Поднимаю голову и вижу, что перед нами помимо знакомой публики обосновались три-четыре незнакомых быдлана. Один уже запустил руку на сцену, изъял у Роммеля распечатку со списком песен и с глубокомысленным видом их изучает. А я-то думал, что со своими переругиваюсь… Кто их в такой цивильный клуб пустил вообще, интересно?

И откуда они вообще такие слова знают – «перформанс», «концептуальное искусство»? Не иначе, репортажей про Pussy Riot насмотрелись.

Рядом с ними держится странная тетка подержанной наружности. Интересно, это еще кто? Быдло-мама?

– Все-все, парни, у нас тут маленькие сложности, – это Стэн подскакивает и прикрывает меня. – Никто никому ничего не показывает…

Австралопитеки не эскалируют конфликт, и на том спасибо. Все-таки жаль, что мы не гангста-рэперы…

В этот момент меня кто-то хлопает по плечу. Поднимаю голову и вижу того самого «евангелиста». Он-то зачем на сцену вылез?

– У тебя со шнурами проблема, поменяй.

– Чего? – переспрашиваю у него измученным голосом.

– Говорю, шнур поменяй, который из клавиш в пульт идет. Точно тебе говорю.

Так и есть, проблема может быть только там. Вот только где его взять, еще один шнур? Подходит Стэн, разглядывает меня в упор, и я вспоминаю, что он мне несколько раз напоминал, чтобы я купил запасной.

«Да, я идиот, и не фиг не меня так смотреть! – хочется заорать на Стэна. – Сам бы и купил, раз ты такой умный!»

Мужик с понимающим видом кивает, исчезает со сцены, а через полминуты появляется снова со шнуром в руках.

– На, не психуй. После концерта только отдай, не забудь.

Вот тут-то у меня и прорывается истерика. Я начинаю беспорядочно благодарить, половину слов глотаю, потому что при этом вожусь со шнурами, снимая старый и подключая новый. Знаток апостола Матфея тактично возвращается в гримерку, сзади подбегает Роммель.

– Крыс, мы уже со Стэнчиком сами настроились.

– Слава Богу… Сколько у нас времени осталось?

– Двадцать одна минута… Давай какой-нибудь кусок прогоним для настройки, хотя бы без вокалов, и надо начинать.

– Давно уж надо…

Роммель командует: «Лазанью!», Троцкий дает клик, и мы судорожно выжимаем ее из себя – от вступления и до конца второго куплета. Звук плавает, басуху Стэна я не слышу вообще, но, похоже, это уже никого не парит. По-правильному надо бы сыграть еще какой-нибудь фрагмент с вокалами, потом отстроить баланс инструментов… но тогда времени на само выступление вообще не останется.

– Всем привет! – это вопит в микрофон Роммель. – Мы группа «Хальмер-Ю»! У нас были маленькие технические проблемки, извиняемся за задержку, но теперь все отлично! Наш концерт предлагаю считать открытым!

Публика, как ни странно, даже хлопает, причем яростнее всех – быдланы перед сценой, с которыми я чуть было не налетел на махач.

Стэн три раза показывает мне растопыренную пятерню, потом еще раз – три пальца. Я соображаю, что у нас из сорока минут осталось восемнадцать. Интересно, сколько песен мы успеем сыграть – четыре, пять?

Роммель поднимает руку, Троцкий палочками отсчитывает четыре клика, и мы стартуем – даже не верится! – с «Дуги Бримсона», которым планировалось «дать всем прикурить». Вступление пролетаем лихо, и я выскакиваю из-за синта к микрофону, чтобы читать речитатив:

Сегодня день рождения у президента Никсона!

В честь этого весь город стал похож на Дуги Бримсона.

В кафе официантка улыбается безжизненно

Все тем же самым фирменным оскалом Дуги Бримсона.

С картин слепых художников – непризнанных и признанных

– Глядят кривые лица точных копий Дуги Бримсона.

Поднимешься на палубу сверкающего глиссера —

Конечно, капитан неотличим от Дуги Бримсона.

Роммель звучно вступает на припеве:

Тот, кто скажет, что это абсурд,

Прямиком из зала пойдет под суд!

Тот, кто вопит, что это шиза,

Пусть срывает глотку, мы только за!

Успеваю глянуть в зал и вижу, как Светик старательно подпевает ему – не обманула! Впрочем, разглядывать публику некогда – во втором куплете я начитываю в совсем уже бешеном темпе:

Я корчу рожи в зеркало, язык до носа высунув, —

Никак мне не избавиться от сходства с Дуги Бримсоном!

И даже в старых книгах, кем бы ни были написаны,

Герои – как парад молочных братьев Дуги Бримсона.

Уже буквально вечером идея будет слизана,

Весь мир залихорадит в карнавале Дуги Бримсона,

Все коротко подстрижены и в пухлых масках скалятся…

Делаем резкую паузу, остается только клик барабанов:

А утром праздник кончится, из памяти изгладится…

И снова мощный припев! Интересно, в зале хоть какие-то слова разобрать можно?

Все, первую пролетели!

Зал (во главе с быдлом, которое выглядит уже совсем как десант любящих дедушек на свадьбе внучка) довольно бодро аплодирует.

– Спасибо! – орет в микрофон Роммель. – Следующая песня называется «Лазанья».

Он что, решил все на ходу поменять?! Сейчас ведь должно быть «Удушье»!

Перехватываю удивленные взгляды Стэна и Троцкого, но потом догоняю, что его распечатка с порядком песен осталась у быдланов, и посмотреть нашему фронтмену просто некуда.

Впрочем, «Лазанья» – так «Лазанья», и мы начинаем первый за сегодня медляк. Я играю несложную аранжировку – здесь мне читать не надо, все поет Роммель:

Задуши меня, но только пусть никто не знает,

Как я брел ослепший до метро.

Подожги меня – и ты увидишь, как растает

Моя гордость, словно злобный тролль.

Я бы еще долго мог обсасывать обиду

И жалеть себя, бедняжечку,

Если бы не знал, что мы с тобою будем квиты —

Души склеивать клочок к клочку…

Тут я чувствую неладное – с каждой строчкой мне все меньше нравится то, как мы звучим! Сначала это просто стремные ощущения, но к концу куплета музыка превращается в какую-то кашу, и тут до меня доходит: Троцкий все сильнее и сильнее ускоряет темп! А ускоряет, потому что нас не слышит! Правильно, нормальной настройки-то не было…

А Роммель, как глухарь, – когда поет, ничего вокруг себя не замечает:

Драма – опять холодная лазанья,

Мама, за что мне это наказанье?

Стали страшней огня, опасней стали

Касанья глазами…

Смотрю через плечо и по глазам Стэна вижу, что он в панике. Я хочу помахать ему, что все в порядке, но руки-то снять с клавиш не могу!

И тут происходит самое паршивое, что только можно придумать, – Стэн просто перестает играть и поднимает ладонь вверх.

Троцкий стучит еще несколько тактов и тоже останавливается. Причем всем в зале, от звукаря до бармена, понятно, что это не тонкая аранжировочная задумка, а явная лажа.

Секунд десять – тишина, только один из усилителей издает мерзкое гудение. Потом из зала кто-то свистит. Получается пронзительно, мерзко и в тон усилку.

– Снова! Три-четыре, – командует Роммель.

В каком-то ступоре выдавливаем из себя совсем протухшую «Лазанью».

– Ребята, еще две песни – и все! – раздается в колонках голос звукорежиссера.

Ага, когда он нужен, тогда его нет, а когда не нужен…

Не выходя из ступора и избегая смотреть в зал, механически штампуем «Удушье» и «Прямой эфир». Роммель вяло произносит какие-то дежурные слова в микрофон, и мы, подхватив инструменты, поднимаемся в гримерку. Там я натыкаюсь на мужика-«евангелиста» и молча возвращаю ему шнур. Их группа (все примерно такого же возраста, как и он) неторопливо спускается на сцену, и мы остаемся вчетвером, злобно переглядываясь.

– Ну и на фига ты играть бросил? – с места в карьер накидывается на Троцкого Стэн. Рискованная затея, между прочим.

– Ты больной, что ли? Кто перестал на басу втыкать?

– Ну, ясен пень, я паузу сделал! Не поймешь, в каком темпе ты гонишь!

– Какой еще темп? Я вообще никого из вас не слышал!

– Вообще-то барабанщик никого не должен слушать, – ввязывается Роммель, – а играть, ориентируясь на свое чувство ритма. Или на клик, если у него с ритмом проблемы. Но то, что вас ни фига не слышно было, – это факт.

– Еще бы, – мстительно подхватывает Стэн, – чтобы было слышно, надо настраиваться по-человечески. Но кое-кому сто раз говорили поменять единственный убитый шнур, а толку?

– Чья бы корова мычала, – ярюсь на Стэна и Роммеля. – Кто с расстроенными гитарами на сцену полез?

– Стоп-стоп, брейк, мальчишки! – это Светик снова появляется в гримерке. – Вы что, отношения выясняете?

Мы молчим.

– Да ладно вам! Я фотки отличные сделала, вы там все в таких звездных позах… Пошли вниз, там все наши вас ждут.

– В жизни на такое позорище не выйду, – еще больше мрачнеет Роммель. Хотя, казалось бы, и так был пасмурнее некуда.

Поупиравшись и пошипев друг на друга еще пару минут, мы все-таки спускаемся. Выслушав от друзей массу успокаивающих реплик типа «да не парьтесь, были у вас концерты и дерьмовее», мы оседаем неподалеку от бара, в самом дальнем уголке. Полный провал, яснее ясного.

Тут я замечаю, что сквозь толпу протискивается незнакомый джентльмен в красной бейсболке козырьком назад. Пока я размышляю, зачем она сдалась ему в клубе, он принимается бешеной мимикой демонстрировать, что продирается именно к нам.

– Это что еще за… лоховской клоун? – осведомляется Троцкий.

Теперь его, стало быть, заметили уже все.

Чудо добирается-таки до нас и начинает жать руки и орать в уши – каждому по очереди:

– Парни, отлично выступили! Просто красавчики! Взорвали тут всех! Только хардкор!

Половину слов мы не слышим из-за того, что началась настройка следующей группы (наших спонсоров по шнурам), и джентльмен делает нам знаки, чтобы мы вышли с ним в коридор.

Не знаю зачем, но мы дисциплинированно следуем за ним.

Как четыре медведя Балу за спятившим бандерлогом.

– Я – Самвел! – представляется он. По-моему, это армянское имя: недавно по работе прослушивал разговор с клиентом-армянином, и у него как раз было отчество Самвелович. Да и на вид этот тип в красной бейсболке явно не скандинав.

– Крыс, – жму ему руку я.

– Рома!

– Стэн.

– Вадя…

– Ну, господа, концерт на пять баллов! Сразу видно, пацаны знают дело! Гитарки качают, просто жара!

Мы переглядываемся – минуту назад мы друг друга люто ненавидели за «выступление века». Может, он не наше выступление слушал, а чье-то еще? И чего ему надо – вот это вопрос на миллион.

– Ну, спасибо, спасибо, – говорит Роммель. – Может, пойдем накатим?

– Отлично! Я вам ставлю выпивку! – бурно жестикулирует Самвел и тащит нас в направлении барной стойки. Точнее, вцепляется мертвой хваткой в Роммеля и Троцкого, а мы со Стэном, оказавшись у них за спинами, переглядываемся. – Это что еще за меценат на нашу голову?

– Не знаю… Ну пусть проставится, раз так рвется.

– Да уж, кроме него нам сегодня точно никто наливать не будет…Как там Троцкий сказал? Лоховской клоун?

– Ага!

Троцкий и Роммель уже подхватывают со стойки кружки с пивасом. Самвел тем временем воздевает руки к небу (точнее, к потолку клуба) и призывает нас со Стэном не тормозить.

– Рассказывайте! Что чувствует группа, только что отыгравшая выдающийся концерт?!

– Да не такой уж выдающийся… – начинаю я, но Троцкий меня отодвигает в сторону. Отодвигает в самом буквальном смысле.

– Концерт, конечно, неплохой был, – миролюбиво басит он, подняв кружку на уровень головы. – Хотя, конечно, нет предела совершенству… Вот тебе – что понравилось?

– Мне понравился драйв!

– Ну, мы – да… Умеем, когда захотим. А ты здесь какими судьбами? Тоже музыкант?

– Я просто креативный человек! Хочу собрать свою группу и сегодня вижу: вот эти парни, которых я ищу! – Он набирает в грудь воздуху и принимает решительный вид. – Давайте мы с вами объединимся и сделаем офигенный проект!

– В смысле? – теряется Стэн. – Совместку запишем?

– Да! И запишем, и много чего еще! У меня готовая концепция арт-проекта, нужна реализация!

У Роммеля есть вредная привычка – сразу лезть в детали.

– А чего за концепция у тебя, Самвел?

– Антикоммерческий проект! Представьте себе: группа, которая исполняет песни исключительно – подчеркиваю, исключительно! – на тему ловли и приготовления в пищу бродячих животных.

Роммель и Стэн каменеют с такими странными личиками, которых я у них в жизни не видел. Троцкий, по-моему, просто не расслышал, потому что он выглядит относительно нормально.

У меня в голове одна мысль: интересно, где же мы в жизни так накосячили, что на наши головы свалилось это создание?

С его арт-проектами… Или он нас разыгрывает?

Самвел тем временем самозабвенно излагает «концепцию».

– В музыке должен быть заложен элемент провокации! Сколько можно терпеть гламурные хиты про розовые сопли?! Но при этом она, провокация, не должна быть грязным панком середины семидесятых! Изящный интеллектуальный ребус…

Тут, видимо, до Троцкого с опозданием доходит месседж про «ловлю и приготовление в пищу».

– А почему именно бродячих?! – выдает он, выкатив ошарашенные глаза.

Похоже, изящный интеллектуальный ребус ему не по зубам.

– Не обязательно бродячих! Например, ударный номер, открывающий альбом, будет называться «Морская свинка». Про чувака, который знает, что у его соседей есть эта свинка, он мечтает похитить ее и проникает в соседскую квартиру!

Роммель, видимо, первым справляется с шоком.

– Чего там хавать-то, у морской свинки? Она же мелкая совсем, – лыбится он.

– Ты не понимаешь! Здесь главное – идея! Лучше дай сюда гитару, я изображу!

Надо знать Роммеля: не припомню, чтобы он свою красавицу давал кому-нибудь в руки. Вот и сейчас он делает решительный жест и красноречиво ставит чехол с «Ибанезом» себе за спину.

– Ладно, не надо гитару! – Самвел, похоже, расходится не на шутку. – Я сейчас так, без инструмента выдам, чтобы ты проникся!

– Ничего, что народ вокруг? – интересуется Стэн.

– Очень хорошо, что народ! Искусство должно выходить за пределы тесной сцены! Настоящий художник творит каждым шагом, каждым вздохом, и самовыражение несет свой разрушающий заряд в те места, которые еще вчера казались непригодными для творчества. Только хардкор! Кто-нибудь слышал про последний Шанхайский биеннале?..

Тут я выпадаю из разговора, потому что меня накрывает нехорошая мысль: на что же похож весь этот бред? Ну, конечно, очень просто – я почти теми же словами расписывал нашу будущую пластинку, которая перевернет мир. Элемент провокации… Ненавязчивый мастеринг… Ударный номер, открывающий альбом… Разве что убрать «бродячих животных» – и получится точь-в-точь мой искрометный монолог в «Хитер бобре» три недели назад, в компании Молодых-Звезд-Замышляющих-Дебютный-Гениальный-Альбом…

Очень приятно! Неужели это я так выгляжу в кривом зеркале?

Поднимаю голову и обнаруживаю Самвела уже сидящим на барной стойке. Более того – большинство людей в клубе смотрят на него. К тому же сейчас, похоже, перерыв между выступлениями двух групп, и он пользуется этим вовсю – фальшиво распевает, помогая себе жестами.

Я успеваю разобрать последние две строчки:

– Шли лихие люди за котом! Шли они испробовать мясца-а-а его!!!

Мордашки у присутствующих сейчас просто замечательные. Вы себе представляете День открытых дверей в дурдоме?

Давать публике передышку – это против всех законов большого шоу-бизнеса, поэтому опомниться им Самвел не дает.

– А потом – контрастная смена настроения! Из мрачной псевдогероической саги слушатель катапультируется в развязный фанковый поток неструктурированного сознания! Следующий номер будет называться «Пузико песика»! Только хардкор! Пока готов только припев, слова там такие:

У песика пузико!

У песика брюшко!

Животик у Тузика

Набит вкуснющим мяском!

Вижу, как Роммель делает отчаянные попытки не заржать, а Стэн, похоже, наоборот, на грани рвотного рефлекса. Я незаметно выхожу в коридор, набиваю Стэну эсэмэску: «Давай сваливать, выходи к сортирам».

Стэн появляется буквально через секунду после отчета о ее доставке.

– Ну как тебе концептуальное искусство? – принимаю я ернический вид.

– Напалмом жечь такое искусство… Пузико песика…

– Али не любо? – продолжаю глумиться над ним.

– Заткнись, а? Где только таких делают? Слушай, причем он всем этим, которые вокруг, уже говорит, что мы – музыканты его проекта! Нормально, а? Я что, похож на таких, которые морских свинок точат?

В коридоре на секунду становится темно – это вслед за Стэном из зала вываливается Троцкий, умудрившись заслонить свет своей тушкой.

– Слушайте, это что такое было вообще?

– Это нам наказание, – мрачно хохмит Стэн. – Такие типы посылаются группам, которые собачатся между собой на ответственных концертах… Кстати, если кого обидел – не со зла, без обид…

– Да я тоже хорош был, – каюсь я. – Надо просто на будущее выводы сделать. И держаться заодно, а не искать крайних…

Из зала раздаются звуки перегруженных гитар – значит, следующая группа уже настраивается. Стало быть, шоу имени Самвела конец.

– Так, давайте Роммеля вызволять, а то эта мечта скинхеда сейчас сообразит, куда мы смылись. Мы же его музыканты, не хухры-мухры…

– Роммелю щас наберу, – говорит Троцкий, – а то эсэмэску он может через неделю прочитать. А вы пока валите на улицу, если хотите.

Мы киваем, поднимаемся с инструментами по лестнице и выходим на свежий вечерний воздух. После душного зала (где, видимо, вентиляция все-таки не вывозит) кажется, что попал в сказку. Дышим полной грудью и думаем каждый о своем.

Лично я о том, что живу какими-то параллельными жизнями. Вот поеду в субботу на кружок – и попаду в другую реальность. Ту, обитатели которой даже не подозревают, что бывают такие клубные концерты. И что существуют «концептуальные артисты», ищущие состав, чтобы играть песни про ловлю и приготовление в пищу бродячих животных… Точнее, не обязательно бродячих…

Стэн, видимо, в этот момент попадает в унисон моим мыслям.

– Животик у Тузика… Набит вкуснейшим мяском… – напевает он себе под нос.

– Не вкуснейшим, а вкуснющим… – машинально поправляю я.

– Елы-палы! До чего же привязывается, зараза! – плюется Стэн.

– Значит, стопроцентный хит, – мрачно поясняю я.

Из дверей появляются Троцкий и Роммель.

– Куда вы смылись? Мы же только что звездами стали! – хохочет Роммель. – Чувак такую бурную деятельность развел, а вы в самый ключевой момент вдруг заднего врубаете!

– Не придуривайся, – говорю, – давайте двигать куда-нибудь отсюда.

– По пивасику? – оживляется Троцкий.

– Это у нас можно, только поздно очень… Если только у метро что-то зацепим. – Я взваливаю на себя синт. – Главное, чтобы этот стремный товарищ нас не догнал.

– Ну да, товарищ хоть и забавный, но реально стремный, – признает Роммель. – Зря, наверное, я ему свой телефон дал.

– Ты? Ему? – вылупляется на него Стэн. – На фига?

– Правда, ты чем думаешь? Он же от нас не отстанет теперь! – ужасаюсь я.

– Да ладно, не очкуйте… Он попросил, какие проблемы?..

Минуту мы шагаем молча, только прибавляем шагу.

– Чему быть, того не миновать, – решаю я. – А сейчас давайте радоваться вольной жизни, пока он еще не позвонил.

Давайте потрещим хотя бы…

– А о чем трещать будем? О нашем альбоме? – спрашивает Стэн. – Ты же удочку забросил, а с тех пор молчок.

Я вспоминаю «кривое зеркало», о котором думал в клубе, и вздрагиваю.

– Нет, – говорю, – эта тема… пусть отлежится пока. Целее будет.