Цитаты из книги «Один. Сто ночей с читателем»

Гоголь писал в «Выбранных местах».

омните эту сцену, когда в библиотеке наступает невесомость и идёт знаменитая фа-минорная прелюдия Баха в адаптации Эдуарда Артемьева, с такими вкраплениями электронной музыки, как будто звёзды мелькнули в тучах, такими упоительными совершенно. Тарковский – если угодно, поэт невесомости, потому что в его фильмах вообще самые ценные состояния – это состояния, которые наступают сверх разума и помимо разума, такие экстатические.

картине происходит, когда начинают постепенно становиться цветными угли костра. Главное в этой трёхчасовой фреске, в этой саге происходит в последние десять минут, когда вступает гениальная музыка Вячеслава Овчинникова и на этом фоне мы рассматриваем детали рублёвских икон, потому что в этот момент мы понимаем, чем искуплена жизнь, чем искуплен её ужас, из чего состоит её вещество. Тарковский – мастер живописания вот этого вещества. Я замечал много раз, что у меня проходит голова, проходят любые физические недомогания, когда я смотрю «Солярис». Просто гармония этой картины – гармония её красок, её цветов, её воздух, упоительная её атмосфера человечности – она настолько сильна и настолько целебна, что там совершенно не важны мысли, не важны рассуждения об отце, об ответственности землян, о морали. Важна атмосфера невероятной грусти и человечности, которая есть, например, в потрясающем эпизоде в библиотеке

Мысль о смерти с сознанием не совместима, в него не вместима. Здесь оксюморон: если есть сознание, то нет смерти. И с наибольшей силой это зафиксировано, конечно, в рассказе «Ultima Thule». Мир мыслимый, наш мир, наш внутренний мир не может с нашей жизнью прекратиться – он бесконечен, он абсолютен. И в этом набоковская огромная правда. Надо обладать колоссальной силой рефлексии, колоссальной глубиной рефлексии, чтобы в себе за своим Я разглядеть бессмертное Я. И та тайна, которая открылась Фальтеру, любому вдумчивому читателю совершенно очевидна: ничто не может кончиться. Но прийти к этому выводу можно только путём очень глубокого личного опыта.

Вот это «одно, что в ней скончалось безвозвратно», и есть, может быть, душа Блока. Он себя хоронит вместе с Россией. Гибнет и Катька, Катька-Магдалина, символ вечной женственности.

Не нужно думать, что революция была только разгулом мятежа, разгулом стихии. Революция была актом конечной невыносимой усталости от всего. Революция была актом уничтожения всего кондового. Это был акт реформаторский, модернизаторский, а вовсе не буйство древней стихии. И Блок видел в этом прорыв к новому, прорыв к чистому воздуху после долгой душной спёртости. Но ужас-то весь в том, что в вихре этой революции в России гибнет то единственное, что ему дорого. Об

Суть и сюжет поэмы в том, что это история апостолов, которые убили Магдалину. Вот так странно звучит это в пересказе. Двенадцать – это революционный патруль, который возглавляется Христом. И не потому возглавляется, что он идёт впереди патруля, не потому, что они его конвоируют (у Андрея Вознесенского была такая идея). Христос идёт во главе двенадцати потому, что они несут возмездие, несут гибель страшному миру:

В неспанье ужасно то, что остаёшься в собственном обществе дольше, чем тебе это надо. Страшно надоедаешь себе…»

участники моего сообщества ru-bykov.livejournal.com. Я не участвую в нём никак, только иногда комментирую. Но я очень люблю это сообщество, его ведущего Лёшу Евсеева.

Точнейший синтез лирического чувства, цинизма, оскорбления – вот то, что там увидено, поймано. И, конечно, сам Вийон в эренбурговских переводах, в переводах Ряшенцева, а может быть, и во французском оригинале. Достаточно просто приноровиться к тому сочетанию научного и грубого стиля, который и составляет основу всякой поэтики.