– Что же явилось причиной их появления?

– Сложный вопрос. Одно могу сказать точно – эти процессы длительны по времени. Такая динамика развития душевной неустойчивости за день-два не проявится. Идет своего рода накопление эмоций, после чего некий стимул дает нервный срыв. Будто взорвалась бомба.

– Безответная любовь, – произнес Валентайн.

– Не исключено, если наши выводы верны.

– Итак, – через несколько секунд уверенно сказал доктор Аттвуд, поворачиваясь к своему австрийскому коллеге, – вот как я представляю себе Эдит Моллиган. Молодая, красивая леди с тонкой, чувствительной натурой, склонная к меланхолии. Обладала утонченным вкусом, была больше покладистой и не переносила ссор и скандалов. При этом очень эмоциональна, развито воображение, и, как следствие, была свойственна интуиция. Творческая личность. В силу вышесказанного, полагаю, имела весьма сложный взгляд на жизнь, была умна и старалась придерживаться независимости в решениях. Судя по ее поздним работам, давалось это мисс Моллиган предельно нелегко. Оригинальна, имела собственный вкус, думаю, что ей были характерны некие высокие жизненные идеалы, при которых она стремилась утверждать собственное «я». Несмотря на развитые моторные способности, она больше предпочитала одиночество, нежели быть в обществе, обладала выраженной интровертностью характера. Это в том числе обусловливает ее увлечение живописью. Эдит предпочитала выражать свои мысли с помощью картин, а не словами, она находила в своем увлечении умиротворение. До определенного момента. Что-то происходит в ее жизни, ее начинает одолевать тревожность, и страх. Ей все сложнее сдерживать и контролировать эмоции, которыми девушка и без того переполнена. В силу молодости внешне мисс Моллиган ничем особым не проявляет их, максимум редкие вспышки раздражения, возможно усталость и вялость. Кстати, может быть это и явилось причиной организованного путешествия в Азию?

– Сменить обстановку, развеяться, – поддержал фон Эбинг.

– Точно! Однако круиз помогает на короткое время, добавить к этому болезнь, и мисс Моллиган умирает.

– В силу чувствительности характера, она слишком влюбчива и подвержена в полной мере всей мощи этого чувства, подкрепляемого ее устойчивыми восприятиями идеалов жизни, а значит, не в состоянии перенести измену или предательство. Она воспитана и ни в коей мере не желает демонстрировать обществу свои слабости. Предпочитает скрытность и держать все при себе. Это пугает ее, заставляет ощущать себя неуютно.

– Стеснительность.

– Да, судя по всему, она застенчива и любое нарушение какого-либо общепринятого стандарта поведения выбивало ее из колеи. Но полностью замкнутой Эдит назвать нельзя. Просто она чаще бывала наедине со своими холстами и красками, чем в компании людей.

– Мне не дают покоя два вопроса, – Валентайн чуть нахмурился. – Что произошло в ее жизни, вызвавшее такое сильное изменение в душевном равновесии? И что в ней привлекло осквернителя, не побоявшегося взломать фамильный склеп Уэйнрайтов и сотворить такую мерзость с телом несчастной девушки?

– Добавлю еще один. Хотя это не вопрос, а скорее утверждение, – фон Эбинг провел ладонью по волосам на голове, будто поправляя их. – Осквернитель знал мисс Моллиган при жизни. Он точно видел ее, а также мог видеть ее уже мертвую. Он должен был возбудиться заранее, чтобы пожелать овладеть ее мертвым телом. Подобные личности не действуют спонтанно в отношении выбора. Отсюда вывод: осквернитель совершал свои преступления преднамеренно, понимая, чего он хочет и какую именно могилу для этого ему вскрыть. И потом, к чему такой риск проникать в крипту Уэйнрайтов, когда вокруг столько иных захоронений, до которых обществу нет никакого дела?

– Верно. Но означает ли это, что преступник из близкого окружения? Совсем нет.

– Соглашусь с вами, – кивнул Рихард. – Взять, к примеру, Келлера: ему достаточно было бросить один взгляд на девушку, чтобы понять – она его следующая жертва. Однако в его случае значимую роль играла часть женского тела, а именно большая грудь. Это был его основной критерий выбора. Поэтому мисс Моллиган, появляясь в обществе, также могла быть увидена совершенно сторонним человеком. Однако ее окружение все же стоит пристального внимания.

– Да, – задумчиво протянул Валентайн. – Знать бы, какая часть ее тела привлекла нашего осквернителя?

– Все, что угодно, мой друг. Все, что угодно.

Размышления Аттвуда и Крафт-Эбинга прервало появление леди Уэйнрайт.

– Мне показалось, джентльмены, что вы слишком долго отсутствуете, – ровным голосом произнесла она, но в нем чувствовались нотки недовольства. – Некоторые гости уже разъехались по домам.

– Простите, миледи, мы действительно сильно увлеклись изучением творчества вашей племянницы, – учтиво согласился Валентайн. – Без преувеличения скажу, что мисс Моллиган обладала высоким талантом.

– Вы так считаете? – графиня приятно удивилась.

– О, да, – подтвердил Рихард. – Очень интересные холсты.

– Скажите, а кто учил ее рисовать?

– Эдит училась сама, с детства, – грустно улыбнувшись, ответила Глэдис. – Однако потом Артур, мой супруг, нанял учителя рисования, сэра Гэбриэла Грина. Он то и вложил в мою девочку все свои умения и развил ее талант в живописи. Даже устроил ей встречу с мистером Чарлзом Вестом Коупом, знаменитым живописцем и гравером, который создал несколько фресок для помещения Палаты Лордов. Эдит была просто в восторге, а мистер Коуп высоко оценил ее картины.

– С вашего позволения, я бы хотел поговорить с сэром Гэбриэлом, миледи.

– Я устрою вам встречу, но я не могу понять, для чего. Неужели повышенный интерес к Эдит может помочь разыскать негодяя, посмевшего нарушить ее покой?

Леди Уэйнрайт вопросительно посмотрела на Аттвуда. В эту минуту в комнату вошел лакей Дадли Хант. В его руках был небольшого размера прямоугольный листок бумаги.

– Прошу простить, миледи, – низким голосом произнес он. – Для доктора Аттвуда телеграмма.

С этими словами Хант передал листок бумаги сэру Валентайну, который с удивлением принялся читать послание. Внезапно он нахмурился, а жевательные мышцы его лица заметно напряглись. Остальные молча ожидали, пока профессор оторвется от чтения.

– Валентайн? – подал голос фон Эбинг.

Аттвуд взглянул на него, затем на графиню обеспокоенным взглядом:

– Телеграмма от сэра Галена: «Срочно приезжайте в Ислингтон. Найден обезглавленный труп женщины. Буду ждать у почтового отделения. Гилмор»…

…Почтовое отделение района Ислингтон располагалось на Аппер-стрит. Эта широкая, проездная улица соединяла Хайгейт с центральной частью Лондона.

– Долго же вы, – недовольно проворчал инспектор, когда на мостовой резко затормозил кэб, из которого тут же появились доктор Аттвуд и Рихард фон Крафт-Эбинг.

– Выехали сразу, как только получили от вас телеграмму, – парировал Валентайн. – Где она?

– Идемте. Здесь неподалеку. Констебль!

– Да, сэр!

– Веди!

Они быстрым шагом двинулись вдоль Аппер-стрит, затем свернули на узкую улочку, по которой продвигались около шестидесяти ярдов прежде чем свернуть влево.

– Здесь нет фонарей, – прокомментировал темноту в переулке инспектор.

– Долго еще?

– Вон там, видите?

Гален указал рукой вперед. Чуть вдалеке едва различимо маячили отблески «бычьих глаз» – фонарей, которыми пользовались патрульные полицейские. Их свет был настолько слаб, что в насмешку многие обитатели Лондона называли их также «темными фонарями». Дело в том, что он с трудом освещал даже того констебля, который держал его в руках. Громоздкое и опасное приспособление, внутри которого масло и фитиль, а из трубки металлического корпуса вечно валил дым. Бывали случаи, когда при неосторожном использовании такого фонаря, одежда полицейского возгоралась и случались пожары со смертельным исходом. Приблизившись к трем констеблям, фотографу и детектив-сержанту полицейского дивизиона Ислингтона, которые ожидали Гилмора, взорам Аттвуда и фон Эбинга предстала жуткая картина. На мостовой возле источающего вонь сточного желоба лежал абсолютно обнаженный женский труп: туловище выпрямлено, ноги лежали друг на друге и согнуты в коленях, руки также аккуратно сложены одна на другой и также согнуты в локтях, словно симметрично отображая ноги покойницы. Некоторые участки кожи покрыты трупными пятнами розовато-фиолетового оттенка. Головы не было. Торчащий остаток шеи имел неровные и местами рваные порезы, словно кто-то искромсал ее тупым ножом.

– Как обнаружили тело? – хмуро спросил Гилмор детектив-сержанта.

– Это я ее нашел, сэр! – подал голос один из констеблей, приподнимая фонарь чуть выше, чтобы осветить лицо. – Делал обход и вот… наткнулся.

– Неужели эта улица так безлюдна? – удивился доктор Эбинг.

– Вовсе нет, сэр.

– В этой части города обитает отребье, – фыркнул детектив-сержант. – Кто окажется здесь, то пройдет мимо, лишь бы не попасться в руки полиции. Они знают, что рано или поздно патрульный констебль наткнется на труп при обходе.

– Так и случилось.

– Что скажете, Валентайн? – инспектор внимательно наблюдал за Аттвудом, который осматривал тело.

– Умерла не здесь, – задумчиво ответил он. – Где-то в другом месте. Сюда же ее принесли.

– И замысловато уложили, – заметил Крафт-Эбинг.

– Положение тела?

– Верно.

– Принести слишком накладно, – поправил Гален. – Думаю, привезли.

– А ведь вы правы, – подтвердил Аттвуд. – Улица довольно узкая, значит здесь проехать сможет только кэб, малый фаэтон или телега.

– Ну-ка, парни! – Гилмор ткнул рукой в одного констебля, затем в другого: – Ты в ту сторону, ты в эту. Когда наткнетесь на конское дерьмо, дайте сигнал трещоткой.

Оба тут же разбежались каждый в свою сторону. Валентайн приложил ладонь к телу и сильно надавил на него, не убирая руку около десяти секунд.

– Что вы делаете?

– Пытаюсь понять, сколько она уже мертва. Посветите.

Оставшийся констебль, невольно поморщив нос от отвращения, поднес фонарь ближе. Аттвуд убрал ладонь.

– Видите?

– Цвет трупного пятна не изменился, – кивнул фон Эбинг. – С момента смерти прошло более суток.

– Как вы узнали?

– Если при надавливании на эту часть кожи она не побледнеет, это означает, что кровь по сосудам не отступила. Значит, процесс пропитывания тканей кровью полностью закончился. А такое происходит не менее двадцати четырех часов спустя после смерти.

– Получается, ее убили, затем через сутки выбросили тело здесь?

– Да.

– Но зачем? – удивился детектив-сержант. – И где голова?

– Ответ на вопрос хотелось бы знать и мне, – проворчал Гилмор, насупившись. – Вы сделали снимки?

Вопрос адресовался невысокому, плотному мужчине в сюртуке и шляпе, возле которого на штативе стоял крупный ящик с крышкой – так называемый зеркальный фотоаппарат, изобретенный Томасом Сэттоном в 1861 году.

– Жду указаний, сэр, – промямлил тот, переминаясь с ноги на ногу. Было видно, что ему крайне неприятно находиться здесь.

– Так делайте, черт бы вас побрал!

– Да, сэр!

Фотограф поспешно переместил штатив, что-то покрутил сбоку ящика. Затем стал поворачивать объектив, видимо, настраивая фокус. Громкий щелчок и ослепительная вспышка магния. Передвинул аппарат на другую сторону, вновь покрутил объектив. Щелчок. Вспышка.

– Технологии не стоят на месте, – прокомментировал фон Эбинг, пока они все вместе наблюдали за действиями фотографа.

– Изображения с места преступления значительно помогают следствию, – поддержал инспектор. – Вы закончили?

– Да, сэр.

– Рихард! Помогите мне перевернуть ее, – попросил Валентайн.

Аттвуд и фон Эбинг перекатили тело на спину. Некоторое время они молча осматривали его, а затем Валентайн к огромному изумлению детектив-сержанта тщательно обнюхал руки покойницы. Взгляды Аттвуда и фон Эбинга красноречиво встретились – австрийский психиатр лишь утвердительно кивнул головой.

– Что там? – нетерпеливо спросил инспектор, однако страшная догадка уже вовсю стучалась в его голову.

– Думаю, это Он, Гален, – ответил Аттвуд, затем обратился к Крафт-Эбингу: – И ладонь правой руки пахнет корицей, что оставляет нам единственно верную версию – ее использует наш осквернитель.

– Может совпадение? – неуверенно спросил Гилмор.

– Вряд ли бывают такие схожести, мой друг.

– Кто Он? – непонимающе переспросил детектив-сержант и перевел взгляд с доктора на Крафт-Эбинга, затем на Гилмора.

– Вот что, сержант, – не замечая прозвучавший вопрос приказал инспектор, сложив руки за спиной. – Переверните здесь все, но найдите мне любого, кто хоть что-то видел или слышал. Особое внимание обратите на повозку и извозчика, который появлялся здесь. Уж его то точно могли заприметить.

– Их здесь уйма снуют туда-сюда, сэр, – развел руками детектив. – Каждый божий день…

– Ищите! – резко прервал Гален. – Миля дьявола проходит рядом с этим закоулком, а там полно народу – шлюхи, рабочие, выпивохи и прочие проходимцы. Опросить всех, вам ясно? Убитую доставьте в покойницкую. Не хоронить до моего распоряжения. Неплохо бы определить, кто она. Если это будет возможно. Правда, в Ислингтоне проституток и нищенок не счесть, но все же.

– Может, проверить заявления о пропаже?

– Проверяйте! Все проверяйте, сержант. Любую мелочь на карандаш и докладывать лично мне. С этой минуты оставьте все остальные дела. Вам ясно?

– Да, сэр!

– Почему вы решили, что ее убили? – вдруг спросил фон Эбинг.

– А разве нет?

– Сложно сказать, – поддержал своего коллегу Аттвуд. – Лично я не вижу следов насильственной смерти.

– А отрезанная голова? – удивленно выпалил детектив. – Ей же отрубили голову!

– Ее отделили от тела уже после смерти, мой друг, – прокомментировал Валентайн.

– Чертовщина какая-то! К чему кому-то голова трупа?

– К тому же тело привезли сюда и скинули на мостовую, словно мешок с брюквой, – не обращая внимания на сержанта, продолжал говорить фон Эбинг. – Зачем? Почему именно сюда? Почему просто не скинуть где-то на свалке или в Темзу, где ее никогда не найдут? Это расширяет географию присутствия вашего подопечного, инспектор.

– Что вы имеете ввиду?

– Он мог приехать на эту улицу из любой точки города, а значит, он не привязан к какой-либо отдельной территории, где можно было бы сузить поиски. Такой факт значительно осложнит поиски.

– Мы с вами установили, что наш парень психически болен, так? – Валентайн вновь присел возле тела и в который раз осмотрел его, будто желая обнаружить незамеченную ранее улику.

– Верно, – согласился Крафт-Эбинг, поправляя пенсне на переносице.

– Однако действия, связанные с нашим сегодняшним трупом, свидетельствуют о наличии ума.

– Так может это не Он? – едва заметные нотки надежды прозвучали в голосе инспектора. – Мало ли мертвечины мы находим в таких вот закоулках? Не хотелось бы сотрясать Лондон информацией, что у нас завелся псих, который отсекает головы и совершает с покойниками всякое непотребство.

– Да нет, Гален. Это Он. Даже порезы на шее мне очень знакомы, не говоря уж о запахе корицы. Теперь это его отличительная черта. Этот аромат имеет в себе какую-то важную цель. Он что-то значит для насильника. Как и сама голова.

Аттвуд и Гилмор намеренно не обсуждали детали дела в присутствии детектив-сержанта, который почти ничего не понимал из их разговора. Но одно ему было ясно – эта женщина без головы уже не первая. Австрийский ученый предусмотрительно помалкивал об осквернении Эдит Моллиган, соблюдая секретность.

– Увез подальше, – произнес он. – Сбросил тело. Но не спрятал его. Без одежды. Никаких следов. Свидетелей, полагаю, также не будет. Хотите сказать, что действовал вполне осознанно?

– Это очевидно, судя по его поведению, – утвердительно сказал Аттвуд. – Его помешательство носит периодический характер и, судя по всему, основано на эмоциональности.

– Другими словами, – с нарастающим азартом подхватил фон Эбинг, – вы говорите о том, что он быстро возвращается в стадию покоя, при которой начинает работать разум?

– Именно так.

– Но тогда ваш преступник весьма интересная личность! Куда интереснее, чем я предполагал!

– Иногда мне кажется, что я сам сойду с ума от ваших научных дискуссий, джентльмены, – недовольно проворчал Гилмор. – Может, вернемся к делу?

– Вы не понимаете! – воскликнул фон Эбинг. – Если версия Валентайна верна, это означает, что преступник обладает вполне развитым мозгом, страдающим сильным расстройством психики. Все куда сложнее, инспектор!

– Но что нам это дает в расследовании?

– Пока сложно сказать, – ответил Крафт-Эбинг. – Но одно скажу точно – тогда он не страдает слабоумием, тупостью или идиотизмом, что характеризует недоразвитый мозг. Он думает. А значит, способен планировать хотя бы на шаг вперед. Его агрессия и психические девиации могут иметь функциональный, эпизодический характер.

– Он может быть обладателем вполне обычного, человеческого облика, Гален, – вставил Аттвуд. – Как, например, вы или я. Его монстр сидит глубоко внутри и проявляется от времени к времени. Вначале редко. Затем чаще и чаще. Но так сейчас.

– А потом?

– А потом он выйдет наружу полностью.

– Вполне возможно, что его мозг страдает одной из форм психической дегенерации, которая поглотит его навсегда.

– То есть сейчас он не совсем болен, а спустя время будет совершенно помешан?

– С большей вероятностью да, – ответил фон Эбинг. – Но утверждать точно я не стану. Никто не станет, пока он не будет пойман и исследован.

– Тело чистое, – произнес Аттвуд. – Никаких следов побоев, удержания взаперти или связанной. Ладони рук также чистые, не считая свежих маслянистых пятен с запахом корицы на правом запястье, на пальцах и под ногтями ничего нет. Вокруг трупа, естественно, тоже.

– Это лишний раз подтверждает вашу догадку и мои выводы, Валентайн. Он проявляет умеренную осторожность.

– Умеренную?

– Но он же не сбросил тело в Темзу? Или в иное место, где мы бы ее никогда не нашли?