Но все же главным украшением театра был оркестр, а главным украшением оркестра – роскошный дирижер с гривой, доходящей до середины спины, и руками, от которых ужасались скрипки и дрожали барабаны.

– Ну, перепелочка моя недобитая, чего тебе надо? Зачем встречаться хотела? – обрывая Иркино созерцание, резко спросила Мамзелькина.

Перекрикивая барабаны и торопясь, Ирка начала объяснять про Бабаню и под конец всунула в сухонькую ручку старушки тот самый страшный бланк. С сомнением вытянув губы, Мамзелькина внимательно посмотрела на печать, а потом сразу на уголок, где карандашиком значилось таинственное «нсогсос». Ирка с Багровым решили, что это запись канцеляриста, сортирующего бумаги, которую он забыл стереть.

– Что это? Разнарядка? Чагой-то я такой бумажки не упомню!

– Она на мое имя! – крикнула ей на ухо Ирка.

– Ишь ты! Поверх моей головы скаканули! Заместо старшего менагера сразу меньшому написали! – ревниво отозвалась Аида Плаховна.

– И что теперь?

– А чта таперь? Получила письмо – так танцуй! Я-то, признаться, проще узнаю! Покойнички у меня в тетрахди появляются да еще в одном пергаменте заветном!

Занырнув птичьей ручкой в боковое отделение появившегося рюкзака, Мамзелькина достала ту самую «тетрахдь», больше похожую на упавшую в суп и наскоро просушенную записную книжку. Подула на нее, увеличила и стала листать, отвернув ее, впрочем, от Ирки.

– Да, есть такая Арбузова… Дотикали часики! Бери косу да коси! Какой у тебя там срок? Среда? Мне бы твои нагрузки! – позавидовала она.

Пока Мамзелькина листала книжечку, Ирка не отрывала от нее глаз, пытаясь понять, действительно ли Аидушка ничего не знала или коварно притворяется. Но определить что-либо по лицу старушки было невозможно. Плаховна оставалась такой же ехидно-приветливой и быстрой голоском.

Скрипки смолкли, подчиняясь рукам дирижера. Теперь обоим смертям приходилось умерять голоса.

– Арбузова – это… моя… бабушка, – прошептала Ирка так тихо, что сама себя не услышала. Зато Плаховна услышала все прекрасно и жалостливо зацокала языком.

– Вот зверье-то – внучке такое присылать! Совсем совесть потеряли! – сказала она, и на плечо Ирке легла ее цыплячья ручка. Прежде ручка эта была бывшей валькирии противна, даже омерзительна, но сейчас она была благодарна и за такое утешение. Внутри у нее, в верхней части груди, точно камень застрял. Сухие злые слезы жгли ей глаза.

– А если она… не пойдет на операцию? Я не пущу ее! Свяжу, спрячу! – выдохнула Ирка.

– И-и, родная! Гитлера вон в бункере прятали, да и то не убежали! Уж коли час кому пробил, так пробил!

– А если… – выпалила Ирка, смелея от этого почти дружеского объятия Мамзелькиной. – Если ни вы и ни я ее не… Просто нет, и все? А?

Аида Плаховна посуровела лицом:

– Как это – ни я и ни ты? Работу, что ли, не сделаем?

– Да! И плевать! – Ирка крикнула это так громко, что из партера к ним во множестве повернулись укоряющие лица.

Мамзелькина куриной своей лапкой сгребла Ирку за плечо:

– Нет, березонька! У нас в канцелярии так борщи не варятся… Велено – делай! Оно, конечно, можно под дурачка закосить! Унести какую-нибудь другую Арбузову, поохать: мол, поди их разбери, этих Арбузовых, все круглые, все на одно лицо! Вкалываю без выходных, света белого не вижу! – в голосе старушки появилась плаксивость, но легкая, намечающаяся, словно она чуть приоткрыла, а затем сразу туго закрутила слезный кран. – Так что, готова ты укокошить какую-нить другую Арбузову?

Ирка замотала головой.

– Да оно и не сошло бы! Тут случай особый… – повторно взглянув на бланк, сказала Мамзелькина. – Другое дело, если б ты миллионами людей косила – ну, конечно, могла бы маненько и напортачить… А тут они точно знают, кто такая эта Арбузова! И почему заявку тебе прислали – тоже не секрет. Жилу твою проверяют – выдюжит или нет!

– А что будет, если я откажусь? Просто не сделаю, и все?

– Беда будет! – сурово сказала Мамзелькина, и ее легонькая ручка стала тяжелее могильной плиты. – Твоя коса тебя же и убьет!

– У меня нет косы. У меня копье!

– Правда? – лукаво удивилась Аида Плаховна. – Ну да я женсчина мирная, где мне понимать? Да только разнарядка есть разнарядка!.. Это тебе не с кошечками ранетыми баловаться!

– Пусть коса меня убивает! Не буду младшей смертью! И копье верну Брунгильде! Без нее валькириям не… – Ирка, знавшая уже кое-что от Багрова, вдруг запнулась.

– Что «не»? Почему замолчала? – спросила Мамзелькина, переводя на Ирку зоркие глазки.

– Ничего! – быстро исправилась Ирка. – Просто умру, и все!

Аидушка цокнула язычком:

– Благородно – да что толку? Убьет копье тебя – станет бесхозным. Мрак найдет ему новую, менее щепетильную хозяйку, а Бабаню твою… извиняюсь… мне придется выкосить, потому – разнарядка!

И Плаховна важно вскинула костяной пальчик к театральной люстре, как если бы разнарядки исходили непосредственно оттуда.

– А если я отдам копье Брунгильде еще до наступления срока? А в среду у меня как бы совсем не будет копья? – не задумываясь, спросила Ирка. Она еще по инерции считала Аидушку союзником, хотя с каждой секундой ее сомнения все росли.

– Дело хорошее! – сразу одобрила Мамзелькина. – Отдавай хоть сейчас! Да только тряпочку-то не сымай… А то как бы, неровен час, Брунгильда твоя не отправилась вслед за Зигфридом и прочими древними…

– Умрет?! – ахнула Ирка.

– Ох-ох-ох! Все там будем, всешеньки! – заныла Аида Плаховна, но опять же заныла кратковременно и намечающе. Она еще ухитрялась, помимо разговора с Иркой, смотреть спектакль. Но восхищали ее не актеры, а дирижер, чьи уже упомянутые руки, казалось, вообще не имели костей, а только одну стремительность.

– Ишь, что творит, собака! Волшебник, натурально волшебник! – сказала Аидушка с восхищением.

– И что мне делать? – спросила Ирка.

Она была раздавлена, загнана в угол. Плечи дрожали. Она плакала, но без слез. Глаза оставались сухими.

– А что тут сделаешь, яблочко мое ненадкушенное? Надо взять себя в руки и скосить! – жестко отрезала Мамзелькина и вдруг, точно сжалившись, быстро заглянула сбоку Ирке в лицо. – Ох, жалко мне тебя, девка! Есть тут одна зацепочка! Посмотри-ка сюда!

Ирка послушно посмотрела на бланк, на место, которое Плаховна очерчивала пальчиком.

– Видишь пометку карандашную?

– «Нсогсос»? – переспросила Ирка. – А что она означает?

– Да я-то откуда знаю? Видать, канцелярист чтой-то свое черканул! Но по правилам на официальном бланке посторонних надписев быть не должно. Тут как в паспорте: любой лишний штамп или хоть цветочек нарисованный – документ под замену должон идтить. Вот мы за это и ухватимся: мол, недействительно, и все тут! Протест то есть подать. А протестов всяких у мрака знаешь сколько? Всякая тля комиссионерская строчит. Пропасть такая размером с море – и вся пергаментами забита, страничками, обрывками всякими! Лет семьдесят будет наша очередь подходить, ну а там уж, сама понимаешь, никто не вечен…

– Мы это сделаем, да? Бабаня будет жить! – воскликнула Ирка, мгновенно обретая надежду и преисполняясь зашкаливающей нежности к Мамзелькиной.

Аида Плаховна тоже ощутила эту нежность и, засмеявшись, поцеловала Ирку в щечку. Ее дыхание пахло еловыми венками.

– Сделаю. Но с условием! Тут страж один есть, Джаф… Говорят, Лигул ему поручил у Улиты и ее сына эйдосы забрать. И Тухломона ему дал под начало.

Мамзелькина произнесла это быстрым, едва различимым шепотком, а когда Ирка начала переспрашивать, строго погрозила ей пальцем: мол, узнала и узнала, а мое дело – сторона.

– Не нравится мне этот Джаф! – продолжала Аида. – Скользкий он какой-то! Вроде говорит, что не боец, да только как его дуэли посчитаешь – призадумаешься. Светлых стражей убил уже с десяток, в том числе и четверых златокрылых… У мрака семерых прикончил, даже и пару серьезных рубак. Ну оно конечно – ученик Арея! Многое умеет.

Ирка локтем едва не столкнула бинокль в партер:

– Кто ученик Арея? Джаф?

– Он самый, голубка моя! По слухам, Арей тренировал его во время своей ссылки в Тартаре. Непонятно, как Джаф нашел к нему подход. Не исключаю, что Арею нужен был хоть кто-то для совершенствования мастерства. Они занимались лет пятнадцать или около того, а потом поссорились. Говорили, Джаф то ли предал Арея, то ли сделал ему какую-то подлость.

– Подлость в Тартаре? Это же нормально! – легкомысленно сказала Ирка.

Мамзелькина посмотрела на младшего менагера с укором:

– Это нормально для мрака, но ненормально для Арея! Все-таки он был его учителем, а Джаф – одним из самых способных его учеников! Кроме того, хотя поначалу Джаф бился мечом, недавно он обзавелся невидимым оружием. Ран оно, понимаешь, не оставляет!

– Это как – не оставляет? – удивилась Ирка.

– А так. Выходит кто с Джафом на бой, а потом – раз! – и готово. Не поймешь, как Джаф его ухлопал.

– Даже вы не знаете?

– Даже я. А уж мне завсегда известно, кто от чего лыжи отбросил. Работенка у меня такая – за другими травку подкашивать.

– А по движениям-то можно понять, чем он атакует? На какой дистанции наносится завершающий удар? – быстро спросила Ирка.

Аида Плаховна кокетливо замахала на нее ручками:

– Чур меня, чур! Ты, милая, меня вумными словами не пугай! Труп – он, милая, мертвец и есть, тело недвижимое!

– И что я должна сделать? Вызвать Джафа?

– Нет, мышка, не примет он твой вызов! Где это видано: младшему менагеру некроотдела со стражами биться? У меня другой интерес! Надоело мне за Джафом собачкой бегать и глазеть, как он не пойми как стражей ухлопывает! У меня ж тоже профессиональная гордость! Давай так: как следующая дуэль у него, ты сама туда прибудешь и, кого Джаф убьет, приберешь!

Ирка проглотила слюну:

– Значит, сделка? Я соглашаюсь забрать того, кого ухлопает Джаф, а вы за это устраиваете так, что разнарядка на Бабаню становится недействительной?

– Недействительная и есть! Я уж, солнце мое, знаю, как бумажку Лигулу подсунуть, чтобы протест наш до конца века разбирался! По рукам?..

– Нет, погодите! А еще я перестаю быть младшим менагером, а копье Таамаг возвращается к Брунгильде! – выпалила Ирка, холодея от собственной наглости.

Она была уверена, что Мамзелькина откажет, но та вдруг хлопнула ее по плечу:

– Не хочешь, значит, смертью быть? Ну шут с тобой, девка! По рукам! Одного забери, и довольно с меня!

– Так вы согласны? – не поверила Ирка, торопливо протягивая старушке руку.

– Эйдосом клянешься? Бессмертием своим, что заберешь?

Последнюю фразу Мамзелькина произнесла, когда Иркина рука была уже в цепкой ее ладошке. Ирка дернулась было, но сдалась, обмякла.

– Клянусь! – выпалила она, не позволяя себе усомниться. Тяжелая театральная люстра качнулась, зазвенела мутным хрусталем – и Ирка, холодея сердцем, поняла, что ее клятва зафиксирована там, где ни одно слово не может быть стерто.

– Зачем вам это? – спросила она.

– Да так вот! Надоело смотреть, как ты вихляешь. Уж коли взялся за косу – так коси. Так, по-моему! – заявила старушка и, чем-то очень довольная, убрала бинокль в рюкзачок. – Ну, милая, собирайся! Пора нам идтить, а то скоро давка в фойе будет!

– Как – давка? А спектакль? – растерялась Ирка.

– Ты что, и спехтаклю смотрела? Ну ты прямо Юлиус Цезарь! Тот тоже два дела сразу делал: орехи ел и в ухе ковырял. Не будет никакой спехтакли! – заявила Мамзелькина.

– Как так не будет? Еще же и до половины не дошло! – удивилась Ирка, хорошо знавшая чеховскую пьесу.

– Ды так! Работенка тут у меня. Я и так уж на пятнадцать минут затянула… – охладев глазами, Аида Плаховна неуловимо шевельнула своей ортопедической тростью, и роскошный дирижер – тот самый, кругленький, с длинными волосами – вдруг покачнулся и начал заваливаться, хрипя и хватаясь за ноты.

Труба издала длинный заблудившийся звук. Оркестр сломался, зашатавшись вразброд. Запоздало гукнули и стыдливо замолкли румяные тарелки. К дирижеру бежали, хватали его под руки. Одна из трех сестер, та, которая не была братом, спрыгнула со сцены прямо в оркестровую яму и громко, жалобно крикнула:

– «Скорую»! «Скорую» сюда!

Ирка, как в бреду, представила, как в зал въезжает «Скорая».

– Человеку плохо! Сделайте что-нибудь! Вы же им восхищались! – хватая ее за руки, крикнула она Мамзелькиной.

– Служба у нас такая! Разнарядка – она не платок, ей нос не вытрешь! – пропела старушка, подчеркивая не столько слово «разнарядка», сколько «у нас».

Ирка попыталась поймать ее, удержать – да где уж там. Аидушка уже пробиралась к выходу – неспешно, но на деле неуловимо быстро, как ящерка, прячущаяся в трещину в камне. В пространстве истаивал синий силуэт ее страшного сельскохозяйственного орудия, уже нисколько не напоминавшего ортопедическую палку.