– Иди да глянь у соседа. А-то бы его собака мою капусту жрала. Мои куры пшено клюют, а его псы через забор слюнями давятся. Голыдьба. Вот раньше, я понимаю, красота была. Домик к домику, что петушки с гребешками. Везде порядок. А сейчас даже околицы не стало. Всё коровами засрали. Село-то было какое… Залюбуешься. Всё испохабили с этими переселенцами.

– А ему всё в диковину, – отмахнулся Сергей. – Он же художник. Рисует чего-то. Книжки иллюстрирует. Ему у нас всё равно что на другой планете.

– Вот и летел бы на Марс, – пробухтел Толька, продирая глаза после ночной гулянки.

– Ну, и народ же вы, столбовские!

– Да уж какие есть, – осклабился Толька. – Мы казацкого роду. И не какие-нибудь там переселенцы.

Сказанное немного касалось и Мандрусова, поскольку хоть и давно, но он тоже переселился на Амур, и вживание в местную среду давалось ему не без трудностей. Толькины слова зацепили Сергея:

– Гляди какой казачина выискался. Да из тебя казак как из говна пуля. Ты в седле-то когда последний раз сидел? Или косой косил? Казак, с печки бряк. – Не давая Тольке открыть рот он заразительно рассмеялся. На его удивление Толька совсем не обиделся и тоже закатился смехом.

– Точно говоришь. И тятя мне говорит, знаешь как? Твой дед, говорит, был амурским казаком. Стало быть я сын казачий. А ты, это он мне говорит, хрен собачий!

Толька опять закатился смехом, от чего всё лицо его раскраснелось.

– Ух. Посмеялись и будя. Не тебя я имел в виду, не серчай Манжур. Мне плевать, откуда ты и кто ты. Тебя соплёй не перешибёшь и одним стаканом не свалишь, а значит свой. Ладно. Дай хоть пожру я. Ты не против? А-то похмелье мучает.

Он поставил на стол кастрюлю холодного борща и стал наворачивать со дна ложкой. Потом разделался с хорошим куском мяса, без которого не прожил бы ни дня, но говорить не переставал.

– Ты мне скажи. Почему все японцы любят скалить зубы и кланяться? А этот, как статуя. Хоть бы раз улыбнулся. Не настоящий он японец, – разжёвывая жилы, рассуждал Толька, – на шпиона он похож, а не на художника. Он, как его… Самурай.

– А тебе-то что. Чего у нас шпионить?

– Не скажи. – Толька наконец-то прожевал мясо и уже наливал себе из чайника. Жены в доме не было, и он по-хозяйски орудовал на кухне. – Иду я как-то от солонца… – Тут он осёкся, прикусив губу.

– Валяй дальше, – махнул рукой Сергей. – А-то я не знаю где ваши солонцы да кормушки и какое мясо ты сейчас уплетал.

– Виноват медведь, что корову съел. А спрос-то с пастуха, – вывернулся Толька.

– Ну, на каждую корову колокольчик не повесишь.

– Вот и я говорю, – кивнул растерянно Толька. – Иду, значит. А темно! Смотрю, огоньчишко мерцат. Сперва подумал, что это наша телевышка. Там завсегда огонь горел раньше. Но думаю, как же это? Даже визирчик поставил. А утром пошёл глянуть. Не поленился.

– На тебя не похоже, – усмехнулся Мандрусов.

– Нет там никакой вышки. Одни сопки. А горит каждую ночь. Интересный такой свет. Голубоватый.

Толька откровенно задумался.

– Ты вот, Сергей, скажи. Почему в районе почти все коровы заболели? Так говорят, мол, рак какой-то. А я думаю, или врут, или зарыли что-нибудь. Нам ведь не скажут. А мы здесь подыхай медленно!

Уговорив в два глотка кружку чая, Толька накрыл стол большим полотенцем, прихватив напоследок со стола головку чеснока.

– Не срамись, Козырев! Как с человеком разговаривать будешь?

– Не перегаром же на него дышать. Мне не целоваться. Да и о чём с им говорить, када ни, я ни он друг друга не понимаем. Мне с ним, всё равно что свинье с курицей беседовать. А не понравится, отвернётся. – Толька отковырнул пару зубков от чеснока и сунул их в рот. – Ну чшо? Пошли, что ли.

Он вышел на веранду, где уже с вечера его ждал большой рюкзак, собранный женой, самому Тольке было не до того. Обмотав ноги портянками, он залез в резиновые сапоги и, взвалив рюкзак на здоровое плечо, пошёл к машине.

У калитки стоял всё тот же «Уазик», где ждал японец.

– Поехали, что ли? – улыбнулся Мандрусов гостю, приглашая того занять место рядом с водителем. – До первого брода довезу с ветерком.

– Не запряг, а уже поехал. Ты и до второго довезёшь, ничшо с тобой не сделатся, – схамил Толька, ненавязчиво отодвигая плечом гостя и влезая на переднее место. – Давай, Фудзияма, полезай на зады. Там безопаснее. К дорогам нашим не привык, поди. Ишо в окно стукнешься скорлупой своей.

Скупо улыбнувшись, японец покачал головой и полез на заднее сидение.

Проехав улицу и миновав недостроенную школу, машина одолела небольшой подъём, и, выехав за деревню, покатила среди леса по хорошо накатанной дороге. Петляя среди молодого подлеска, дорога неизменно бежала среди двух высоких ряжей по широкому распадку, посреди которого узенькой жилкой тянулась речка Столбовка. Неугомонный Толька всё время не закрывал рта, громко смеялся и размахивал руками, делясь с охотоведом свежими столбовскими новостями.

– Слыхал, что Савченко отчибучила?

– Она же самогонку гонит.

–Вот и я про то. Вчера прихожу к ней, а нет, позавчера, за поллитрой.

–Так вчера, или позавчера, – не скрывая иронии, спросил Манзуров.

–Да какая разница. Этой ведьмы дома не оказалось, а дочка еёная, с моей внучкой в одном классе учится, выходит на крыльцо и говорит нам, что мама за дихлофосом в магазин пошла. Я ей говорю, хрен с ним, с дихлофосом, ты бутылку продай нам, и деньги даю. И знаешь, чего она ответила?

– Ну…

– А как я продам, если он ещё не готов.

–Я говорю, как это, не готов. Ну, в него же дихлофос надо добавить. Это она мне. Я говорю, это зачем? Для крепкости, говорит.

Толькин смех был таким взрывным, что Мандрусов едва удержал руль на подвернувшемся ухабе. Даже японец, ничего не понимавший в Толькином рассказе, до этого сидевший безучастно, и разглядывающий склоны нависающих сопок, растянулся в улыбке.

Вскоре выехали на большое поле. Всё оно было сплошь покрыто ярким светло-зелёным цветом только что распустившейся гречихи. Дурманящий запах ворвался в душный салон автомобиля. Сергей остановился и заглушил двигатель. Все вышли.

По широкому распадку спускалась утренняя прохлада, в чистом небе, как и всегда, щебетали птицы. Среди цветов сновали труженицы-пчёлы, наполняя тишину удивительными звуками самой природы. Где-то совсем рядом, мелкими искорками рассыпая солнечные лучи на перекатах, шумела речка.

Глаза японца засветились, он глубоко вдохнул и неожиданно заговорил на своём, никому не понятном языке, делая восторженные жесты по сторонам.

– Губу-то раскатал, даже переводить не надо, – самодовольно съязвил Толька, бесцеремонно пристроившись к заднему колесу.

– Ну, ты тоже! Нашёл место! – возмутился было Сергей.

– А чшо я такого сделал? Баб по близости нет. Не бежать же к лесу, – нагло засмеялся Толька. – Дело-то обычное.

Сделав его, он достал из нагрудного кармана измятую пачку «Примы» и закурил. С первой затяжки его пробил жуткий кашель, словно он подавился. Он долго ругался, потом бросил окурок на землю и полез обратно в машину.

– Поехали, – рявкнул он из кабины. – Чего эту вонь нюхать. Может, вам ведёрки выдать, чтобы нектар собирали вместе с пчёлами? Или вы здесь почаевать решили? Дак я костерок зганашу.

– Деревня, – словно извиняясь перед японцем за Толькино невежество, сказал Сергей и махнул рукой. Гость понимающе покачал головой, и как-то по-особому, не скрывая удивления, посмотрел на своего будущего проводника. Потом тяжело вздохнул и полез в кабину.

Миновав поле, машина проехала ещё с километр и остановилась там, где дорога упиралась в русло реки.

– Приехали, что ли. Выгружаемся, – весело скомандовал Сергей и полез в багажник за вещами.

– И чего мне! В воду лезть, что ли? – возмутился Толька, не желая вылазить из машины. Немного поворчав, он все же выполз из «Уазика» и бросил на траву свой рюкзак. – Мог бы и проскочить. Не велика лужа. Вода-то, ледяная поди.

– Не велика и честь. Не развалишься. Не сахарный. Слушай меня внимательно, – уже серьёзным тоном заговорил Сергей. – Головой отвечаешь. И не позорь ты нас.

– Чего, чего? – от услышанного Толька вдруг поглупел, переводя взгляд то на японца, то на Мандрусова.

– Говорю, веди себя достойно. И не вздумай его где-нибудь бросить.

– Не учи! – рявкнул Толька. – За собой следи. А мы уж как-нибудь не пропадём с господином, как его там… – Он скинул сапоги, закатал штанины и, прихватив рюкзак, полез в воду. Ругаясь, как последний сапожник, и проклиная всех, кто загнал его в эту воду, он перешёл быструю стремнину и оказался на другом берегу.

– Давай, Фудзияма! Мать твою! Лезь в воду, – заорал Толька. – Или тебе для такого случая мост построить?

Воодушевлённый Толькиным примером, японец быстро стянул высокие ботинки и, не закатывая брюк, полез в воду. За спиной его висел огромный рюкзак, а с шеи свешивался непомерно длинный дробовик. Балансируя своим ружьём, он так же легко миновал быстрину и вылез на другой берег.

– Жду вас на Кулёмной! – прокричал Сергей.

–Дорогу пробейте гусками! Вездеход же. На марях-то травы выше головы. Ноги-то уберём, чай свои.

–Да знаю. Сделаем, не беспокойся. Долго не сидите там, и не опаздывайте.

Машина завелась и, поднимая пыль по сухой дороге, понеслась обратно.

– Сам не опоздай, – пробухтел Толька и улыбнулся японцу. Сидя на брёвнышке, он уже потягивал сигарету и ухмылялся тому, как его попутчик собирается в дорогу. Внимание его привлёк дробовик. Таких Толька не видел ни у кого в районе. Ружьё было внушительным, с удлинёнными горизонтально расположенными стволами. «Двенадцатый калибр, – смекнул он. – Из такого любого зверя можно завалить с одного выстрела. Но и отдача у него должна быть». Толька искоса изучал фигуру временного попутчика, всё больше поражаясь этому несоответствию. Массивный приклад, толстые воронёные стволы, намного длиннее обычных; оружие никак не вязалось со своим хозяином. Разломив дробовик, японец вложил в стволы два патрона, захлопнул его и, щёлкнув предохранителем, закинул за плечо.

– Куда спешишь? – усмехнулся Толька. – Ретивая лошадка не далеко едет. – Он указал на часть свободного бревна. – Посиди перед дорожкой. Путь-то не близкий.

Как ни странно, японец его понял. Он кивнул, скинул с плеч свой рюкзак и уселся на него, приставив к ногам своё оружие.

В воздухе по-прежнему веяло прохладой, а кругом беззаботно щебетали птицы. Только мог сколько угодно сидеть вот так, но надо было идти. Он хлопнул себя по коленям и, тяжело вздохнув, нехотя поднялся, не в силах оторвать взгляда от оружия.

– Ну, пошагали, что ли. Чего задницы просиживать. Медведи теперь ждать не будут, того и гляди в берлоги залягут.

Он аккуратно затушил бычок, потом взвалил на плечи рюкзак и резво пошёл по накатанной дороге.

Прошагав около часа, пока дорога шла среди молодого липняка, они вышли в широкий распадок. Оказавшись посреди чистого пространства, путники ощутили поток прохладного воздуха, с верховьев тянуло свежим ветерком. Всюду пахло полевыми цветами. Посреди распадка шумел едва различимый ручей, русло которого выдавали вербы и подклённик, а сразу же за ручьём, у подножья сопки, мирно дремала пасека, напоминавшая маленький сказочный городок.

Из городка вылетели две небольших собаки неопределённой породы. Выполняя свой собачий долг, они свирепо набросились на чужаков, клацая зубами у самых ног, но, видя, что их не боятся, лайки завиляли хвостами и побежали рядом, как-будто показывая дорогу. Добежав до калитки, они развалились в зелёной траве, лишь искоса наблюдая за гостями.

Оставив попутчика у изгороди, Толька по-свойски ввалился на пасеку. Неожиданно из дома выскочил невысокий мужичок с поповской бородёнкой и резво зашагал к одному из бревенчатых сараев. Не прошёл он и десяти шагов, как Толька догнал его с явным намерением почесать об него свои кулаки.

Наблюдавший за всем этим японец, посчитав, что лучше не вмешиваться, и просто наблюдать, снял с плеч рюкзак и, достав из него кружку, в сопровождении собак пошёл к ручью.

– Чаем напоил бы! – орал Толька на хозяина, не давая тому и слова вставить. – И мёда доставай! – напирал он своей громадной фигурой.

…– Кому ты байки рассказываешь! Приноса у него нет. А пчёлы куда летят? А это что? – Толька ткнул в лицо пчеловода цветком гречихи, сорванным ещё на поле. – Ну-ка дай сюда! – Он по-хамски вырвал из рук пасечника связку ключей и размашисто пошагал к омшанику, где летом обычно хранили мёд. Вёл он себя по-хозяйски, и по уверенным движениям было видно, что на какое-то время у пасеки сменился хозяин. Гремя засовами, Толька проник в предбанник и через минуту вынес оттуда сорокалитровую флягу.

– Убери лапы! – прорычал он на путавшегося под ногами пчеловода, отстраняя того от драгоценного бачка. – Это чтобы не врал. Жид пархатый! Не поспела! Да я от неё ещё на броду вонь учуял, – оскалил довольную пасть Толька, успев уже залезть кружкой в мутноватую жидкость. – У самого зубы от скупости смёрзлись, а всё туда же. Ты бы не срамился перед гостем! – продолжал напирать Толька. После выпитой кружки настроение его резко улучшилось, и он сгрёб в охапку бедного хозяина.

– Колюня! Погляди, кого я тебе привёл! Настоящий японский камикадзе. Будет жить у тебя на пасеке, медведей отпугивать. – Он больно ущипнул Колюню и засмеялся. – Шучшу. Побудь хоть на полчаса человеком. А-то что он о нас, русских людях, подумают, глядя на тебя, скупердяя?

Через полчаса гости уже сидели за столом. Посреди него стояла большая чугунная сковорода жареной картошки вперемешку с кусками обжаренного сала и мяса. Ловко орудуя ложкой, Толька аппетитно поедал содержимое и подбадривал своего спутника.

– Давай, Фудзияма-сан! Самый жадный человек в районе угощает. Пользуйся случаем. Другого такого скряги и сквалыги не сыщешь. С грязи пенки снимает. Правда, Николаша!

– Это кто жадина-то? – встрепенулся хозяин. Говорил он тоже громко, иногда переходя на фальцет. – Я что для тебя пожалел? – зазвенел он. – Да ты хоть запейся у меня. – Он заискивающе посмотрел на Толькиного спутника. – Что ж мы, не русские люди, что ли. Мы завсегда к гостям, со всей, как говорится, душой и сердцем.

После выпитого из его глаз уже текли слёзы умиления, он оправдывался перед гостем, извинялся за свою нищету и подливал Тольке из большого ковша мутной бражки.

Пока хозяин и Толька обменивались любезностями и обливали грязью общих врагов, японец молча сидел у края стола, потягивая из кружки душистый чай, который Колюня заварил специально по такому случаю из липового цвета. Лицо гостя порозовело, и по нему потекли капельки пота. Потом он достал из рюкзака планшет с бумагой и стал в нём рисовать. Коротко бросая взгляды то на Тольку, то на Колюню, он резво скрипел фломастером, не скрывая удовольствия от своего занятия. Потом он занялся пейзажем, и всё время повторял одни и те же слова, жестами указывая на зелёные сопки. Запьяневший Толька ничего этого, естественно, уже не видел. Он громко смеялся, чавкал, запихивая последние остатки еды в свой рот.

– Художник… Сами знаем, что красиво! Да красиво-то в карман не сунешь, – смеялся он, делая вид, что понимает по-иностранному. Его глаза блуждали по стенам, выискивая собеседника. – Мне одному доверили! – ревел Толька, стуча себя кулаком в грудь. Язык его уже временами заплетался между зубов, а глаза блуждали по кухне, отыскивая собеседника. – Ты меня уважать дол-л-жен! В-видал! Самурай. Настоящий. Книжки илюсри… илюстрирует. Про наших медведей репортаж будет снимать.

Тупо мотая огромной вспотевшей головой, он вдруг поймал на себе укоряющий и пренебрежительный взгляд попутчика. На мгновение Толька замер. Что-то изменилось в его лице. Он с грохотом поставил недопитую кружку и отодвинул от себя пустую сковороду.

– Баста! Налей нам на дорожку, и всё, – обратился он к хозяину. – У нас маршрут, – важно подчеркнул Толька и поднялся, прихватив со стола приличный шмат сала и пучок зелёного лука. – Мы люди не гордые. Раз хлеба нету, так мы и салом обойдёмся, – не унимался Толька, войдя в своё особенно приподнятое настроение, собирая со стола всё что можно было запихать в рот.– Да не жмись ты. Вон, в двухлитровую лей.

Пока Колюня суетился с медовухой, Толька стоял над его душой, не отрывая глаз от драгоценного зелья.

– Ни одной же капли не пролил. Послал господь друга. Процедил бы хоть, – ворчал Толька, внимательно наблюдая за движениями хозяина.

Колюня удивлённо посмотрел на Тольку и пожал плечами.

– А чего её цедить? Воск же.

– Правильно! – рассмеялся Толька. – Через зубы процедится.

– Обратно-то когда ждать? – неуверенно спросил хозяин.

– Обратно мы через Кулёмную.

– Так это же все полсотни вёрст будет! – воскликнул Колюня, не сдерживая вздоха облегчения.