Она повисла на моей шее, целуя в щеку, оставляя слепок своих "пампушек" на моем лице. Подружка была чуть ниже меня ростом, стройная, с отличной фигурой, все при ней, и обладала неимоверно веселым и задиристым характером, что не отталкивало, а наоборот, – привлекало. Можно было сказать, что она красивая, но черты ее лица были настолько противоречивыми, что могли либо понравиться, либо нет. Мне нравились, собственно, некоторое время мы состояли в тесных отношениях, а после ненадолго расстались. Когда вновь встретились, то эти наши отношения переросли в товарищеские. С тех пор мы просто, можно сказать, дружим, хотя иногда и пробивает покувыркаться в постели, что мы благополучно и делаем. Однако это просто физиологическое удовлетворение друг друга, не более. Нас это вполне устраивало, отчего дружба была ровной и стабильной. Единственное, что мне откровенно в ней не нравилось, так это ее легкомысленное и порой безответственное поведение, которое толкало ее на путь древнего женского промысла. Она не была проституткой в классическом понимании этого слова, просто гулящей девкой, но не с кем попало, а с состоятельными мужиками, чьи кошельки покорно раскрывались перед ее чарами, и делала она такие забеги редко. Ежели "подцепила" какого-то богатея, то отпускала не сразу, стараясь выкачать из него побольше, потом находила нового. К такой бесшабашности ее приучила Ксюша, давняя подруга, прожженная стерва и отвязная путана, торгующая своим сладким местом напропалую, а когда подворачивается состоятельный клиент, – то сразу зовет Ингу. Такой дружбы между ними я не одобрял и часто говорил об этом, но Инга, мило улыбаясь, отмахивалась от меня. Эдакая беспечность крепко раздражала, но все мои выпады в сторону ее подстилки-подруги она неизменно встречала с некой особой несерьезностью, стараясь все перевести в шутку. Обрывала мои нравоучения тем, что вежливо просила заткнуть рот, ибо такая "настоящая" подруга у нее одна – иных нет, и не мне судить о ее увлечениях. Вот те на! Теперь торговать промежностью называлось у них "увлечением"! Хобби не по-нашему. Мне оставалось лишь сожалеть, что Инга иногда бывает просто дурой, раз не понимает, что эта шалава использует ее в своих постельных целях, для роста прибыли. И ей глубоко наплевать на все остальное. Разве это настоящая дружба? Я тепло относился к Инге и действительно искренне переживал за нее, не сомневаясь ни капли в том, что когда-то произойдет нечто, благодаря чему моя беспечная подружка наконец-то осознает мою правоту.

– Чего, и вправду не рад? – корча обиженную гримасу, переспросила Инга.

– Очень рад, – ответил я. – Ты же знаешь. Справка есть?

– Какая справка? – она отодвинулась от меня, недоуменно глядя своими большими глазами в мои.

– От участкового венеролога. О том, что прошла проверку.

– О-оо… ты опять за свое.

Она отстранилась и пошла в гостиную, как к себе домой, а я закрыл дверь и двинулся следом, словно гость.

– Во-первых, у нас венерологов нет. Они есть у вас. А у нас – гинекологи. Но ты не парься, у меня все нормально, а что? – она плотоядно ухмыльнулась. – Есть предложение?

– Сейчас нет, а потом – не знаю.

– Ты че такой скучный? Случилось что?

– Да нет.

– А раз нет – то сбацай кофейку, угости печеньем. Или что там у тебя есть. В общем, принимай гостей.

Ее развязность была скорее напускной, нежели чертой характера, потому что когда она снимала с себя маску бесшабашной и развеселой девки, тут же становилась совершенно иным человеком, – простой и тихой девушкой, с долей скромности и огромным желанием чувствовать себя нужной, любимой. Я знал эти ее секреты, однако Инга все равно в моем присутствии без стыда входила в свою избитую жизненную роль. Она – роль – помогала забывать все плохое, не думать о будущем и скрывать природную застенчивость, страх перед неопределенностью. Пока я кипятил чайник и делал кофе, Инга бродила вокруг меня, что-то напевая себе под нос и делая вид, что рассматривает детали моей кухни.

– Чего веселая? Очередной барыга на крючке?

– Эх, Данила, – деловито вздохнула она. – Ты все такой же занудный. Ревнуешь?

– Боже упаси. Интересуюсь.

– А мог бы и приревновать. Тебе все равно, а мне приятно.

– У нас давно уже не те отношения, чтобы я ревновал. Просто иногда думаю, какая же ты дура, раз за бабки ноги раздвигаешь.

– Фу! Как пошло! – она скривила рожицу. – Не за бабки, а за деньги.

– Тебя именно эта часть фразы возмутила?

– Так а ноги, как ты говоришь, все раздвигают рано или поздно. Философия жизни. А че? Волнуешься за меня?

– Бывает.

– И на том спасибо. Но ты, Данька, не дрейфь. У меня все в ажуре. А насчет нового "кошелька" – ты как в воду смотрел!

– Богатый? – я разлил кипяток в чашки и достал сахарницу.

– А то! И влиятельный! Поперло мне! Что называется, подфартило!

– И кто же сей лопух?

– Почему сразу – лопух? – Инга скривила губы и опустила свои упругие ягодицы на табуретку. – Вполне рек… спек… табельный дядечка и…

– Респектабельный, – поправил я, улыбаясь.

– Чего? А… ну да. И к тому же хороший семьянин. Он мне сам рассказывал, когда с меня слез, – она захохотала. – Нет, правда. Где-то полчаса мне встегивал за семью и принципы! Умора!

– А ты?

– А я что? Я кивала и соглашалась. Мол, того же мнения.

– Понятно. Так кто он? Или секрет?

– Да какой там секрет?! Его рожа по всему городу развешена и по телеку его крутят постоянно.

– Не понял? – я удивленно вскинул брови и застыл на месте. – Это Голиков? Да?

– Ну да. А чего удивляешься-то? Или он не мужик?

Да нет. Видать, мужик, раз по шлюхам шастает. Ну и дела! Голиков Кирилл Борисович был в нашем городе личностью широко известной и всеми уважаемой за прямоту, честность и несгибаемую волю в отстаивании интересов простых граждан. Будучи кандидатом в мэры города и основным конкурентом действующему градоначальнику Качаеву Ефиму Ивановичу (тоже весьма интригующему персонажу местного политикума), он имел огромные шансы на победу в выборах, которые состоятся в скором времени. Его рейтинг рос как на дрожжах, он купался в народной любви и популярности, слыл принципиальным и жестким человеком с повышенными моральными и духовными качествами. Он был своеобразным символом перемен, эдаким брэндом лучшей жизни для всех, кто этой самой лучшей жизни так страстно желал. А желало поголовное большинство. Основные ценности, которые декларировал и олицетворял Кирилл Борисович, – семья и проблемы народа! Вот вам и моралист! Шатается по банькам да ресторанам, тискает девок, тащит их в постель, а после икрометания поет песни насчет принципов и любви к семье. Так сказать, привлекает специфический электорат в составе проституток и шлюх к себе в агитаторы. Молодец Кирилл Борисович! Так держать! Народ с вами!

– Ну ты даешь, подруга! И как ты подцепила этого радетеля за людское счастье?

– Совершенно случайно, – она закинула ногу на ногу и элегантно закурила. – Была в ресторанчике, пила коктейль, общалась с подругами, а тут он! Весь такой важный, с телохранителями. Сидим – болтаем с девчонками, а тут официантик бутылку с дорогущим вином притаранил. Мол, это вам от такого-то столика за вашу красоту и женственность. Ну и понеслась! Сначала бухали, потом в сауну. Богатый перец! Подарки всякие дарит, денег отваливает на расходы. Вот так то!

– Голосовать за него будешь?

– Ты че, милый, рехнулся?

– А среди подруг, как всегда, была Ксюша, – утвердительно произнес я.

– Ну да. Вот ты чудной! Ты меня из-за нее пилишь и пилишь. На словах, я имею ввиду. Эхх! Если бы на деле, а? – она игриво подмигнула и хохотнула. – И чего ты так ее не любишь? Нормальная девка. Веселая. С ней интересно.

– С ней, может быть, интересно, но эта шалава точно куда-то встрянет. И тебя заодно потащит. А я не хочу.

– Да брось! Не парься. Расскажи, лучше, как поживаешь? Давно не виделись ведь.

А что было рассказывать? Я нехотя, общими фразами, описал обстановку, то и дело поглядывая на настенные часы. Время подходило собираться на ночные гулянья, плюс ко всему – я проголодался, а до вечернего сабантуя было еще довольно долго. Мы болтали о том о сем еще около сорока минут, прежде чем она соизволила откланяться и покинуть мою обитель, чмокнув в губы на прощанье и томно вздыхая, словно сексуально неудовлетворенная женщина (хотя даю рубль за сто – сегодня ночью она вовсю ублажала своего знаменитого и принципиального семьянина товарища Голикова). Закрыв за ней двери, я ломанулся в ванную, вымыл лицо от слишком четких следов ярко-красной помады, затем двинул на кухню, быстренько сообразил яичницу с колбасой и помидорами, наспех поел и поплелся в душ. Запиликал пейджер. Вот черт! Я ж совсем забыл перезвонить Борьке! Так и есть – он. Я взял трубку радиотелефона, набрал домашний номер своего друга.

– Привет, старый! Прости, вылетело из головы перезвонить раньше. Не мог.

– Здорово, – недовольно проворчал он. – Встретиться надо. Поболтать. Дело есть серьезное.

Судя по его голосу, либо он на меня злился, либо действительно что-то случилось.

– До вечера не потерпит?

– Не-а. Давай сейчас. Ты дома?

– А где ж еще?

– Давай в нашей кафешке. Ага?

– Ладно. Только я пешком. Подождешь…

– До встречи.

Я все же принял душ, оттираясь окончательно от масла и остатков краски, напялил спортивный костюм и побрел в "Акацию", наше излюбленное место сбора. Это был обычный местный генделик, ничем не примечательный, за исключением ближайшего к нам (я имею ввиду себя и друзей) месторасположения, кухня сносная, пиво вкусное, водку наливают и музыка дрыньчит. Что еще надо? Боря Пономаренко, невысокий блондинистый крепыш с огромными кулаками и широкой грудной клеткой, уже поджидал меня за столиком, посасывая из бокала пиво.

– Здорово, Граф, – он поднялся и мы обнялись, уж такой у нас обычай дружелюбия и команды.

Нет-нет! Вы не ослышались. Именно "Граф". Это было мое второе имя, а возможно, даже первое, и все из-за фамилии и родословной. Все дело в том, что мой полный интерфейс Воронцов Данила Сергеевич, отсюда, собственно, и "погремуха" такая. Есть мнение, пока что не подтвержденное документально и транслируемое исключительно моим отцом, что он и, соответственно, я являемся какими-то дальними потомками знаменитого графа Михаила Семеновича Воронцова, светлейшего князя, российского и бессарабского генерал-губернатора, отличившегося в Отечественной войне 1812 года. В общем, заслуг и почета огромное количество, все не перечислить. Лично я этому факту верил, а потому с детства кичился таким родством, затем хвастался. Я тогда был еще слишком мал и, как всякому мальцу, мне присуща была романтичность, которую серьезным образом подпитывал мой отец. При этом он предупреждал меня об осторожности в высказываниях и суждениях, но я искренне не понимал зачем. Понял лишь тогда, когда был исключен из октябрят, а затем меня долго не посвящали в пионеры. И хотя время моего детства и молодости пришлось на конец 70-х – начало 80-х годов, когда партийная цензура с каждым днем ослабевала, а на причастность к чему-то, кроме Коммунистической партии, могли посмотреть сквозь пальцы, все равно отголоски былой репрессивной системы давали о себе знать вот в таких проявлениях. Более того, уже позже я стал понимать, что такая родословная сильно мешала моему отцу и могла навлечь на всю нашу семью серьезные проблемы, которые иногда случались, и которые он умело обходил. И мое позерство и хвастовство также могли не принести ничего хорошего, но, слава Всевышнему, обошлось лишь снятием значка со школьного костюма с изображением Ильича и задержкой в подвязывании ярко-красного пионерского галстука. Видимо, зная моего родителя, достойного члена партии, кандидата исторических наук и доцента кафедры истории СССР, а также видя мою исключительную успеваемость по всем школьным предметам, на большее не осмеливались. Я был сильно оскорблен и очень расстроен, когда на одном из школьных собраний, найдя повод использовать мое неудовлетворительное поведение на перемене, меня публично, при всех, исключили из состава так называемой "звездочки" и из октябрят. Да и причина выискалась хорошая: мол, затеял драку с товарищем по классу, разбил ему губу, ударил головой об пол, а это недостойное поведение настоящего октябренка. А что мне было делать, когда один жирный и здоровый поц в нашем классе демонстрировал браваду, всех унижал, вел себя как напыщенный гусь, а потом пристал ко мне и в присутствии всех назвал меня "белым недобитком". Вот я и врезал ему по роже, затем сбил с ног и, сев сверху, шваркнул его головой об пол, после чего вся спесь слетела с этого кретина в одно мгновенье и он уже выл во всю, вытирая слезы и грозясь мамой. Я думал, что мои сверстники одобрят такой поступок, ведь он обижал практически всех, но ошибся. Только Петя Гремов и Валерка Жилин, оттянув меня от ноющего побиенного, одобрительно хлопали по спине, приговаривая, что так этому придурку и надо. С тех пор наша дружба только крепла, мой неформальный авторитет в классе и в начальной школе резко вырос, как сильного и чуть-что сразу бьющего в рожу. Зато формально меня осуждали, смотрели косо, перешептывались, девчонки строили рожицы и постоянно попрекали, хотя теперь понимаю, что в душе многие поддерживали меня, просто система воспитания не позволяла демонстрировать это. Но мне было наплевать, а вот когда исключили при всех, да еще с резкой критикой и осуждениями, вот тогда мне стало не по себе. Я одновременно боялся реакции отца на такое событие и стыдился, что подвел его. Стыдился того, что будут говорить папе: "Смотри, каков твой сынок! Только и может, что кулаками махать!". Во мне все как будто бы перевернулось. Я до того самобичевал себя, что решил доказать всем, что достоин лучшего, что не только могу морды бить. С того дня я взялся за учебники, старался в учебе, проявлял активность. Классный руководитель начала менять свое мнение и отношение ко мне, хваля за успеваемость. Отец не ругал меня. Как узнал на родительском собрании о моем поведении, молча вышел из класса, также молча привел меня домой, ходил целый вечер хмурый, а затем сказал всего лишь одну фразу, которая запомнилась мне на всю жизнь: "Выводы сам сделаешь. Если поймешь правильно свой поступок – в жизни будет легче, а нет…" и, махнув рукой, ушел в свою комнату. А я еще долго думал над его словами и сделал выводы. По сей день мне кажется, что они оказались правильными. Вспоминая сейчас тот день и задаваясь вопросом, – поступил бы я так же во второй раз, будь такая возможность или нет, – то мой ответ однозначен: да. Наверное, это сыграло свою маленькую роль в моей последующей жизни и я стал тем, кем стал. С тех пор, примерно где-то в то время ко мне и прилипла кличка "Граф", которую я сам себе и создал, и чему не противился, ну а взрослея, я почти перестал упоминать свое знаменитое родство, лишь изредка в самых необходимых случаях. Брало вверх естественное стеснение и стыд от излишнего хвастовства. Доминировала скромность. Однако кто знал, тот помнил такой факт, а кто слышал в процессе общения мое второе имя, задавал вопросы и получал ответы. Но по большей части не от меня, а от моих друзей-товарищей, которые животрепещуще и красочно расписывали все, что им было известно, и все, что в ту минуту взбрело в голову.

– Привет, дружище, – я опустил свой зад на стул напротив него. – Что стряслось?

– Дело есть.

Он сказал это так важно и загадочно, что я чуть не прыснул со смеху.

– Чего улыбаешься? – буркнул Борька. – Я без шуток.

– Так и я тоже. Просто вид у тебя слишком заговорщицкий. Говорить здесь будем?

– А где?

– Ну-у… мало ли. Подслушает кто.

– Блин, точно! Не подумал. Надо выйти, – он суетливо встал, кивая на выход.

Я улыбался. Борька был славным парнем, но слегка простоватым, иногда "тормозил", и дело здесь было вовсе не в том, что он регулярно занимался боксом и был отличным драчуном, а в том, что так сложилось на генетическом уровне. Зато он был абсолютно надежным и проверенным, на него можно было положиться, не опасаясь за себя. И это для меня главное. Мы вышли на улицу, оккупировали ближайший парапет в грязном палисаднике возле одного из жилых домов, где не было посторонних.

– Говори, что у тебя.

– Дело есть.

– Чего заладил одно и то же, – сказал я. – Ты говори давай.

– Меня с утра Рыжий доставал. Встретиться хотел.

– Встретились? – тут я уже насторожился.