За обедом Сарданапал с Поклепом по какой-то причине отсутствовали. Их пустые места за столом оставляли ощущение тревожных неуютных дыр. Однако все быстро перестали обращать на это внимание, когда два циклопа, ответственно пыхтя, внесли в Зал Двух Стихий длинный дубовый стол для будущих первокурсников.
Вслед за циклопами, опекаемые Великой Зуби, появились новички. Ребята неуверенно жались друг к другу. Всё им было в диковинку: и пылающие огнем жар-птицы, и хмурые, заросшие рыжим волосом, одетые в шкуры великаны-циклопы; и Конек-Горбунок, потешно выпрашивающий блины; и шипящие змеи; и медведь на цепи, очередной питомец Тарараха, которого питекантропу приходилось всюду водить с собой. Оставаясь один, медведь все разносил. Про медведя было известно, что это заколдованный принц какой-то очень мелкой европейской державы. Однако расколдовывать его ни у кого, кроме питекантропа, энтузиазма не было, особенно когда стало известно, что для полного освобождения от чар надо тринадцать тысяч раз напоить медведя слезами единорога с ложечки.
Новички сели за стол, завороженно наблюдая, как на взметнувшейся белой скатерти-самобранке появляются тарелки.
– Котлетная им досталась! А нам кашная! Все лучшее детям, блин! – с завистью прокомментировал Демьян Горьянов и посмотрел на стоявшую перед ним тарелку с манной кашей взглядом, от которого капитулировала бы гитлеровская Германия. Каша позеленела и покрылась плесенью.
Решив подшутить над новичками, Кузя Тузиков нашептал что-то на их скатерть, и котлеты стали таранить малышей. Они взлетали с тарелки и с разгону разбивались об их лбы. Некоторое время это сходило Кузе с рук, пока он не додумался мысленно направить котлету в маленькую белокурую девочку, которая робко жалась где-то с краю стола. Спустя мгновение Кузю сорвало со скамейки, раз двадцать пропеллером прокрутило в воздухе и швырнуло на одного из циклопов. Когда Кузя вновь поднялся, его штормило и качало. Оба его глаза внимательно разглядывали переносицу.
Белокурая девочка робко улыбнулась и стала еще скромнее.
– Нарвался! Интуитивная темная ведьма с навыком врожденной маскировки! О таких вещах предупреждают! – пробормотал Кузя. Он так испугался, что забыл свое имя. То ли Пузя Кузиков, то ли Гузя Дузиков… Что-то в этом духе.
Лена Свеколт, Жанна Аббатикова и Глеб Бейбарсов расположились за одним столом. От тибидохской скатерти они отказались и попросили ее убрать. Свеколт достала старую, изъеденную молью цыганскую шаль и расстелила ее на столе. На шали появились вяленое мясо, несколько луковиц, лаваш и большое блюдо с изюмом. Однако всех поразило не это, а три посеребренные чаши в форме черепов. Хотя логика подсказывала, что это и есть черепа, покрытые серебром.
Баб-Ягун толкнул Валялкина локтем.
– Ничего себе сервировка для алтайской глуши… Оба-на! А что они там в чаши наливают из бутылки! Пусть меня сглазят, если это не то, о чем я подумал! Ну дела!..
К столу новичков подошел Тарарах и доброжелательно, но твердо навис над ним.
– У нас красное вино не пьют! Не положено, ребятки! Дурной пример и все такое! – сказал питекантроп, поочередно опрокидывая все три чаши себе в глотку.
Молодые некромаги с удивлением наблюдали за ним.
– Это я вроде как вылил. Но чтоб больше ни-ни! – пояснил Тарарах и удалился, вытерев губы.
Глеб Бейбарсов пожал плечами, переглянулся со своими и, вежливо спросив разрешения, телепортировал с соседнего стола кувшин с квасом.
– Ничего, привыкнут помаленьку! – сказал Ягун и помахал рукой дальнему столику.
Глеб тоже приветливо помахал в ответ. Однако Таня почувствовала, что он приветствует не только Ягуна, а возможно, даже совсем не Ягуна. Она отвернулась, делая вид, что берет пончик, и заметила, что Ванька тоже радостно машет Глебу. «Чайник! Разве он не понимает… Вот чайник!» – с раздражением подумала Таня. Ей захотелось толкнуть Ваньку под столом ногой, но он бы все равно ничего не понял.
После обеда Таня и Ванька отправились к Тарараху. Питекантроп шел впереди и за цепь, как цыган, вел за собой заколдованного принца.
– Ну-ну, дружище! Не упрямься! Дело такое! – басил он.
Медведь ревел и гремел цепями, а по дороге сделал безуспешную и в целом спонтанную попытку сожрать Недолеченную Даму. Нападение приятно взбудоражило Даму на целый вечер и дало ей неисчерпаемую тему для рассказов.
«Ах! Этот кошмарный Тарарах натравил на меня медведя! Из ревности, разумеется. Он влюбился в меня еще при жизни, но я твердо сказала: „Нет! Ты меня не стоишь! Не тебе достанусь я!“ И вот он затаился и отомстил! Не будь я, к счастью, мертва, мне пришел бы конец. Я пережила страшную минуту, когда гигантские клыки впивались в мою беззащитную плоть! Вольдемар, как ты смеешь спать! Разве ты никого не хочешь вызвать на дуэль?» – щебетала она.
Ржевского не надо было долго убеждать. Он немедленно проснулся, раздобыл где-то призрачный, но очень громкий «маузер» и, с завываниями летая по коридорам Тибидохса, наделал столько шума, что вышел Поклеп в туфлях на босу ногу и запустил в него дрыгусом .
Но это случилось уже ночью. Теперь же Таня ощущала себя неуютно и искоса поглядывала на Ваньку. Она ничего пока не рассказала ему о матче с невидимками и о последующем своем отъезде в Магфорд. Ванька тоже явно был не в своей тарелке. Он отвечал односложно и смотрел в сторону. Опасался, что Таня вновь начнет разговор о поступлении в магспирантуру. Каждому было что скрывать от другого. Скрытность убивала искренность. И обоим захотелось вдруг увидеть Тарараха. В его присутствии они избегали главной опасности – опасности остаться вдвоем.
Вскоре они были у питекантропа в его холостяцкой берлоге.
– Я хочу зайти сегодня к Гоярыну. Сто лет у него не был, – сказал Ванька.
Тарараху эта идея не показалась блестящей.
– Магздрав не рекомендует, – заметил он.
– Почему?
– Потому что пепел не срастается. И полстакана зеленки внутрь тоже не помогут, хоть ты утопи в зеленке муравейного царька. Гоярын никого не узнает, – сказал Тарарах.
– Даже тебя? – не поверил Ванька.
Ему было известно: Гоярын охотно пускал к себе в ангар только Соловья, Таньку, его и Тарараха. Остальных он в лучшем случае терпел.
– Ну меня он все же узнал, но едва-едва. Еще бы минута, и он бы сделал из меня шашлык по-пещерному.
– Что это на Гоярына нашло? Может, ртутью опоили? Или наговор какой из хмыриного следа? Иногда бывает, что перед матчем драконов портят, – озабоченно сказал Ванька.
Тарарах пошевелил губами, точно прожевывая эту мысль и пробуя ее на вкус. Попробовал и остался недоволен.
– Бывает-то бывает… Да не порча это, не-а… Тут другой какой-то случай!
Тарарах запер медведя в клетке и минут двадцать бился с ним, заставляя выпить ложку слез единорога. Зверь рычал, питекантроп тоже то рычал, то вопил, то упрашивал. Наконец порядком измятый Тарарах вышел из вольера и с победоносным видом сделал черенком ложки зарубку на стене.
– Уф! Еще двенадцать тысяч семьсот тридцать ложек, и он станет человеком! – с гордостью сообщил питекантроп.
– Двенадцать тысяч семьсот ложек – это нехило. Единорогам придется порыдать как следует, – Валялкин задумчиво взглянул на медведя, который грыз желтыми зубами прутья.
Таня оценила упорство Тарараха, однако результат вызвал у нее сомнения.
– А стоит ли? Сколько я знала заколдованных принцев – все они были полный отстой. По-моему, как медведь он гораздо приятнее. И вообще, что хорошего в том, чтобы быть человеком?
Тарарах подбросил в костер пару поленьев потолще и опустился на солому рядом с огнем.
– Что-то мне не нравится, Танька, как ты рассуждаешь. Человеком быть плохо? Не хило сказано! Не иначе, как тебя что-то грызет. Да только есть одна штука – запомни ее до седьмого маразма! Что бы тебя ни грызло и как бы скверно все ни казалось, это еще не повод, чтобы не помогать другим и не любить людей.
– Я люблю людей. Просто некоторые меня здорово достают своим ослиным упрямством, – сказала Таня, выразительно посмотрев на Валялкина.
Ванька отвернулся и отошел к медвежьей клетке. Тане стало совестно. «Зачем я это брякнула? Ну зачем? Придумайте причину!» – подумала она уныло.
Тарарах вытянул к костру босые ступни и поскреб короткими пальцами затылок. Что-то явно его заботило. Таня давно знала привычки Тарараха: питекантроп соображал медленно, но верно и прочно. Объем же сведений, накопленных в его черепной коробке за минувшие тысячелетия, был просто колоссальным.
Внезапно, почти без перехода, Тарарах подскочил и хлопнул себя по лбу.
– Как же я забыл, дурья башка! С Гоярыном такое уже случалось раз! Все признаки! И беспокойство, и рев, и не узнавал никого! И тоже мы с Соловьем головы ломали!
– Когда это было, Тарарах? – спросил Ванька.
– Да уж давненько… Аккурат в год, как школа в Скаредо опустела. А теперь простите, ребятишки, но я вас выпроваживаю. Мне к Сарданапалу надо заглянуть, сказать ему кой-чего! – проговорил Тарарах.
– А что там было, в Скаредо? Или это тайна? – жадно спросил Ванька.
– Не то чтобы тайна… а… ну просто не говорят об этом, и все… Да и чего тут расскажешь? Никто ничего толком не знает. Была магическая школа, а потом раз – и нет ее. Вот и вся история, – уклончиво ответил питекантроп.
Он бесцеремонно выпроводил их за дверь и решительно закосолапил к лестнице атлантов.
– Разве кабинет Сарданапала в той стороне? Что-то Тарарах темнит. Не нравится мне это, – пробурчал Ванька.
Таня ощутила дразнящую дрожь опасности. И не только дрожь. Точно тающая ледяная мышь скользнула по ее позвоночнику. Это ощущение было особым. Его ни с чем нельзя было спутать.
– Скаредо… – повторила Таня, смутно припоминая, что видела сегодня за обедом у Склеповой книгу о магических школах. Это было странно, потому что прежде Гробыня не читала ничего, кроме журнальчиков, пособий по изменению внешности и самоучителей по охмурению.
– Ванька, ты давно был в библиотеке? – спросила она.
– Был давно, но дорогу примерно помню, – прищурившись, сказал Валялкин.
Он уже сообразил, что ему сегодня придется идти в библиотеку к Абдулле и скользить между полок, отыскивая малейшие упоминания о Скаредо. Из троих друзей – Тани, Ваньки и Ягуна – именно Ванька был самым удачливым в поисках. Он безошибочно отыскивал в море словесной руды – свитках, потертых фолиантах, пыльных подшивках магзет, многотомных собраниях без переплетов – крупицы информации, которые бывали нужны в той или иной ситуации.
– А вот такой ты мне нравишься, – одобрила Таня.
– Даже если я не буду поступать в магспирантуру? – уточнил Ванька.
– Дело твое. Все равно я скоро лечу в Магфорд! – с вызовом сказала Таня, решив, что подходящее время настало. Дольше скрывать бессмысленно. Или она скажет это сейчас Ваньке сама, или вечером со злорадной улыбочкой ему доложит это Зализина.
Ванька подался вперед. Он попытался скрыть огорчение, однако это у него получилось не лучше, чем у человека с шилом в ноге вышло бы сохранить такое в тайне.
Таня поняла, какой сильный козырь у нее в руках. Хочешь бросить учиться в Тибидохсе – прекрасно. Карты в руки! А она останется в Магфорде, и шлите письма с купидонами. Ваше здоровье, господин Валялкин! Кушайте кашку-с и не обляпайтесь!
Но она ошиблась.
– Летишь в Магфорд? Думаешь, я буду тебя умолять? Каждый попадает туда, куда стремится. Тебе нужен этот манерный пижон Пуппер, а мне мои звери. Значит, нам не по пути, – справившись с собой, сказал Ванька.
Он спокойно посмотрел на Таню, повернулся и ушел.
«Ну вот, – убито подумала она. – Стоило уйти Тарараху, и мы моментально поссорились».
Таня уже жалела, что затеяла этот разговор. Однако было уже поздно что-либо изменить.
Вернувшись к себе, Таня застала Пипу и Гробыню в комнате. Пипа деловито, как крот, рылась в чемоданах, отыскивая маечку пятьдесят второго размера, которая смотрелась бы как сорок четвертый. Задача была непростая, однако Пипа не отчаивалась.
Гробыня с кисточкой и тенями для глаз прогуливалась вокруг Пажа, польщенного таким вниманием.
– У меня второй день насморк странный и горло дерет. Боюсь я, что вирусную любовь подхватила. Не иначе как Жикин расстарался. Он в последние дни часто рядом с Шурасиком тусовался. А Жорик – он коварный, гад. У него всякий поступок с двойным дном. Он если кошку гладит, значит, ему надо ладонь вытереть, – пожаловалась Гробыня.
– А что это за вирусная любовь? – невнимательно спросила Пипа.
– Ужасная мерзость. Хуже гриппа. Есть такое гадское заклинание из списка ста запрещенных, – пояснила Склепова.
– А как оно работает?
– Что за дилетантский вопрос, Пипенция? Как любой вирус. Кто-то произносит заклинание. Ты три дня чихаешь, как при обычном гриппе. Потом выходишь из комнаты и влюбляешься в первого встречного, хоть в Сарданапала, хоть в малютку Клоппика. Главное, подгадать момент… Ну и понятное дело, вирусная любовь жутко заразная. Чихнешь на кого-то, он еще на кого-то, и все – эпидемия. Все влюбляются во всех: лопухоиды, маги, нежить, гномы, даже вампиры из Трансильвании… Пчхи! Что, Пипа, испугалась? Надейся теперь, что у меня обычный грипп, – заявила Гробыня.
– Это неизлечимо?
– Ну почему? Проходит дней за семь, если лечить, и за неделю без лечения. Правда, магического иммунитета хватает примерно на год. Потом запросто можно подцепить ту же бяку снова.
Гробыня отступила немного назад и задумчиво повертела в руках кисточку. Она только что закончила накладывать Пажу синеватые тени на глазницы.
– Вот теперь ты у меня хорошенький! Просто вылитая миледи Винтер! Еще чуть-чуть нарумяним скулы, и будет в самый раз, – сказала она.
Скелет Дырь Тонианно щелкнул зубами и заскрипел высохшими конечностями. Гробыня знала, чем его дразнить. На счастье Пажа, Гробыне вскоре надоело это развлечение. Она увидела Таню.
– Ты чего такая кислая, Гроттерша? С Валялкиным поругалась? – спросила Гробыня. Она была наблюдательна, как шпион. Ухитрялась рассмотреть развязанный шнурок, даже если человек проходил от нее за сто метров.
– Не-а. С ним невозможно поругаться. Он моментально уходит после первой же пары фраз, – сказала Таня. Она была не прочь немного поворчать на Ваньку.
О проекте
О подписке