Папа Гаврилов подумал, что вечерами капитан, должно быть, тихо сидит у окошка, смотрит во двор робким девичьим взглядом и завязывает на гвоздиках узелки. Завяжет, полюбуется, потом развяжет. Богатыри, как известно, в спортивные залы не ходят. Им больше по душе тихие забавы с гвоздиками.

– Пройдемте в дом! – твердо сказал Матушкин.

Они прошли в дом. Вокруг папы прыгали Костя и Рита. Из-под стола с визгливым лаем выскочили Вилли и Ричард. Вика унимала их, ловя за ошейники. По линолеуму зашлепали пятки. Это поднялся Саша. Он, как зомби, с закрытыми глазами появился на кухне и стал жадно пить воду из-под крана.

– Не обращайте внимания! Он утром как лунатик! И вечером как лунатик. Он всегда как лунатик! – авторитетно объяснила Алёна.

– Это все ваши? – спросил Ушицын. Ему пришло в голову, что, может, кроме скифских чаш и корон английской королевы папа Гаврилов ворует еще и детей.

– Наши! – сказал папа.

Ушицын мучительно задумался:

– А как же вы совершаете преступления? Ну со всеми этими вот?

– Очень просто, – объяснил папа. – В свободное от детей время. Я писатель. Моя фамилия Гаврилов!

На Ушицына это впечатления не произвело.

– И что? Писателям нарушать закон можно? – спросил он.

Капитан Матушкин разглядывал старый газовый котёл, разрисованный драконами. Тут же висела и бумажка формата А4. На ней маркером было криво написано: «БУМАЗКА СПАКОЙСТВИЯ! Я СПАКОЕН. Я СОВИРШЕННО СПАКО…» На этом месте всё прерывалось кривой линией. Должно быть, тот, кто писал, отшвырнул маркер и бросился кого-то колотить.

«Бумазка спакойствия» отгибалась от сквозняка, и с противоположной стороны возникал длинненький человечек с маленькой головой и торчащими ушами. Подписан длинненький человечек был как «Пашя Волкаф – идиал мужшсчщины». Это Вика и Катя пытались подражать Сашиной грамотности и одновременно дразнили Алёну. Паша Волков был ее одноклассником.

Выпустив запястье папы Гаврилова, Матушкин подошел к книжным полкам. Постоял, почесал лоб. Отодвинул пузырьки с лекарствами, в которых Саша разводил плодовых мушек. Вытащил из шкафа одну из книг и посмотрел на задник обложки, где была фотография автора. Потом покосился на папу Гаврилова и опять перевел взгляд на обложку. С даты выхода книги папа успел обрасти бородой. Но всё же сходство явно ощущалось, потому что Матушкин призадумался.

Опер Ушицын продолжал допрашивать Гавриловых по поводу скифской чаши. Больше всего его интересовали показания Риты, которая сознавалась во всем подряд и, показывая, где они спрятали чашу, даже вынесла из ванной свой старый горшок.

– Максим, притормози! – внезапно потребовал Матушкин.

Ушицын очень удивился.

– Не, ну интересное кино! – жалобно произнес он.

А капитан Матушкин продолжал скользить пальцами по корешкам книг. Вытаскивал то одну, то другую и все хмыкал и качал головой.

– Невероятно! Все здесь! Невероятно! – воскликнул он.

– Чего «все»? – ничего не понимая, спросил Ушицын.

– Все книги! – увлеченно продолжал Матушкин, поглаживая переплеты. – Вот «Даня Трампов – президент Америки». В ней американского президента, пока он занимался подводным плаванием, подменили на нашего водопроводчика, и никто не заметил. Вот «Пляска скелетов»! Вот «Ваша лягушечка, сэр!» Здесь босса мафии прикончили, воспользовавшись тем, что он любил французскую кухню! Вместо обычных лягушачьих лапок ему подсунули ядовитую лягушку-древолаза из Южной Америки! А вот «Аллея слез»! Скульптор убивал своих богатых жен и прятал их в бронзовые статуи фурий для городского парка!

– Ну да… – скромно признал папа Гаврилов. – Я начинал с детективов… Потом уже перешел на фантастику!

– Плохо! – произнес Матушкин неожиданно сурово и с такой силой задвинул очередную книгу на полку, что Сашины мушки-дрозофилы заметались в банках. – Очень «плохо»!

– Что «плохо»?

– То, что вы бросили писать детективы! Это мои любимые! В школе полиции целая ваша полка была! Вы помогли мне выбрать профессию! Я заочно окончил юридический факультет и стал следователем! Я был безумно влюблен в ваш метод! Он не дедуктивный, как у Шерлока Холмса, а театрально-психологический! Вы всегда ставите себя на место преступника! И сами мысленно совершаете все преступления! – сказал капитан Матушкин.

Папа Гаврилов невольно выпрямился. Ему было неловко стоять босым и закутанным в одеяло перед поклонником своего творчества, одетым в выглаженную рубашку. Опер Ушицын, уже расколовший Риту по десяти резонансным делам, тоже подошел посмотреть на книги. На его розовой верхней губе грустно шевелились брови. Чтобы как-то компенсировать себе крушение надежд, он протянул руки и взял у Алёны кролика Чудика.

– Осторожно! – крикнул папа Гаврилов, но было уже поздно.

Кролик Чудик лягнул Ушицына в грудь с такой силой, что закрутился вокруг своих ушей. Ушицын грузно сел на диванчик кухонного уголка, спиной смахнув с подоконника два пластиковых контейнера. На лице опера застыла безмолвная обида. Похоже, его никогда раньше не лягали симпатичные кролики.

– Не, ну интересное кино! – повторил он ещё раз.

Костя метнулся подбирать упавшие контейнеры. Один из них оказался открытым. Костя посмотрел на подоконник. Потом на пол, а после, отбежав к двери, взглянул на спину Ушицына.

– У вас здоровое сердце? – спросил Костя.

– В полицию с больным не берут! – гордо произнес Ушицын.

– Вот и хорошо! – обрадовался Костя. – А то у вас на плече каракурт! Самый ядовитый паук в мире!

Опер медленно повернул голову, посмотрел на свое плечо, и лицо у него начало медленно приобретать пепельный оттенок.

– У… убери! – прохрипел он, протягивая к пауку дрожащую руку.

Богатырь Матушкин медленно заносил над головой толстенный толковый словарь, собираясь прихлопнуть паука, а заодно и сломать оперу ключицу.

– Ой! Не надо!.. И не каракурт это, а черная вдова! – произнес кто-то рядом. Это был очнувшийся лунатик Саша.

– Каракурт! – заупрямился Костя.

– Не каракурт! И не самый он ядовитый! Самый ядовитый – шестиглазый песочник! Кого тяпнет – мгновенная смерть! А от укусов каракурта целых пять человек в год выживают!

– Не выживают! Не пять! – заспорил Костя, и оба брата недовольно уставились на Ушицына, который один теперь, выжив или не выжив, мог разрешить их спор.

Опер перестал бледнеть и посерел. Матушкин застыл с занесенным словарем.

– Не обращайте внимания! У нашего Сашечки все пауки или черные вдовы, или пауки-волки! На самом деле это обычный тарантул! Мы его под крыльцом нашли. Видите, на нем такая шерсть? Это не шерсть! Это его дети! Не делайте резких движений, а то они сразу во все стороны разбегаются! – сказала Алёна.

Алёна приблизила к тарантулу контейнер и осторожно подтолкнула его пальцем, чтобы он туда переполз.

– Ненавижу этих насекомых! Заведут, а кормить мне приходится. Ну не глупая ли мелочь? – сказала она и, стряхнув в контейнер к тарантулу сонную муху с подоконника, закрыла крышку.

Ушицын смотрел на Алёну дикими глазами.

– И как вы всё это терпите? – спросил Матушкин у мамы Ани.

– Что именно?

– Ну все это? – Матушкин кивнул на детей.

– Постепенно привыкаешь, – серьезно ответила мама. – Но до конца привыкнуть нельзя.

Опер Ушицын взял со стола заварной чайник и отхлебнул прямо из носика.

– Прямо как наш Петя! Он тоже заварку пьет! – умилилась Алёна. – Кстати, Саша, ты не в этом чайнике вчера опыты ставил?

– Я его помыл.

– Нормально помыл или опять налил воду с йодом?

– Раствор йода, кстати говоря, стерилизует! – возмутился Саша.

Ушицын вновь начал опасно застывать, пытаясь разобраться во вкусе того, что он выпил, но тут в глубинах его кармана застучал барабан. Опер вздрогнул и достал телефон.

– Я работаю! Не могу сейчас говорить! – зашептал он и спрятался за газовый котел.

– Недавно женился. Жена очень ревнивая, – объяснил Матушкин маме Гавриловой.

Минуту спустя опер высунул голову из кухонного шкафчика, виновато крякнул и спрятал телефон в карман. Его воинственное лицо стало мирным и прирученным. Встопорщенные брови улеглись, усы усмирились, и даже стало возможным допустить, что брови – это брови, а усы – это усы.

В дверь забарабанили. Просунулось лицо, похожее на подушку с пришитой к ней шишкой носа.

– Чего тебе, Елкин? – недовольно спросил Матушкин. Папа Гаврилов, заранее подготовленный носом-шишкой, ничуть не удивился такой фамилии.

– Мы обнаружили точку проникновения! На крыше! А эксперт лезть не хочет, – бодро отрапортовал владелец уникального носа.

– Как так не хочет? – недоверчиво спросил капитан Матушкин.

– Отказывается, и всё. Говорит, ему прошлого раза достаточно, когда вы его в голубятню послали отпечатки пальцев снимать и под ним пол провалился, – ехидно сказал Елкин, и нос у него мигнул.

Петя прилип к стеклу и увидел упитанного, непрерывно вздыхающего человека, который на корточках сидел рядом с кошкой и магнитной кисточкой для нанесения порошка осторожно касался ее носа, точно замыкал и размыкал электрическую цепь. Когда он касался носа, хвост кошки приходил в движение. Когда убирал кисточку – кошачий хвост утихомиривался. Всё же кошка не уходила, из чего следовало, что приручение идет полным ходом.

Капитан вышел на крыльцо.

– Михалыч, как не полезешь? А что мне в протоколе осмотра писать? – крикнул он, откашлявшись.

– Елкина пошли или Ушицына. Я им аппарат дам фото сделать. А если будет с чего отпечатки снимать – пусть мне электрики люльку подгоняют, – заявил эксперт. – У меня ребра не купленные. Хватило мне голубятни. Сам в гипсовом корсете ходи по жаре. Потеешь, всё зудит, а почесаться нельзя.

Матушкин оглянулся на папу Гаврилова, стоявшего рядом с ним на крыльце.

– Ладно, Михалыч! – разрешил он эксперту. – Ушицын слазит! А ты заканчивай все в музее. Мне нужен общий план зала, та дыра в потолке и с разных ракурсов фото стенда, где стояла похищенная чаша. Отпечатки с пульта охраны снял?

– Со всего снял. С витрины, с пульта, с клавиатуры, с ящика видеорегистратора, с сейфа, – сообщил эксперт.

– А с сейфа зачем?

– На всякий случай. Для сравнения. Отпечатков куча, особенно на витрине. Похоже, весь город приходил, чтобы за витрину подержаться.

Капитан почесал лоб:

– А с видеокамерами что? Есть новые данные?

– Только то, что мы уже видели. В три часа ночи чаша была еще на месте. Потом на некоторое время отключали электричество из-за грозы. Камеры, сигнализация «Штора» на дверях и окнах – ничего не работало.

– А автономное питание?

– Нету у них автономного. Музей старый, система охраны «бери не хочу», – сказал эксперт и ушел, грустно оглядываясь на кошку. Кошка в свою очередь не менее грустно глядела на эксперта. Кажется, эти двое нашли друг друга, а теперь им приходилось расставаться.

– А вы возьмите её! Она ничейная! Хотите, мы её поймаем и в коробку посадим? – крикнула вслед добрая Алёна.

– У меня своих котофеев шестеро. Меня мама из дома выгонит, – печально отозвался эксперт.

Алёна разинула рот, пытаясь вообразить, что же это за мама такая грозная, которая может выгнать пятидесятилетнего эксперта полиции из дома. И где в таком случае жена эксперта? Хотя с котами и с мамой жена несовместима, ведь ей пришлось бы отбиваться и от котов, и от мамы.

– Михалыч хороший специалист. По всему Крыму его приглашают, – сказал Матушкин папе Гаврилову. – А что на крышу лезть не хочет – может, оно и правильно. Крыши в Старом городе гнилые.

– А когда поняли, что чаша украдена? – спросил папа.

– Охранник совершает обход каждый час. Утверждает, что в пять утра чаша была на месте. В шесть ее уже не было. Говорит, что сразу бросился к тревожной кнопке. Прибыли вневедомственники, а еще через несколько минут – дежурный экипаж ППС. Сразу оцепили входы, выходы, проверили окна, подвалы, служебные помещения – ничего.

– А свет к тому времени уже был?

– Да. Электричество дали примерно в половину шестого. Мы уточняли на станции.

Пока Матушкин и папа Гаврилов беседовали, Ушицын пробежался по двору, заглядывая ко всем соседям. Он искал лестницу, чтобы забраться на крышу. И капитану Матушкину давно пора было приниматься за работу, доставать протокол осмотра, извлекать из кармана верную ручку и писать-писать-писать, но ему не хотелось расставаться с любимым автором юности, указавшим ему жизненный путь. К тому же мама Гаврилова всунула Матушкину чашку с кофе. Тот повертел ее в руке и, буркнув «Сахара две ложки? Я с двумя пью!», опустился на верхнюю ступеньку крыльца.

– Вот… группа наша работает. Следователь, то есть я, опер и эксперт, – доверительно сообщил он папе.

– А сержант Елкин? – влез Петя.

– Елкин из дежурного экипажа ППС. Прибыл на срабатывание системы. В следственную группу он не входит, – сказал Матушкин.

Он допил кофе и, точно решаясь на что-то, повертел в руках пустую чашку. Потом внезапно предложил папе Гаврилову:

– А не хотите со мной осмотреть место происшествия? Вдруг идейку какую подкинете свежую? Директор музея уже приехал.

– Я уже давно детективы не пишу. Я могу придумать, как ограбить музей, а вот как раскрыть… – растерялся папа Гаврилов.

– Вот и придумайте, как его ограбить. Зато проверим, работает ли ваш метод на практике или это так, чистая литература. Согласны?

Папе, конечно, немедленно захотелось проверить, действует ли его метод. Ведь когда пишешь детектив, можно сделать преступником кого сам захочешь, да и вообще легко знать разгадку, когда сам придумал загадку, а вот тут…

– А когда осматривать будем? – спросил папа, поддаваясь соблазну.

– Да чем скорее, тем лучше. Днем могут оперативного дежурного прислать. Будет во все вмешиваться, начальнику управления по телефону докладывать. А на ближайшем совещании еще группу наверняка создадут. Старший будет из кабинета версии двигать и оперов на проверки гонять. Тогда уже никого постороннего не проведешь, а пока можно.

– А я могу с вами пойти? – спросил Петя.

Матушкин покосился на него с сомнением:

– Ладно уж! Только руками ничего не трогать! Эксперт работу уже закончил, но мало ли… Идёт?

– Идёт! – сказал Петя и стал торопливо отыскивать брюки.

Насколько он помнил, всех великих сыщиков мужского пола отличала эта общая черта: они были в брюках. «Хотя нет. Отец Браун носил сутану! И мисс Марпл точно была без брюк…» – поправил он себя.