Со следующим пунктом плана вышла небольшая проблема. «Надежный человек», оказавшийся местным контрабандистом Иваном, встретил Джона крайне неприветливо. Деньги за содействие после недолгих размышлений всё-таки взял, но заявил, что впредь не сможет оказывать подобные услуги из-за слишком большого внимания, оказываемого нынче побережью пограничной стражей и Сыскным приказом. Олстон справедливо рассудил, что его эта ситуация не касается – важно, что ему окажут помощь, а дальше уже пусть другие агенты договариваются. Лично он рассчитывает больше никогда не ступать на таридийскую землю. По крайней мере, в качестве полевого агента.

Иван предоставил в распоряжение фрадштадтцев стоящий на отшибе и имеющий скрытые пути подхода лодочный сарай и показал кратчайший путь к усадьбе графа Измайлова и деревне Юзовке. Последняя была интересна тем, что являлась местом проживания повара Семена Левашова и его семьи.

Два дня Олстон с двумя помощниками-соплеменниками потратил на изучение местности, в то время как четверо наемников бездельничали в лодочном сарае. В боевую группу вошли сплошь уроженцы континента, в разное время и по разным причинам обосновавшиеся на фрадштадтских островах. Вроде бы даже среди них был таридиец, но капитану было на это наплевать – главное, чтобы дело свое знали. Наемникам был выдан небольшой аванс в силирийских кронах. Проявившим же недовольство наемникам по этому поводу объяснили, что ни один предмет в случае непредвиденных обстоятельств не должен указывать на принадлежность команды убийц к Островам. Потому и оружием их снабдили с заграничными клеймами.

На четвертый день в имение Измайлова пожаловали высокие гости. К тому времени повар уже был обработан и под страхом расправы над семьей вынужден был принять правила игры. В качестве же пряника повару пообещали заплатить пять тысяч рублей – с такими деньгами он мог спокойно увезти семью хоть на край света. Определенные сомнения насчет этого человека у Джона были, но тут уж приходилось доверять наработкам начальства. Спустя два-три часа после ужина жертв должен был убить яд. Но наемники этого не знали, они шли решать вопрос самостоятельно, вооруженные силирийским оружием и с силирийскими деньгами в карманах. Доберутся они до цели – хорошо, не доберутся – тоже не беда, дело будет сделано, а «силирийский след» надолго, если не навсегда, собьет с толку следователей.

У Олстона не было возможности удостовериться в применении яда, но дверь черного хода кухни его невольный подручный открыл, хотя и позже, чем ожидалось. С сопровождавшим его солдатом охраны наемники расправились быстро и аккуратно, повару же капитан лично вручил причитающуюся сумму и отправил домой. Правда, далеко ему уйти не удалось – на окраине леса его встретили помощники Джона и помогли исчезнуть с лица земли. Пусть Сыскной приказ поищет.

Наемники проникли внутрь усадьбы, а капитан Олстон с присоединившимися к нему помощниками остался на своем наблюдательном посту. Минут сорок всё было тихо, как и полагалось по плану. А вот потом всё переменилось: раздались крики, шум разбитого стекла, в окнах графского дома загорелся свет, по двору забегали солдаты охраны царевича.

– Уходим! – скомандовал Олстон.

– Но как мы узнаем результат? – спросил один из помощников по фамилии Милнер.

– Это моя забота, – отрезал капитан, – сейчас находиться в окрестностях станет опасно для кого бы то ни было.

Фрадштадтцы спустились на берег моря, в условленном месте развели костер, и спустя час всех участников акции, кроме Олстона, забрала шлюпка с «Коннора». Капитан же провел остатки этой ночи, прячась среди прибрежных скал. Велико же было его разочарование, когда утром в подзорную трубу он разглядел на беленой стене конюшни жирный знак «минус», нарисованный углем. Это означало, что миссия не достигла намеченного результата и всё придется начинать сначала. Жаль, Джон считал, что задумано было вполне надежно и изящно.

Однако что-то пошло не так. Возможно, повар повел-таки свою игру и не использовал яд, а бойцы не смогли пройти сквозь охрану. Детали были уже не так и важны. Олстон был раздосадован неудачей, но окончательно испортили ему настроение действия таридийцев, организовавших грамотное прочесывание окрестностей и обнаруживших тело несчастного повара. Еще один неприятный сюрприз.

Но и это были еще цветочки. Когда руководимые красномундирниками солдаты приступили к осмотру прибрежных скал, где разведчик устроил свой наблюдательный пункт, ему стало по-настоящему страшно. Впрочем, на этот раз обошлось: быстро наступившие сумерки спасли Джона от обнаружения. Так что этой ночью капитан Олстон испытал огромное облегчение, ступив наконец на палубу фрадштадтского фрегата.

Бросать начатое дело на полпути было не в его правилах, да и обещанная награда продолжала гнать вперед, поэтому он, пересев в море на первый встречный фрадштадтский торговый корабль, отправился-таки в Южноморск, где до поры до времени укрылся на территории торгового представительства.

Две недели спустя в Ивангороде, закончив чтение отчета южноморского отдела, руководитель таридийской контрразведки Петр Сергеевич Ольховский задумчиво потер покрытый трехдневной щетиной подбородок. Основной этап расследования по делу о покушении на жизнь наследника престола был проведен довольно быстро. Злоумышленники явно не рассчитывали на грамотную и слаженную, а потому и результативную совместную работу Сыскного приказа и контрразведки, да еще с привлечением армейских подразделений.

Довольно быстро в расположенном по соседству с усадьбой Измайловых лесу было обнаружено тело предателя-повара. Показания местных жителей навели следователей на контрабандиста Ивана Сайкина, предоставившего убежище семерым неизвестным иностранцам, появившимся за несколько дней до приезда к графу высоких гостей. Четверо были убиты в покоях царевича. Остальных, к сожалению, захватить не удалось – скорее всего, в ночь покушения их забрал курсировавший неподалеку военный корабль. Чей это был корабль, особо гадать не приходилось, и, хотя показания рыбаков и крестьян в качестве доказательства не предъявишь, это лишний раз указывало на виновную сторону. И никакие попытки приписать этой истории «силирийский след» не могли сбить следствие с толку.

Открытым оставался очень важный вопрос о вражеском осведомителе внутри графского дома, ведь кто-то сообщил врагам об ожидающемся визите царевича Федора, а эта информация была известна весьма ограниченному кругу лиц. Тут уж возглавлявший расследование майор Кротов не стал мудрствовать лукаво, устроил обитателям поместья допрос с пристрастием и вывел на чистую воду управляющего имением Измайловых. Жаль, что эта информация чуть запоздала, потому что этот злодей ранним утром нарисовал углем на стене конюшни условный знак, сообщающий, что покушение не удалось. А поскольку фрадштадтский корабль подходил к берегу только по ночам, выходило, что еще целый день как минимум один вражеский наблюдатель продолжал прятаться где-то поблизости в прибрежных скалах.

По описанию контрабандиста штатные художники нарисовали примерный портрет предполагаемого организатора акции, с которым контактировал Сайкин. В кратчайшие сроки этот портрет старательно скопировали и разослали по всем городам царства. И каково же было удивление подполковника Ольховского, когда совсем скоро его сотрудники опознали в изображенном на рисунке человеке фрадштадтского «торговца», уже неделю проживающего на территории торгового представительства в Южноморске.

Схватить его прямо там значило бы спровоцировать большой скандал, тем более что прямых доказательств его вины не было и их бы пришлось добывать в пыточной. Будь в данный момент в столице царевич Федор или князь Бодров, можно было бы получить прямой приказ арестовать подозреваемого, ведь покушение на их жизни – это преступление сверхтяжкое и нуждающееся в быстром и показательном возмездии. Но царевич отбыл в Корбинский край, а князь отправился в Силирию вызволять из осады младшего сына таридийского государя. Брать же на себя решение вопроса такой важности Ольховский не мог, равно как не имел пока прямого доступа к монарху. Пришлось действовать через главу Сыскного приказа. Однако Никита Андреевич и сам энтузиазма по данному поводу не проявил, и Ивану Федоровичу доложил в соответствующем виде, так что приказа на арест не поступило.

Что ж, возможно, Ольховский чего-то не понимал, глядя на ситуацию только со своей колокольни, может, и вправду нельзя было делать настолько резких движений, как вторжение на территорию фрадштадтского представительства. Но, по крайней мере, контрразведчик сделал всё, что от него зависело. А раз уж нельзя было нарываться на международный скандал, то подполковник пока ограничился установлением круглосуточного наблюдения за нужным объектом. Тем более что никто ему не запрещал по-тихому схватить фрадштадтца, если тот выйдет в город.

6

– Миха, ты как себя чувствуешь? – проявил обеспокоенность моим состоянием Васька Григорянский.

Было семь часов утра, и наконец-то можно было расслабиться: все части разведены по местам и расквартированы для отдыха, все посты выставлены, разведка отправлена. Рану мою давно обработали и перевязали, пуля прошла по касательной, и полковой доктор заверил, что никакой опасности нет. Однако и совсем уж бесследно для меня ранение пройти не могло, плечо болело, и по ощущениям это было чем-то сродни последствиям от сильного удара палкой. Да и нервное напряжение, несмотря на всю мою уверенность в победе, никуда не делось, так что стоило только усесться в кресло и расслабленно вытянуть уставшие ноги к ярко пылающему камину, как усталость накрыла меня с головой. Глаза норовили закрыться, а мысли с трудом ворочались в голове… Фактически голос Григорянского выдернул меня из состояния полузабытья.

– Да могло быть и лучше, – я потянулся, сбрасывая с себя сонное оцепенение, – если бы Яблонец находился километров на двадцать ближе к нам.

Имелось в виду, что будь между Злином и Яблонцом вместо сорока километров двадцать, я бы, не останавливаясь, погнал войско дальше, к занятому улорийцами городу. Потому что двадцать километров – это четыре-пять часов ходу. И прекрасная возможность уже утром «осчастливить» врага своим появлением под стенами. К сожалению, до Яблонца все сорок километров, то есть целый дневной переход, да еще с поправкой на вступающую в свои права зиму.

– Господи! Благодарю тебя за то, что улорийцы так далеко! Не то бы этот сумасшедший выходец из холодных краев погнал меня на них без отдыха и сна! – князь картинно поднял руки, показывая, что обращается к небесам. Но быстро сменил тему: – Я сильно испугался, когда ты упал после выстрела! Думал – всё, сказочке конец, нет тебя больше…

– Мне легче, – невесело усмехнулся я, – я не успел испугаться. Ба-бах – удар в плечо, меня развернула невидимая сила и бросила наземь.

– Да уж. До сих пор не возьму в толк, как силирийцы умудрились просочиться сквозь наших солдат?

– Утверждают, что ничего особенного не делали. Просто невероятное стечение обстоятельств.

– Они, наверное, уже думали, что сумеют вырваться из крепости. А тут мы.

– Не повезло им.

– Когда Яблонец брать будем, дашь мне опробовать новые орудия в боевых условиях? – спросил безмерно переживающий за развитие артиллерии Григорянский.

– Боюсь, что снова нет, – я вынужден был разочаровать товарища, – хочу по максимуму использовать фактор неожиданности. Иначе потеряем много времени. Но если что-то пойдет не так, то непременно в ход пойдут новые гаубицы. Обещаю.

К великому моему сожалению, в прошлой жизни, будучи еще Сергеем Прохоркиным, я совершенно не интересовался ни артиллерией в частности, ни оружием вообще. Не связана была моя жизнь с огнестрелом. Стрелять-то из автомата Калашникова когда-то приходилось, не говоря уже о «мелкашке» и пневматике, но одно дело – уметь пользоваться готовыми вещами, и совсем другое дело – уметь их делать. Да и здесь особо не было у меня времени изобретениями и усовершенствованиями заниматься. Сами посудите: то война, то свадьба, то препирательства с Глазковым и инквизиторами, да в перерывах еще нужно успевать реформы Федора подталкивать и обустройством Холодного Удела заниматься. Но, как ни крути, оружейные дела имели огромную важность и для страны, и для меня лично – чем больше будет у Таридии преимуществ перед врагами в вооружении, тем больше будет побед, а чем больше будет побед, тем выше будет престиж военачальников.

Хотя мое положение в новом мире и значительно укрепилось, но недоброжелатели тоже не дремлют. Их усилия не могут увенчаться успехом, пока я в фаворе у царской семьи. Однако не дай бог что-то случится с царевичем Федором – и, боюсь, тогда младший Соболев не сможет меня защитить, а старший быстро поддастся нашептываниям своего друга детства Глазкова. А если я еще к тому же и военные кампании начну проигрывать, то вообще катастрофа, скушают меня.

Сейчас-то Никита Андреевич только глазами зыркает, словесные шпильки вставляет да всё протоинквизитора против меня науськивает. Тот и выдает на-гора возмущенные заявления: то учебные заведения дьявольскими вертепами объявит, то привлекаемых к преподаванию ученых богохульниками назовет, то создание мануфактур заклеймит богопротивным делом. Уже и митрополит его осаживал, и царевич Федор увещевал, а тому все неймется. Невзлюбил меня отец Пафнутий с того самого раза, когда я чудом инквизиторских подземелий избежал. Сейчас вот к воздушному шару прицепился – негоже, говорит человеку летать, гордыня это, а гордыня от нечистого. Ну, ничего, есть у меня мысль, как и на этот раз оставить его с носом.

В общем, церковью тоже волей-неволей приходилось заниматься. А на оружейников совсем мало времени оставалось. Насколько мог, я подталкивал наших оружейников на работу в направлении бездымного пороха, единого патрона и улучшения конструкции стрелкового оружия и артиллерии. Под это дело даже свел их вместе с металлургами, химиками, математиками и заставил всех работать в одной упряжке. Уверен, что толк от этого будет. Да он уже есть – ведь посредством налаживания производства собственного пороха на царской мануфактуре удалось добиться унификации продукта. Также огромным плюсом стал переход от производства порошкового пороха к гранулированному, да еще начали фасовать его в бумажные картузы. То есть теперь мы мало того, что имели порох, качественные характеристики которого не менялись от партии к партии, так еще и ввели его заряжание заранее отмеренными на мануфактуре порциями. Это дало весомое увеличение частоты стрельбы, что у пехоты, что у артиллерии. Соответственно, мы теперь могли уверенно использовать постоянство характеристик пороха для расчетов по дальности стрельбы. Также удалось улучшить качество бомб и гранат.

Впрочем, для артиллерии у меня все-таки нашлась парочка идей, касающихся изменения в конструкции самих орудий. Я позаимствовал у истории идею длинных гаубиц, именовавшихся в России «единорогами». Идея состояла в том, что форму зарядной каморы заменили с цилиндрической на коническую. Такая форма обеспечивала наилучшую центровку снаряда, улучшала баллистику, а также позволяла быстрее заряжать орудия. Кроме того, это позволило увеличить длину ствола и, как следствие, дальность стрельбы. Помнится, что данное изобретение позволяло русской артиллерии около двадцати лет быть лучшей в Европе.

Еще одно нововведение касалось механизма вертикальной наводки. В это трудно поверить, но вертикальная наводка орудий производилась посредством подкладывания деревянных клиньев разного размера! Мимо такого безобразия пройти было просто нельзя, так что довольно быстро наша артиллерия получила винтовые подъемные механизмы.

Ну и, для удобства прицеливания, на стволах орудий появились мушки.

Поскольку забот у меня действительно было очень много и уделять достаточно времени артиллерии я не мог, всё бремя управления оружейной темой взвалил на себя князь Григорянский, оказавшийся просто-таки фанатом этого дела. Он дневал и ночевал в Кузнецке и постоянно мотался в Холодный Удел на горный полигон, чтобы лично участвовать в испытательных стрельбах. Кроме того, Василий Федорович не уставал выбивать ассигнования на учебные стрельбы, в результате чего в данный момент таридийские артиллеристы уже точно являлись самыми стреляющими в мире.

Но стрельбы стрельбами, а реальные боевые условия – это уже совсем другое дело. Вот и проявлял Григорянский плохо скрываемое нетерпение. Я тоже жажду посмотреть новые орудия в бою и очень надеюсь, что их действенность станет неприятным сюрпризом для наших врагов. Но так уж получилось, что сейчас у нас больше не война, а спасательная операция, и если есть хоть какие-то шансы застать врага врасплох, то нужно их использовать. Так что сначала я попробую появиться под стенами Яблонца неожиданно и обойтись без долгих осад и артиллерийских дуэлей. Всё это вкратце я и поведал слушавшему меня с кислой миной Григорянскому.

– То, что ты задумал, очень рискованно. Растянем армию на десятки километров, станем уязвимы. Я предлагаю не форсировать события, подойти компактно, всей армией, обложить Яблонец, подавить крепостную артиллерию и принудить город к сдаче.

– И сколько времени это займет? Неделю? Месяц? Я бы предпочел вообще пройти мимо города, если бы была уверенность, что улорийцы не тронут нас ни по пути к Орлику, ни обратно. Но верить им мы не можем, и ситуация, когда впереди нас окажутся осаждающие Орлик местные бояре, а позади подданные короля Яноша, нас не устраивает. И заблокировать генерала Пищака в Яблонце мы не можем, поскольку силы примерно равны, разделим армию – сами себя под удар подставим. Кстати…

Кстати, у нас сейчас чуть не полтысячи пленных силирийских солдат. Так почему мы должны держать их в застенках, тратя силы и средства на охрану, если в соседнем силирийском городе засел наш общий враг?

Пораженный до глубины души простотой этой случайно пришедшей мне в голову мысли, я вскочил на ноги. Правда, тут же пожалел об этом, ибо резким движением потревожил стрельнувшее болью плечо.

– Иванников! – крикнул я и, дождавшись появления в дверях секретаря, добавил: – Тащи сюда командира гарнизона!

– Миха, – князь Василий скептически покачал головой, – мы не можем им доверять.

– Солдаты пойдут за своим командиром, – возразил я, – не за этим, так за его заместителем. Улорийцы для нас общий враг. Вот и разрешим им после взятия города поднять над ратушей флаг Силирии.

– Слушай, Бодров, как тебе в голову приходят подобные мысли? Так никто не делает, это против всяких правил!

– Да всё тут по правилам, Вася, просто по другим правилам.