с графом да Шале, имевшим несчастье влюбиться в герцогиню. Кончил граф плохо…^[3] Бр-р! – де Голль невольно передернул плечами. Но есть же, в конце концов, дамы, которых не обуял бес политики… со столь же тонкими талиями и быстрыми лукавыми глазами?..

Разумеется, Анри не торчал, как монумент, у дверей дома, где в комнатушке под самой крышей красавица-буржуазка принимала кузена Эжена. Де Голль прогуливался поблизости по противоположной стороне улицы, стараясь держаться в тени, а лакей де Мортмара, Гаслен, уселся на корточках у стены и, похоже, заснул. Это было непостижимо – спать на улице февральской ночью, когда по улицам гуляет резкий и холодный ветер, когда вдруг разверзаются хляби небесные и четверть часа кряду сыплется снег, но этого оказывается достаточно, чтобы образовалась скользкая слякоть. Однако лакей, завернувшись в хороший суконный плащ, нашел, как видно, подветренное местечко.

Анри тоже начал было присматриваться к ближайшей подворотне, где заметил брошенную кем-то большую корзину для белья, которую вполне можно приспособить в качестве табурета, а пока от скуки повторял стихотворение Вуатюра, которым собирался блеснуть в гостиной Мортмаров. Там иногда появлялась, когда была свободна от дежурств, Катрин де Бордо, юная фрейлина ее величества королевы Анны. Мадам де Мортмар привечала Катрин, надеясь, что беспутный сынок наконец-то разглядит в этой милой девушке будущую супругу. А де Голль, наоборот, молился Богу, чтобы такой беды не случилось, поскольку сам охотно бы назвал Катрин невестой.

Увы – фрейлина ее величества не могла снизойти до лейтенанта роты конных гвардейцев кардинала Ришелье по трем причинам. Во-первых, родня для того и пристроила Катрин на это место, чтобы она обратила на себя внимание богатого и родовитого жениха. Во-вторых, особы, приближенные к королеве, объявили негласную войну особам, приближенным к ее врагу, кардиналу Ришелье. Ну а в-третьих, Анри не мешало бы подняться хоть на одну ступеньку по служебной лестнице, потому что жалованья, которое гвардейцам кардинала платят регулярно, чего не скажешь о мушкетерах короля, для содержания семьи все равно не хватит.

К сожалению, сердцу не прикажешь, и Анри пытался ухаживать за Катрин с известной неловкостью истинно влюбленного человека. Она эти ухаживания принимала, не отвергала сразу, и Анри полагал в самое ближайшее время объясниться с девушкой. Конечно, она не бросится в его объятия с криком «твоя навеки!», но, может, хотя бы поставит какие-то условия и тем даст надежду исстрадавшемуся лейтенанту?..

Сонет Вуатюра был многословен и страдал вычурностью, но мода есть мода, и Анри мужественно и мрачно бормотал почти без остановки:

 
О дивные цветы, что манят красотой,
И круг невинных нимф, питомицы Авроры,
Созданья, что давно ласкают солнца взоры
И небеса с землей прельщают красотой…
 

Сонету аккомпанировал доносившийся с рынка и от складов приглушенный шум – там, кажется, кого-то били; возможно, если учитывать здешние нравы, били за дело. Анри на всякий случай попробовал, как шпага выходит из ножен. Он не собирался драться этой ночью, но распаленные побоищем парни могли сгоряча напасть на первого встречного – просто так, чтобы покуражиться.

Шум стих. Де Голль достал карманные часы – предмет гордости – дорогие, работы лучшего парижского мастера Жосиаса Жолли, подарок матери. Как и всякие карманные часы, они врали, то отставали на десять минут, то убегали вперед, и постоянно приходилось сверять их с большими напольными в Пале-Кардиналь. Теперь нужно было найти хоть лучик света.

Ближайший фонарь был на углу. Стеклянная коробка с горевшей внутри толстой сальной свечой, подвешенная на веревке, натянутой между домами наискось через перекресток, тихо покачивалась. Света она давала немного, и де Голль прищурился, чтобы разглядеть, куда уткнулась единственная стрелка. Если верить ей, до часа ночи оставалось минут двадцать. Значит, Анри стоял на посту никак не меньше часа.

Хотелось спать. Впору было затевать светскую беседу с Гасленом, чтобы продержаться до появления кузена.

И тут Анри услышал звон лютневых струн.

В торговых кварталах ложились спать с наступлением темноты и не имели привычки музицировать среди ночи. Особняков, где в богатых гостиных развлекались музыкой, возле рынка не строили. Серенады же в Париже так и не вошли в моду – это вам не Испания.

Лютня выводила знакомую мелодию. Анри узнал песенку, которую слышал в исполнении уличных певцов. Песня была совершенно бесконечная, безымянные авторы откликались новыми куплетами на все события. Неизменным оставался рефрен: «Год урожайный!»

Ничего удивительного в том, что нищие певцы жили возле рынка, не было. Вот только время для песен они выбрали неподходящее. Впрочем, если они сидят в кабачке, где пирует в честь удачного дельца воровская шайка, то за экю, пожалуй, будут драть глотки всю ночь.

Увертюра закончилась, и наконец незримый певец пропел хрипловатым, но верным голосом первый куплет:

 
Везет девицам в наши дни –
Все при любовниках они.
Господни милости бескрайни –
Год урожайный!
 

Анри усмехнулся. Песенка прогнала сон, стоило подойти поближе и послушать, что новенького придумали певцы. Он завернул за угол. Действительно – пели в кабачке, кажется, он назывался «Шустрый кролик». Куплет неожиданно повторили совершенно ангельские голоса – не иначе, мальчишки, собравшиеся ночью в кабачке, подрабатывали еще и в церковном хоре, где их кое-чему выучили.

 
Ведь прежде шел за годом год,
Мужчины были точно лед.
Вдруг вспыхнули необычайно –
Год урожайный!
 

Молодому лейтенанту показалось странным, что мальчишки учатся петь глубокой ночью. Он подошел поближе к «Шустрому кролику», осторожно нажал на дверь – она оказалась заперта, окна также плотно закрыты ставнями. А внутри идет загадочная спевка?..

Хриплый голос снова что-то принялся втолковывать певцам, но Анри не смог разобрать слов. Однако вскоре мужчина опять запел:

 
А наш почтенный кардинал
Опять отцом малютке стал.
И кто же мать, и в чем тут тайна?
Год урожайный!
 

– Ого!.. – невольно прошептал де Голль.

Мальчишки старательно повторили куплет, но – нескладно, путая слова. Хриплый учитель тут же прикрикнул на них:

– Как деньги получать, так у вас память отменная! А ну, проснитесь, дьявол бы вас побрал! Еще раз!..

Юные певцы повторили куплет. Но учитель заставил их спеть и в третий, и в четвертый раз.

То, что мальчишки учили песенку с голоса, Анри не удивило – уличная ребятня почти поголовно была безграмотна. То, что спевку устроили ночью, тоже стало понятно – днем обязательно бы нашлась добрая душа, которая не поленилась бы дотопать до Пале-Кардиналь с доносом. Смущало де Голля другое: он определенно где-то уже слышал этот хрипловатый голос!..

Когда исполнители наконец зазубрили куплет, сердитый учитель перешел к следующему:

 
А у племянницы – гляди! –
Все ниже вырез на груди.
Грудь стала пышной не случайно –
Год урожайный!
 

– Вот мерзавец! – почти в голос произнес Анри, причем довольно громко, и не смог сдержать усмешку.

Весь Париж знал, что госпожа де Комбале, племянница кардинала Ришелье, – молодая вдова, которую он поселил у себя в Пале-Кардиналь и сделал своей любовницей, – с каждым годом все более углубляла свое обширное декольте, так что однажды даже преподобный отец Жозеф, его «серое преосвященство», самый надежный соратник и советник Ришелье, не выдержал и съязвил: «Когда я вижу эту даму, то невольно впадаю в детство – вспоминаю свою кормилицу».

Острое словечко мгновенно разлетелось по всему Парижу…

Тем не менее вокальные упражнения показались Анри очень подозрительными: кто-то упорно и нарочно учил мальчишек скабрезным песенкам про кардинала. Выходит, прав кузен: не народ сочиняет эти песенки, не какие-то безымянные бондари и кучера, а люди куда более образованные. Эжен, правда, заявил это, не желая признавать за людьми низшего сословия поэтических способностей. Но ведь как в воду глядел!

Пока мальчишки разучивали следующий куплет, де Голль вернулся к Гаслену. Тот действительно спал, хотя Анри и не смог понять, как это возможно в такой неподходящей позе. Он решительно потрепал лакея за плечо.

– Когда твой господин появится, отведи его немедля к «Шустрому кролику». Я буду там, – велел Анри. – Если, конечно, он выйдет благополучно, а не так, как в позапрошлый раз…

Тогда за де Мортмаром увязался племянник супруга буржуазки, гостивший в доме у дядюшки и вздумавший выследить любовника своей молодой тетушки. Племяннику заткнули рот десятью экю и предупредили: если еще раз будет замечен поблизости от церкви Сент-Эсташ, плыть ему по Сене до самого моря, по дороге кормя рыб и раков. Так что насмерть перепуганный парень даже не стал возвращаться в дядюшкин дом. Да и неудивительно после того, как тебе прокололи шею два хорошо наточенных кинжала: еще четверть дюйма – и услышал бы ангельское пение…

– Как вам будет угодно, – пробормотал заспанный Гаслен, ежась и невольно втягивая голову в плечи – коварный февральский ветер все-таки застал его врасплох и шмыгнул за пазуху.

Анри спешно вернулся к кабачку. Там как раз разучивали следующий куплет. Де Голль подкрался к окошку, чтобы в щель между ставнями постараться разглядеть господина с хриплым голосом, но увидел только очаг, в котором горело невысокое пламя. Ни единого лица, ни хоть профиля…

– Ну, кажется, теперь звучит прилично, – удовлетворенно сказал хриплый голос. – Подставляйте лапки, чертенята! И запомните: спели хором и тут же разбежались в разные стороны. Никакой другой награды не ждите, вам уже заплачено. Не то изловят вас и получите славную порку!

Звякнули монеты, мальчишки вразнобой протараторили слова благодарности, распахнулась дверь кабачка, и босоногая стайка – не меньше дюжины ребят – порскнула кто куда. Следом на пороге появился человек, закутанный в плащ. Пола плаща была перекинута на испанский лад справа на левое плечо, и нижняя часть лица оказалась прикрыта тяжелыми складками. Шляпу незнакомец низко надвинул на лоб. А лютню свою он держал под плащом.

Анри увидел, в сущности, лишь силуэт, освещенный сзади колеблющимся пламенем очага. Сейчас дверь захлопнется, и опознать обладателя хриплого голоса де Голль уже не сумеет.

– Месье! – решился он. – Кажется, мы с вами где-то уже встречались.

Де Голль надеялся хотя бы на односложный ответ, пригодный, чтобы завязать разговор. Но загадочный господин молча отступил назад и исчез – как будто растаял.

Анри понял, что незнакомец просто умеет быстро двигаться. Но все же в его исчезновении было что-то жуткое, дьявольское. Показалось, даже прозвучал короткий скрипучий смешок, а может, музыкально одаренный господин и впрямь отчего-то рассмеялся?

И тут де Голль совершил ошибку. Слыша лишь один голос взрослого человека, он самоуверенно решил, что других взрослых в кабачке нет, и подбежал к двери. Но на пороге внезапно вырос некто невысокий и щуплый, без плаща и без шляпы, и, не сказав ни единого слова, бросился на Анри с ножом.