Цитаты из книги «Июнь»

Кстати и некстати подчеркивал, что на очное не стал поступать сознательно, решил попробовать жизни. Напробовался быстро, почти сразу

Шел и сам чувствовал, как хорош, – несмотря на малый рост, из-за которого никогда не страдал, всегда гордился. Важен не рост, а соразмерность. У него был рост Лермонтова, совсем немного не дотянул он до Гёте.

Он думал, справедливости неть, а она исть.

Описать то время смог бы только тот, кто в нем не жил, ибо у того, кто жил, сломались все механизмы для описания. Ужасна была именно постепенность этой перемены, ибо когда привыкаешь – перестаешь понимать, что, собственно, тебя не устраивало.

Вся земля была наша, просто не вся еще к нам вернулась.

Всех, кто соображает, увольняют или берут. И конечно, всегда оказывается, что было за что. Умного всегда есть за что.

На острове Ифалук есть порядка тридцати эмоций, которых не знают обычные люди: например, фаго, смесь нежности и жалости, или кхер – радость, смешанная с яростью; и вот специфические, нигде больше не бывающие эмоции есть, наверное, везде, – скажем, горькая американская радость, описанная у Дос Пассоса и всех остальных, проистекающая от того, что карьеру ты сделал, а душу потерял. А российская весна, бледная, слабая, после ледяной бесчеловечности зимы, обещавшей всем полное расчеловечивание, была ужасным, если вдуматься, сочетанием рабской радости, что опять выжили, и слезливого разочарования от того, что опять ничего не получилось.

Вот всё так – поманит и разочарует: мы боимся, чтобы важное не свершилось, и оно в самом деле не свершается.

Мише всегда было свойственно недооценивать себя раннего, думать, что он только в последние дни начал что-то понимать, – обычная черта человека, ценящего новый опыт и презирающего собственное прошлое,

Петербург, положим, хорош для неусыпных трудов и судорожных пиров Петра, для экзекуций и рекреаций, для корабельного строительства на плоских берегах и восстаний на обширных площадях; Москва нехороша для восстаний, они в ней обычно не удаются, а для трудов тесна и суетлива. Москва вся как бы кругами расходится после чего-то главного; камень брошен, и пошли круги – Бульварное, Садовое, Окружная железная дорога…