Глава 2

Длинное бревенчатое сооружение под соломенной крышей, что варвары называют большим домом, было забито народом. Лавки ломились от плотно усаженных именитых гостей, но за широким Т-образным столом все равно не вмещались все приглашенные, и народ попроще сидел на полу до самого выхода.

Среди общего гвалта и звука рьяно работающих челюстей изредка поднималась фигура одного из вождей и без особой фантазии изрекала: «Да будет славен и вечен союз вендов и империи!» Звучал дружный вопль одобрения, и медовая брага вновь наполняла деревянные плошки.

Иоанн уже смирился с положением и, наверное, смог бы найти хоть познавательный интерес во всем этом бедламе, если бы его не мучило чувство голода. Кроме кабанины на столе ничего больше не было, даже хлеба, а те обгорелые по краям и сырые внутри куски мяса, что лежали на блюде прямо перед ним, есть было совершенно невозможно. К урчащему животу добавлялась та напряженно-нервозная обстановка, что создавали беспокойно ерзавший рядом Прокопий и Лу́ка Велий, застывший с маской ледяного спокойствия на лице. Все это не способствовало ни познавательному интересу, ни хорошему расположению духа. Причиной недовольных мин на лицах его ближайших советников был недавний горячий спор между ними. В спешке решали вопрос, в каком составе ехать к варварам. Ехать втроем или брать с собой охрану? А если брать, то сколько? Патрикий требовал брать, Лу́ка стоял на своем – нет! Со стороны Прокопия дело дошло до крика и обвинений в измене.

Иоанн улыбнулся, припоминая, как удивленно вытянулись лица обоих, когда он, подбросив монету, прихлопнул ее на ладони. Он ничего не загадывал, но, решив довериться мнению комита, просто пощадил самолюбие Прокопия. Одно дело судьба, и совсем другое – если твой ученик игнорирует «самое правильное и разумное мнение».

Прокопий Авл Граций, патрикий в десятом поколении, чувствовал себя на варварском пиру, как на сковороде в преисподней Ариана. Вокруг красные урчащие рожи, грызущие полусырое мясо… В этот момент он думал лишь о том, что только идиот согласился бы поехать в подобный вертеп без охраны. Эта мысль крутилась и крутилась в его голове, и всякий раз, повторяя про себя: «Идиот!», он кидал злобные взгляды в сторону Велия. Тот же, замечая косые взгляды патрикия, лишь качал головой.

Ведь умнейший же человек и школа жизни у него за плечами немалая, а таких простых вещей не понимает! Венды – они же безбашенные, про их буйный нрав поди каждый в Северии знает. Вот сейчас они напьются своего прокисшего меда, и начнется настоящее «веселье». Так они хоть между собой передерутся, а если бы схола моих ребят во дворе стояла, то куда бы пьяные варвары отправились задираться?

Лу́ка вновь поймал раздраженный взгляд Прокопия и, едва заметно улыбнувшись, продолжил про себя: «Правильно мыслите, господин патрикий, – именно во двор они бы и отправились. И что бы получилось через пару минут? Опять верно, уважаемый патрикий. Резня бы получилась! И кому бы от этого стало хорошо? Никому! Так что зря вы на меня злитесь. Мы – гости, а гость у вендов – личность неприкосновенная. Даже если, к примеру, гость оскорбил хозяина, и тот по всем законам имеет право его убить, то все равно венд сначала, улыбаясь, проводит его за ворота, а только потом догонит и убьет. Поэтому, по моему приказу, вся сотня в полной боевой готовности стоит в полуверсте отсюда и к утру подтянется к самым воротам городища».

Лу́ка вновь ухмыльнулся: сюрприз, господа варвары!

Прокопий логику Велия отлично понимал и от этого злился еще больше. Такой неоправданный риск, и это после всего того, что им пришлось пережить, после стольких усилий, после того, как они вытащили Иоанна практически из пасти чудовища.

Патрикий устало прикрыл глаза. С тех пор, как пятнадцать лет назад погиб на охоте Димитрий Корвин – отец мальчика, он вынужден был встать на его защиту. И все пятнадцать лет он не переставал бояться нависшей над ним страшной угрозы. Угрозы, имя которой – злобный и подозрительный нрав императора Великой Туринской империи Константина II. В тот год, когда умер Димитрий, странная череда смертей косила потомков царского рода Корвин, и чьих это рук дело, ни для кого не было секретом – Константин расчищал поле для себя и своих детей. Он, правнук Корвина Великого, получил право на престол от своей бабки Василисы Страви, и это неправомочное наследие по женской линии навсегда оставило темное пятно на легитимности династии. Осознание собственной ущербности, помноженное на безграничную мнительность и злопамятность, сделали из этого человека настоящее чудовище. По его тайным указам умирали старики, ни разу в жизни не помышлявшие о престоле, пропадали дети, не способные даже произнести это слово. Уничтожались все, кто хоть как-то принадлежал к великому роду Корвина.

Так дождливой ночью в дом Прокопия ворвалась Элиния Граций, его любимая младшая сестра и уже вдова Димитрия Корвина. Она прибежала к нему в одной рубахе, мокрая, с переполненными ужасом глазами и с трехлетним ребенком на руках. «Помоги, брат!» – это все, что она смогла произнести дрожащими губами. Конечно, и тогда, и позже Прокопий отлично понимал, что, встав на их защиту, он подставил свою шею под топор палача, но бросить сестру он не мог. С тех пор страх поселился в его сердце и не покидал все эти долгие пятнадцать лет.

Сестра хотела бежать, скрыться в каком-нибудь глухом уголке самой далекой провинции, но Прокопий решил иначе. Бежать означало показать свой страх, а раз человек боится – значит, чувствует за собой вину. Змей затаился и ждет: любой шорох, любое движение – и он ударит!

Они поступили иначе. Демонстративно и прилюдно царственное имя Корвин по отцу Иоанну заменили на не менее старинное и аристократичное, но не претендующее на трон имя Страви, что носила его бабка Стефания. Во дворце жест приняли и оценили положительно – уже занесенный нож убийцы был на время отложен. На сколько? Этого не мог, пожалуй, сказать даже сам Константин. С этого момента вся жизнь патрикия Прокопия Авла Грация была посвящена спасению ребенка его сестры. Немалые деньги были потрачены на распространение слухов о нездоровье и умственной отсталости Иоанна – настолько большие, что не только императорский двор, но и весь Царский Город поверил. Сама судьба смилостивилась над Иоанном, подарив ему мягкий покладистый характер, пытливый ум и непомерную тягу к знаниям. Он рос тихим, вдумчивым мальчиком, проводившим все свое время наедине с книгами и считавшим их единственными друзьями. Это тоже играло им на руку и способствовало «правильным» слухам, ведь столичный двор даже представить себе не мог, что нормальный, полноценный юноша добровольно предпочел бы пыльные подвалы библиотек азарту охоты и пышным развлечениям золотой молодежи.

В конце концов поверили все. Поверили и забыли. Все, кроме главы имперской канцелярии, логофета двора Варсания Сцинариона. Этот хитроумный паук, опутавший всю империю своей паутиной, никогда не ставил на одну лошадь – его изворотливый ум просчитывал комбинации и их хитросплетения на десятилетия вперед. Поэтому два года назад, в день, когда Иоанну исполнилось шестнадцать, Прокопия позвали на ужин. Поздний ужин проходил в загородном дворце Сцинариона подальше от любопытных ушей.

– Как здоровье Иоанна?

Речь Варсания тогда напомнила Прокопию шуршание змеиной чешуи, и ему пришлось собрать волю в кулак, чтобы голос не дрогнул.

– Не очень, как обычно. Головные боли мучают бедного мальчика.

Варсаний, откинувшись в кресле, изобразил сочувствие:

– Бедный, бедный юноша. Может быть, свежий горный воздух Северии пойдет ему на пользу?

Что это? Разум Прокопия тут же начал просчитывать возможные комбинации. Ссылка? Инициатива Варсания или приказ Константина? Нет, будь прямой приказ, все было бы обставлено иначе. Тогда что? И каков интерес этого паука?

Насладившись произведенным эффектом, Сцинароин продолжил как ни в чем ни бывало:

– Тем более возраст юноши уже позволяет занять государственную должность. Что вы скажете, патрикий?

Что я скажу? В голове Прокопия тогда решались десятки многоходовых задач. Он предлагает должность в провинции Северия. Какую? С одной стороны, это хорошо, подальше от дворца и глаз Константина, но с другой – придется выйти из тени. Опасно!

Прокопий, сложив руки на животе, решил потянуть время.

– Государственная должность может стать неподъемной ношей для неокрепшего молодого рассудка.

Всемогущий логофет любил поиграть в такие игры, дать мышке почувствовать глоток свободы, прежде чем прихлопнуть, но в тот день он был не в настроении затягивать разговор. Дав знак наполнить бокалы, Варсаний снисходительно взглянул на патрикия:

– Думаю, с таким советником, как вы, мой дорогой Прокопий, ему будет несложно выполнять обязанности цезаря провинции, и он по-прежнему сможет проводить все дни в библиотеке.

Сделав упор на последнем слове, Сцинарион недвусмысленно дал понять, что все их ухищрения напрасны и истинное состояние здоровья Иоанна для него не секрет.

Это предложение, понял тогда Прокопий, от которого отказаться невозможно. В противном случае, вероятно, уже в следующий бокал ему капнут яда, а сестру и Иоанна убьют этой же ночью. Ведь в глазах Константина подобное предложение есть ни что иное, как укрывательство его личного врага, а такого император не простит никому, даже Сцинариону. Тут либо мы участники одной из будущих комбинаций этого паука, либо трагическая «случайная» смерть – выбор небогат.

Он согласился, зная, что за «дружескую услугу» очень скоро потребуют заплатить, но выхода не было, и уже на следующий день, поспешно собравшись, они выехали в Бенарию – главный город далекой северной провинции Северия.

Грохот ударившихся о стол серебряных кубков вырвал Прокопия из тумана воспоминаний.

– Цезарь, выпьем за нерушимую дружбу вендов и туринцев!

Изрядно накачавшийся рэкс Элисун громыхнул о стол двумя полными кубками.

– Выпьем!

Он протянул вино Иоанну.

– Не бойся, это ваше туринское – купчина сказал, что хорошее.

Прокопий скосил испуганный взгляд на цезаря – господи, он же не пьет совсем!

Элисун, тыча чашей чуть ли не в лицо Иоанна, явно не собирался успокаиваться:

– За императора, за вендов!

Не понимая, как избавиться от назойливого рэкса, Иоанн взял кубок и, пригубив, непроизвольно поморщился. Вот же кислятина!

– До дна! За дружбу! – завопил Элисун и опрокинул в себя серебряную чашу.