Глава 4
Философия мировой справедливости в контексте нравственных ценностей, или кофе как лучший сорт чая

Когда человек здоров, богат, хорошо выспался, он согласен быть добрым. Но такая сытая верность мало что стоит. Верность стоит дорого, когда уставший, измотанный, выбившийся из сил человек внезапно оказывается способным на поступок.

Из дневника невернувшегося шныра

Ночь в ШНыре прошла обычно. До трех часов все шастали друг к другу в гости, пили кофе, извлекали из загашников припрятанные печеньки, читали на планшетах книги, играли в мафию и всячески культурно-бескультурно времепровожденчествовали. Преподаватели притворялись, что свирепствуют, а средние и младшие шныры делали вид, что очень боятся. Кавалерия относилась к режиму философски, считая, что распорядок дня у взрослых людей саморегулируется. То есть если сегодня человек лег спать в четыре утра, то завтра он ляжет в девять вечера, так что в результате получится примерно «то на то».

Штрафные отжимания и внеочередное дежурство по кухне схватил в результате только Кирюша, ухитрившийся спрятаться в чемодан в комнате девочек. Что он там забыл и как туда залез – осталось неизвестным. Но Кирюше все равно было куда прятаться – лишь бы у девочек. Сашка подозревал, что он даже в тумбочку заберется, но опять же исключительно у девочек.

Алиса бродила по комнате и ставила на зарядку все электронные устройства, которые находила. Свои и чужие. Это у нее была, пожалуй, единственная позитивная привычка. Вечернее хобби. Даже если телефон (или смартфон) почти заряжен, Алисе все равно хотелось его подкормить.

«Чтобы толстенький был… сытенький!» – бормотала она, и лицо ее при этом светилось заботой. Спорила с ней обычно одна Фреда, которая любила разряжать телефон в ноль, а потом заряжать его, пока батарея не вскипит. Алису к своему телефону не подпускала.

– Не трогай его, больная! Он мой, понимаешь, мой, – шипела Фреда.

– Не могу смотреть, как он мучается! Я тебе лучше руки ломом переломаю, а его поставлю на зарядку, – отвечала Алиса.

Ближе к трем все младшие шныры наконец улеглись, а уже в 4:05 у Алисы случилась истерика. Ее вдруг посетило прозрение, что она никому не нужна и ее окружают одни дебилы. Она стала стучать лбом в стекло, плакать и мотононно бормотать «дебилыдебилыдебилы».

Уставшие дебилы не просыпались до 4:25. В 4:25 Фреда тихо поднялась, взяла за две ножки табурет и на цыпочках пошла убивать Алису. Чудом спасшись, Алиса отправилась травиться таблетками, но у нее замерзли ноги (в коридор удрала босиком). Она пошла обратно и возле душевой встретила Рузю, который с угрюмой сосредоточенностью пожирал детскую колбасу, сделанную, судя по ее неестественно розовому виду, из непослушных детей.

– Наста говорит, что я толстый, – пожаловался Рузя.

– Ты не толстый. Ты жирный! – сказала ему Алиса.

Она отобрала у Рузи колбасу, съела сама, вернулась в комнату и, шепотом назвав всех придурками, уснула легким и счастливым сном.

На часах было 4:55. Целый час прошел как вдох счастья. В 5:58 принялся тонко пищать будильник Лары. Он звенел как комар в тот мерзкий момент, когда зависает над кожей. И снова у Фреды оказались самые чуткие уши и самые нежные нервы.

– Заткни его! Убью! – заорала она, бросая в Лару подушкой.

Та быстро протянула руку и начала слепо и бестолково нажимать на кнопки телефона. Комариный писк замолк, но именно в этот миг сработал будильник Алисы, безостаночно повторявший голосом Кузепыча:

– А вставать кто будет, сморкливый пень? Доярки, к коровам шагом марш!

Слова эти Алиса записала как-то утром, когда они все дружно проспали, а Кузепыч колотился в двери своим «крепко-полным туловищем» ((с) Рина). Она выключила Кузепыча, но к тому времени уже хором сработали будильники Рины и Фреды. Спать стало никак невозможно.

Рина свесила ноги с кровати. В комнате было темно. За окном синева. В снегу мерзли мокрые голые деревья.

– Первое марта! – произнесла она, радуясь, что впомнила об этом первой.

Больше никто не обрадовался.

– И что? – отозвалась Фреда. – Пулю в бошку этой весне!

Фреда обожала из всего создавать конфликты. Начинала спорить, даже если просто сказать при ней, что трава зеленая. «Ты что, цветов не различаешь? Тупой, да?! Она са-ла-то-вая!» Если неосторожно поддакнуть, что прости, она, и правда, салатовая, Фреда яростно схватывалась сама с собой. «Где ты тут видишь салатовую? Ну да, вот эта травинка салатовая! А все остальные светло-зеленые!»

С другой стороны, в ШНыре к воплям относились терпимо. «Вопли – это форма передачи искренней информации на неформальном уровне», – рассуждала Кавалерия.

Вспыхнул свет. В дверях стояла Лена, вставшая раньше всех, еще за минуту до первого будильника, и первой бросившаяся занимать душ. И вот теперь она вернулась, закутанная в банный халат. Мягкая, с большими руками и ногами, Лена была свежа и бодра. Кожа бело-розовая, пористая, как из хлебопечки.

Сквозняк, проскочивший за ней в открытую дверь, сорвал со стола Фреды все бумажки и анкеты и принялся забавляться с ними на полу.

– 6:01! – певуче сказала Лена, одаривая всех сдобной улыбкой. – Повторяю: не просто шесть, а шесть и целый ноль один!!! Что делаем?

– Тебя, курица, убивать собираемся! – завопила Фреда. – Вырубила свет, быстро! Я еще сплю!

– Когда кто-то орет – он не спит, – сказала Лена.

– Ты не спишь, а я сплю! Уши отрежу!

– О небо! Золотко! Ты проснись сначала, ножки в тапочки вставь, ножницы наточи, а там и ушками моими занимайся, – дружелюбно откликнулась Лена. – А я вчера, пока вы все орали, сумку закончила из кусочков кожи. Показать?

Фреда спрыгнула с кровати, собрала рассыпанные бумажки, сунула их под подушку и, шаркая тапками, отправилась в умывалку. Ссутуленная, сердитая, на плече болтается полотенце.

Рина незаметно разглядывала Лену. Внешне осталась такая же, как в маршрутке в свой первый шныровский день – неспешная, с лениво заплетенной косой, любящая просторные вещи и вся словно зевающая, но что-то в ней внутренне ускорилось.

Прежде, уронив, например, вилку, она долго смотрела на нее, соображая, стоит ли поднимать сейчас или подождать еще некоторое время, чтобы вместе с вилкой подобрать и какие-нибудь другие предметы, которые тоже, безусловно, рано или поздно упадут. Теперь бы Лена тоже не сразу кинулась поднимать вилку, пораскачивалась бы минут десять, но потом вместе с поднятой вилкой вымыла бы и пол.

Ночами она тоже частенько не спала и почти не уставала. Порой казалась Рине надежным телефоном с батарейкой, работающим в экономичном режиме и потому редко требующим подзарядки. Конечно, этот «телефон» слегка притормаживал, зато никогда не ошибался. Например, Рина по шесть раз возвращалась в комнату, забывая взять то одно, то другое, то третье, Лена же брала все сразу и потому всегда была готова первой.

Минут двадцать все сосредоточенно умывались, одевались, брали разбег для прыжка в новый день. Потом Рина и Лена отправились в пегасню проведать дежурившую там Яру, которая в ШНыре не ночевала. С ее Гульденком творилось нечто непонятное. Он был угнетен, вытягивал шею, отказывался есть. То ложился, то вставал, бестолково топтался по деннику. Под челюстями – огромные горячие узлы.

Фреда, Алиса и Лара пошли в столовую на дежурство. Суповна была уже при деле. В одиночку переставляла с плиты на плиту многоведерную выварку с кипятком.

– Почему опоздали? – прохрипела она.

– Как опоздали? Мы должны были прийти в семь, а сейчас без десяти семь! – возмутилась Фреда, обожавшая точность и вообще всевозможные социальные договоренности.

– Вот и я говорю: опоздали на десять минут! Марш вытирать столы!

Фреда хотела что-то добавить, про анализ времени с учетом старческого склероза, но посмотрела на кипяток в руках у Суповны и смирным зайчиком запрыгала за тряпками.

– Она что, по часам не понимает? – бухтела Фреда, елозя тряпкой по столу.

Алиса наклонилась, сдвигая стулья. Смертные жетоны улеглись точно в солонку.

– Она понимает, что хлеб не разложен, – примиряюще сказала Алиса.

Фреда молча хлестнула тряпкой по ближайшему столу и отошла к следующему.

Очень скоро стало не до разговоров. Надо было мыть, драить, резать и разносить хлеб, расставлять посуду. Кухонные Надя и Гоша возились с чаем. Возня эта заключалась в том, что они заваривали его в том огромном котле, который переставляла Суповна, после чего зачерпывали оттуда старыми чайниками с отколотой эмалью. Вопрос, стерильные ли чайники снаружи, принципиально не задавался. Подразумевалось, что они стерилизуются в крутом кипятке, а микробы становятся питательным бульоном.

Фреде, Алисе и Ларе помогали Влад Ганич и Даня, временно поменявшийся из другой пятерки, потому что проспорил Кириллу дежурство. Правда, Даня больше помогал философией, а Ганич так переживал, что испачкает белоснежные манжеты, что соглашался разносить только вилки, причем исключительно сухие и держа их двумя пальцами.

– Ты бы, что ли, свитер надел, – сказала Алиса.

– А ты его потом стирать будешь? Или как овечка: в лужу окунулась и самоочистка? – кисло откликнулся Ганич.

Алиса презрительно выдохнула, сложив губы трубочкой.

– Ты какой-то больной! Я вообще не понимаю, что ты в ШНыре забыл!

– Я тоже не понимаю. Порой мне кажется, что меня даже из ведьмарского форта погнали бы, – внезапно сказал Ганич, и Алису – а она вообще-то ожидала от него вопля! – поразило, что в этот миг он был абсолютно серьезен.

Из кухни выглянула Суповна.

– Эй! – заорала она. – Соль надо рассыпать! Кто поможет?

Даня собрал со столов солонки и захромал к кухне. Через минуту оттуда донесся страшный вопль Суповны, и Даня вернулся очень смущенный.

– Чего такое? – спросила Лара. – Рассыпал соль?

– Еще как, – ответил Даня и пугливо оглянулся на дверь.

Ближе к восьми столовая начала быстро наполняться шнырами. Многие из них – особенно средние и старшие – с интересом поглядывали на Лару. Двое средних даже столкнулись лбами, пытаясь помочь ей донести пачку салфеток.

– Блин, спина с утра чесалась. Наверное, у меня что-то кожное! И башка вся такая грязная, иду – чухаюсь! – кокетливо и громко сказала Лара.

Фреда, тащившая два тяжеленных стула (и ей, разумеется, никто помочь не пытался), накалилась ненавистью. Запыхтела, опустила голову. Молодые люди смотрели на Лару с интересом. Их, казалось, совсем не волновало, что у Лары все подряд чешется и разваливается. Когда же однажды и Фреда, подражая Ларе, попыталась брякнуть нечто подобное, на нее все уставились как на прокаженную, а Влад Ганич брезгливо отодвинул тарелку на дальний край стола и ел потом, загораживая ее от Фреды плечом и локтем.

Из преподавателей первым явился Кузепыч, насыщавшийся всегда основательно, с осознанием полной ответственности перед организмом. Организм тоже ощущал перед хозяином ответственность и каждую съеденную крошку превращал в стратегические запасы, почему брюки на животе сходились уже не всякий раз, а ремни в магазине требовалось подбирать самые длинные. Единственным, что портило Кузепычу аппетит, была Суповна, которая, выскакивая из кухни, громила его за некупленный майонез или перемороженные куриные окорочка. Даже за жучков в рисе, по мнению Суповны, отвечал все тот же Кузепыч, хотя он и огрызался, что, тухлый пень, не он их туда сажал. Поэтому Кузепыч всегда завтракал, обедал и ужинал, тревожно косясь на дверь кухни, и с беспокойством шевелил бровями, когда оттуда вместе с дымом и паром долетали вопли Суповны.

За Кузепычем припорхнул Вадюша, желтенький как попугайчик. Он был в короткой курточке, с каким-то пестрым шарфиком на шее. Влад Ганич, выслуживаясь, принес ему чайник.

– Это что? – зачирикал Вадюша.

– Чай.

– Как чай? Опять чай? Снова чай! Ненавижу чай! Лучший сорт чая – это кофе! – капризно заявил Вадюша.

– Хорошо, я скажу Суповне, – пообещал Ганич.

– Да-да, скажи, дружок! Будь так любезен!

Ганич метнулся к кухне.

– Нет-нет, не надо! Вернись! Я сам потом передам при случае! – торопливо зачирикал ему вслед Вадюша. Влад неохотно остановился. Он обожал раздувать ссоры.

Ближе к концу завтрака появились Кавалерия и Меркурий. Оба озабоченные. Алиса, принесшая им салфетки, ненавязчиво задержалась у стола. Она надеялась, что ее заметят – хранильница Лабиринта, как-никак. Однако Кавалерии и Меркурию было явно не до нее. Они даже глаз не подняли, смотрели только друг на друга.

Кавалерия отодвинула тарелку.

Алиса услышала, как Кавалерия негромко сказала Меркурию:

– Лучший из жеребят ШНыра! Прекрасные крылья! Негромоздкий, пропорциональный. Я очень на него надеялась! Радовалась, что Гульденок у Яры. Она-то присмотрит!

Ковшовая ладонь Меркурия – при небольшом росте у него были громадные ступни и руки – одобряюще легла на запястье Кавалерии.

– Обойдется. Болтушка из отрубей. Зеленый корм. Подогретая вода. Антибиотик. Абсцессы обкалывать антивирусом. Главное, чтобы гнойные скопления не вскрылись внутрь.

После завтрака Кавалерия и Меркурий отправились в пегасню. Младшие шныры обрадовались, сообразив, что сегодняшние занятия сорваны, но не тут-то было. Вадюша, перегородив дверь столовой, как крыльями, замахал пухлыми ручками.

– Никакой беготни по школе! Все ко мне на лекцию! Тема интереснейшая! «Философия мировой справедливости в контексте нравственных ценностей». К вам, господа якобы дежурные, это тоже относится! Нечего притворяться, что вы всемером сметаете со стола две с половиной крошки!

Четверть часа спустя Вадюша, захвативший в заложники своей болтливости едва ли не всю младшую школу (средние и старшие шныры разбежались под разными хитроумными предлогами), разгуливал вдоль доски и разглагольствовал, получая очевидное удовольствие от звучания собственного голоса. Порой, убаюканный им, он закрывал глаза и делал короткую паузу, чтобы насладиться тем, как в огромной аудитории замирает отдаленное эхо. Рина сидела рядом с Сашкой и, вполуха слушая, рисовала в тетради.

«Тоска зеленая… Чем больше слушаю о нравственных ценностях, тем больше мне хочется стать безнравственной! Интересно, почему Кавалерия никогда не несет эту пургу?» – размышляла она.

Сашка подпер голову рукой и незаметно разглядывал частицы почвы, хвою, пух одуванчика, мелкие, со спичечную головку, кусочки янтаря, засушенные корни и семена травы, мелкий, многократко просеенный сквозь сито песок. Все это, особым образом уравновешенное и экранированное фольгой с тонким слоем водорослей, чтобы не сработало раньше времени, лежало в многосекционном пластиковом контейнере, похожем на те, в которых рыбаки хранят крючки и грузила.

Последний месяц Сашка только и делал, что выспрашивал у Ула, Макса, Афанасия все, что они знали о шныровском бое, выменивал траву на хвою и хвою на чешуйки коры, записывал, экспериментировал. Больше всего его возмущало, что средние и старшие шныры, за исключением, пожалуй, Родиона, в ШНыр так и не вернувшегося, относились к шныровскому бою равнодушно.

– Ну да, полезная вещь! В городе там или не знаю где. Но вообще, чудо былиин! ничего не решает! – сказал как-то Ул.

– Почему?

– Слишком много вариантов. Вот ты на пеге летишь, головой вертишь, высматриваешь гиел… У тебя с собой шнеппер, саперка, сумка, может, еще закладка – куча всякого барахла. Да еще пег чего-то мудрит. И времени десять секунд, чтобы высоту набрать или снизиться. Если будешь еще соображать, какую одуванчиковую пушинку в кого пустить или какой кусок коры – поймаешь между ушей арбалетный болт.

Недавно Сашка выпил воды из источника перед первой грядой, и кровь у него стала оранжевой. Не просто оранжевой, а такой оранжево-светящейся, даже сквозь кожу. Целые сутки экспериментатор был похож на анатомическое пособие: сияли вены, артерии – всюду, где не скрывала одежда, Сашка был оранжево-полосатым. Даже лицо выглядело полосатым, потому что и там оказалось много всяких кровеносных сосудов. И еще он весь день ржал и всем подряд зачитывался. Даже в холодном, дачного типа туалете, вырытом на улице у пегасни, он просидел три часа, но не потому, что особенно надо было, а потому что там оказалась на гвозде толстенная газета пятилетней давности. Сашка читал ее от корки до корки, учил наизусть объявления о продаже сенокосилок и сборных домиков, дико ржал и стучал зубами от холода.

– Ишь ты! – озадачился Макс, который и принес Сашке эту воду. – А я из этого и-и-источника сы… сто раз пил и н-ничего! Видать, еще чего-то в этой в-воде бы… было. Может, пы… пыль какая-то или гы… глина? Я ее гы… грязной банкой зачерпывал.

– А банку где взял?

– Ты… ты-там вы-валялось! Давно.

– А чего фляжкой своей не зачерпнул? Жалко?

– Там бы… был к-кефир, – сказал Макс, и Сашка перестал задавать вопросы. Кефир для культуриста – святое.

Неудача с водой из источника Сашку не обескуражила. Он мыслил в комплексе. Пушинка невесомости – прекрасно, а если добавить пыльцы воздушности, которую Яра по его просьбе собирала с цветов ватной палочкой? Не далее как вчера Рина, неосторожно согласившаяся взять у него конфету, взмыла к потолку, а Сашка вместо того, чтобы ее спустить, еще и гонял ее вдоль потолка электрофеном.

Рина продолжала незаметно оглядываться, проверяя, что другие делают на лекции у Вадюши.

Лена вязала под столом шарфик. Она связала Кирюше уже три шарфика и бесчисленное количество шестяных носков и не забывала следить, чтобы он их носил. Тот упрямился, дул губы, швырял шарфики в снег, но Лена сочетала терпение с напором мотопехотных колонн, и очень скоро шарфик вновь оказывался на Кирилле. В данный момент он сидел рядом с Леной и громко шептал:

– Хочешь я Вадюшу вопросом отвлеку? Он обожает рассказывать свою биографию, начиная с ясельного возраста. Как он ощутил в своем сердце дыхание добра и гуманизма и в тот же миг к нему прилетела золотая жужелица!

Дверь скрипнула и открылась. В класс заглянула Кавалерия и, отменив лекцию, позвала всех в пегасню.

– Переоденьтесь! Работать придется много! – сказала она озабоченно.