Глава 4
ДВУЛИКИЙ

Поэтому у полководца есть пять опасностей: если он будет стремиться во что бы то ни стало умереть, он может быть убитым; если он будет стремиться во что бы то ни стало остаться в живых, он может попасть в плен; если он будет скор на гнев, его могут презирать; если он будет излишне щепетилен к себе, его могут оскорбить; если он будет любить людей, его могут обессилить.

Сунь-Цзы

Ближе к вечеру Багров вновь умчался в Серебряный Бор. Расстались они с Иркой не то чтобы в ссоре, но во взаимном неудовольствии. Ирка знала, что почти наверняка Матвей сидит сейчас на перевернутой старой лодке и тоскливыми глазами смотрит вдаль. Не исключено, что кто-то из девчонок, которых много в Серебряном Бору, подойдет и сядет рядом. «Девушки любят несчастных и таинственных», – подумала Ирка, испытывая нечто вроде ревности.

Правда, почти сразу Ирка перестала думать о Матвее и упорно стала пытаться забыть Мефодия Буслаева. Выкинуть Мефа из головы вместе с его сколотым зубом, светлым хвостом и идиотскими шуточками. Она соврала Багрову, когда сказала, что не любит Мефа. Любила, еще как.

Возможно, Багров сам был в этом виноват. Вместо того, чтобы дать Ирке благополучно забыть ее первую любовь, вытеснить ее собственным великодушием, умом, великолепной небрежностью сильнейшего, он каждый день напоминал ей о Мефе. Трогал пальцами открытую рану и удивлялся, что она не заживает.

Ирка отошла от зеркала, легла в гамак и стала с силой раскачиваться. Она ужасно злилась на себя. Все эти годы и даже в их последнюю встречу она вела себя с Мефом не так, как ведут себя победительницы. Льнула к нему как глупый доверчивый щенок. Была жалка и нелепа. Робка и неуклюжа. Старалась казаться смелой – и все делала не так.

«Влюбилась как последняя клуша!» – выругала она себя с досадой.

Ирка хорошо себя знала. Во многих важных вещах и особенно в любви, она была жуткая трусиха и перестраховщица. Ко всему относилась недоверчиво. Не разрешала себе обрадоваться и расслабиться, даже когда повод как будто имелся. Подсознательно она изначально готовила себя к поражению. А раз так – эмоционально готовилась к худшему, как человек, который, ожидая удара, напрягает все мышцы и даже если удара нет, все равно теряет силы.

«Аксиома № 1. В напряжении жить нельзя. Пусть жизнь – это бой, но вести его нужно расслабленно и гибко. Я же вечно хожу с таким лицом, словно жду, пока с балкона мне на голову свалится детская ванночка», – подумала Ирка.

Она грызла себя каждый день, да только что толку? Ирка не могла ни расслабиться, ни забыть Мефа, ни элементарно стать проще.

«Я похожа на зануду, который пишет: «Исходя из природных черт моего характера и свойств темперамента, я должен перестать быть занудой с нуля часов завтрашнего дня. Первый отчет о борьбе с занудством должен быть представлен письменно в личном дневнике не позднее 23 часов текущих суток. В противном случае компания по борьбе с занудством будет считаться несостоявшейся», – издевалась над собой Ирка.

Мысли двигались одна за другой в привычной последовательности, проплывая как корабли по судоходной реке. Ирка же стояла на берегу и смотрела на них. Гамак трудолюбиво раскачивался, убаюкивая ее, пока наконец не преуспел. Глаза закрылись. Ирка уснула.

На лес опустилась ночь. Ветер трепал вершины деревьев. Встревоженные вороны сердито кричали в ветвях. Лишь Антигон топтался в соседней комнатке. Ему не спалось. Кикимор постоял, поплевал в люк, как ночной курильщик на балконе девятиэтажки. На душе у него было смутно и тревожно.

– Ну все, хватит! Выпью чаю с мухоморами и баиньки, – сказал он себе.

Антигон через люк, пыхтя, втащил в кухню ведро с водой и стал переливать из него в котелок. Он так старался не пролить, что даже золотистая вспышка за спиной не заставила его обернуться. Кто-то мягко шагнул к нему сзади и коснулся шеи кикимора коротким жезлом, в котором угадывался отпиленный рог единорога, вручную покрытый забытыми рунами хаоса.

Не выпуская ведра, Антигон повалился лицом вперед. Вода плеснула на раскаленную печь. Белый дым заполнил тесную кухню «Приюта валькирий». Слышно было, как кто-то, тяжело ступая, прошел в дыму и решительно толкнул дверь в комнату Ирки.

* * *

– Валькирия-одиночка, проснись! – хлестнул слух Ирки неприятный, с визгливыми интонациями голос.

Не открывая глаз, Ирка попыталась понять: кто это?

– Валькирия, я всегда отличу спящего человека от того, кто притворяется. У спящего никогда не бывает таких врущих напряженных век!

Когда мужчина говорит тонко и истерично, как женщина, это омерзительно. А когда мужчина еще и втягивает воздух через щелочку губ, получается отвратительный звук «с-ссссю», будто кто-то собирает капли с губ.

Поняв, что притворяться глупо, Ирка села в гамаке, кутаясь в одеяло. Перед ней, постукивая себя по ладони коротким жезлом, стоял кривоногий толстяк с огромной головой и отвисшими щеками. Когда он говорил, щеки его начинали дрожать и дрожали еще долго после того, как он замолкал. Толстяк выглядел нездоровым. Красные глазки слезились. Шея была обмотана грязным белым шарфом – подобные шарфики любят носить стареющие поэты, чтобы, покушав блинчиков, было чем промокнуть губы перед поцелуем с поклонницей.

Одет он был в светло-серый свитер грубой вязки, ничуть не скрывавший, а скорее подчеркивающий его огромное, свисающее до колен пузо. Толстяк смотрел на Ирку со сладковатой ехидцей. При этом у него был такой вид, будто он незаметно выковыривает языком застрявшее между зубами мясо.

– Ну что, мы уже проснулись, с-ссссю? Между нами, ты выглядишь куда лучше, чем полтора года назад. А тогда-то в колясочке – зелененькая, с затравленными глазками... Как ноги, с-ссссю? Старые шрамы не болят? «Я пришью тебе новые ножки, ты опять побежишь по дорожке!», а? Чудесный стишок, классика! В детстве любила его, и-и? – спросил толстяк, добавив в свой голос копеек на десять участия.

Однако на Иркин взгляд это куда больше походило на скрытую угрозу.