Странно, но почему-то, несмотря на весело встреченный новый год и относительную беззаботность дома с родителями и друзьями, на третий или четвертый день такого времяпрепровождения, меня потянуло обратно на учебу и в общежитие. Я, конечно же, гнал от себя эти мысли, но какая-то тоска всё же подъедала меня. Кое-как, дождавшись окончания каникул, я рванул на учебу. Приехал одним из первых. Занятия должны были начаться завтра, да и то со второй пары, поэтому приехало только несколько человек.
В общаге было пусто, холодно и неуютно, пахло сыростью и испорченными продуктами. Возле нашей комнаты стояло четыре табуретки, которые были утеряны ещё в первом семестре. Видимо, за время каникул, комендант с вахтёром обошли все комнаты и, найдя наши табуретки в других комнатах, принесли их. Табуретки каждой комнаты, хоть и были подписаны, но от воровства это не спасало. В грязном холодильнике снова стояли чьи-то ботинки, а на столе немытая посуда.
Из дома я привез сушеных (вяленых) чебаков и окуней, которых наловил и завялил ещё летом, поэтому сейчас я решил сразу же сварить полную кастрюлю картошки в мундире. Пацаны приедут, а тут уже ужин готов!
Сначала, в конце коридора послышался какой-то грохот, тяжёлые шаги и шорканье сумок-баулов об стены и двери. Потом я услышал рёв:
– Димо-о-н! Помоги-и-и!!!
Я выглянул в коридор. Родион, с ног до головы навьюченный сумками с провизией протискивался по коридору. Выглядело это так, как будто танк едет по узким улочкам, задевая здания.
– Я к вам в комнату переезжаю! – обрадовал он меня. – «Коменда» разрешила!
– Здорово! А я уже картохи сварганил!
Кое-как мы дотащили его баулы до комнаты. Родион, зайдя в комнату и посмотрев на свежесваренную картошку и сушёную рыбу с какой-то горечью в голосе сказал:
– Грешно́…
– Что? – не понял я.
– Грешно́ такое кушанье без пива…
– Ну так ты ещё куртку-то не снял. Вообще не вижу проблемы тебе метнуться! – весело парировал я.
– Зачем метаться? – ответил Родион. – Я как знал, что рыба будет. Привёз!
Так мы отметили начало второго семестра первого курса: картошка в мундире, вяленая рыба и пиво.
***
Будучи старостой, мне пришлось плотно работать с учебным планом, поэтому я знал, что во втором семестре нам, первокурсникам, предстоит, как говорится, «оперившись, встать на крыло». То есть, мы должны были научиться делать базовые манипуляции, и в апреле уже пойти на первую практику по «сестринскому делу». Поэтому во втором семестре мы очень плотно занялись отработкой манипуляций. Мечта первокурсника медицинского училища – сделать самостоятельно инъекцию. Вообще, считалось, что круче, чем сделать внутривенную инъекцию, ничего и быть не может. Сначала, все инъекции тренируются делать на манекенах и муляжах. Потом друг на друге. Естественно, под наблюдением преподавателя. С Ромкой мы были в одной бригаде, поэтому он колол мне, я колол ему. Первая инъекция была подкожная. Мы делали витамины группы «В» под кожу в область средней трети плеча. Вообще, витамины группы «В» сами по себе причиняют боль при введении, а уж неумелыми руками студентов, так вовсе. Когда Ромка вколол мне в плечо Пиридоксина гидрохлорид или, как его называют, витамин «В6», руку мою свело так, что аж мизинец скрутило.
– Я запомнил, как ты мне боль причинил! – шутя, сказал я Ромке. – Я отомщу!
Знал бы я тогда, что слова мои окажутся пророческими помимо моей воли.
Следующая инъекция, которую нам предстояло выполнить, была внутримышечная.
Внутримышечная инъекция, в основном, делается в верхненаружный квадрант ягодицы. Те муляжи, на которых мы тренировались, были, скорее всего, восьмидесятых годов выпуска, и представляли из себя железную эмалированную жопу с резиновыми вставками в области верхненаружных квадрантов, куда и следовало колоть уколы. Естественно, за все годы беспощадной эксплуатации этих муляжей, резиновая вставка уже потеряла свою эластичность, стала твердой, плотной, с бесчисленным количеством следов от инъекций. При постановке укола в эту резину, приходилось, во-первых, прилагать довольно большое усилие, а во-вторых скорость нанесения укола шприцем должна была быть тоже соответствующей. Иначе, игла либо гнулась, либо не погружалась на нужную глубину. Вот эта самая дубовая резина и сыграла с Ромкой злую шутку, когда я делал первую, в своей жизни, внутримышечную инъекцию живому Ромке-человеку.
Потренировавшись на ненастоящих жопах, настало время тренировки на жопах настоящих, живых.
Все условия тренировки были максимально приближены к реальным. То есть на мне был и халат, и колпак, и перчатки, и маска.
– Ложись и заголяйся! – сказал я Ромке, уже держа наготове шприц.
– Боюсь, нафиг! – заныл Ромка.
– Ложись, говорю, блин! – командовал я. – Ты думаешь, я не боюсь?
Ромка неохотно лёг на кушетку, задрал свой халат, приспустил штаны.
Я, как и учили, смазал спиртовым шариком место инъекции (правильнее будет сказать – обработал инъекционное поле стерильным ватным шариком, смоченным 70% этиловым спиртом) и замахнулся шприцем. Моя рука, натренированная куском дубовой резины эмалированной жопы, привычно набрала необходимую скорость и силу, необходимые для внутримышечной инъекции…
– ХЛОП!!!
Игла с такой лёгкостью вошла в Ромкину ягодицу, что я даже не почувствовал никакого сопротивления тканей. Продолжая движение вглубь Ромкиного верхненаружного квадранта ягодицы, игла вошла полностью, но инерция руки продолжалась. Канюля одноразовой иглы упёрлась в кожу, образовав вмятину размером с тарелку для супа. Ромкина ягодица оказалась значительно мягче резины.
– УУУО-О-О-ОУУУУ-У-У!!! – взвыл обезумевший Ромка и выгнулся дугой, стараясь своим затылком достать до пяток, одновременно поворачивая голову назад, в надежде увидеть, что я ему там сделал. Я растерялся и отпустил шприц. Шприц качнулся влево-вправо и накренился, торча из несчастной ягодицы.
– А-а-а-а!!! – заорал Ромка еще громче, почему-то замотал головой и несколько раз в отчаянии или от боли, ударил кулаком свободной руки по кушетке. Второй рукой он так и держался за свои приспущенные штаны.
Слава Богу, на помощь пришла преподаватель. Она быстро выдернула шприц из Ромки и прижала спиртовой шарик к месту инъекции.
– Прижми ватку! – сказала она Ромке и потянулась за нашатырём.
– Ох…, ох… – стонал Ромка лёжа на кушетке.
Я стоял бледный. Ноги мои дрожали, по спине тёк пот, хотелось закурить. А еще мне было стыдно. Мало того, что я не справился с манипуляцией внутримышечной инъекции, а вовсе причинил страдания здоровому, до этого момента, человеку-Ромке. Когда он более или менее отошёл от болевого синдрома и посмотрел на меня, то в его взгляде был вопрос: «За что?»
– Ромчик, прости, – начал мямлить я. – Просто ты мягче оказался, чем я та жопа… Но я тебе укол делать не дамся.
…
Внутривенную инъекцию делать нам не пришлось. Началась эпидемия гриппа, и в училище объявили карантин, потом заболела преподаватель. В итоге, перед самой практикой, мы только потренировались попадать в вену на муляже, который представлял из себя пластиковую руку с накладкой, в которой были резиновые трубки, наполненные раствором калия перманганата («марганцовки»). При попадании в вену-трубку, требовалось потянуть поршень на себя. Окрашивающийся в красный цвет раствор в шприце сигнализировал о попадании в вену. Но то была неживая резиновая трубка, не обладающая гладкой мускулатурой, которая, сжимаясь от боли, заставляет «сниматься» вену с иглы. С этим механизмом мне ещё предстояло столкнуться.
На первую практику в качестве помощника медсестры стационара, я поехал в нашу сельскую участковую больницу, что находилась в соседнем селе, в котором я закончил школу.
Первая практика представляла из себя работу в каком-либо отделении в качестве помощника медсестры. Для прохождения практики я поехал в нашу сельскую участковую больницу, находившуюся в соседнем селе. Село это было центральным отделением бывшего совхоза. Стационар участковой больницы имел около двадцати коек круглосуточного пребывания и около десяти коек дневного стационара. В основном, на стационарном лечении находились больные терапевтического и неврологического профиля, а также, лечились от простудных заболеваний дети и несколько больных, по поводу нетерапевтической патологии: облитерирующий атеросклероз сосудов нижних конечностей, хронический остеомиелит бедра (этому больному необходимо было делать несколько раз в день перевязки и круглосуточно делать антибиотики).
Заведовал больницей врач, в стационаре по графику работали медсестры. На одну медсестру были возложены все обязанности присущие для стационара, а именно выполнение врачебных назначений, дезинфекция и стерилизация, контроль работы младшего медицинского персонала.
…
Я зашёл в кабинет, где сменялись медсестры.
– Здравствуйте! Я к вам на практику!
– Ой! – обрадовались они. – Помощь пришла! Что умеешь делать?
– Ничего не умею! – обрадовал я их. – Вот и пришёл учиться!
– Ну пойдем! Учиться будешь. – сказала мне медсестра по имени Евгения. – Утренние антибиотики сделаны ещё в шесть утра, сейчас таблетки будем собирать по назначениям на обед, а потом «десятичасовые» назначения пойдем колоть. Делал когда-нибудь внутривенные инъекции?
– Конечно! – весело ответил я. – Но только на пластмассовой руке в резиновую трубку!
В процедурном кабинете было светло и просторно. В центре кабинета стояла обычная тумбочка, рядом с ней стоял табурет. На тумбочке лежал резиновый жгут-трубочка и валик, сшитый из подкладной клеёнки. Валик этот прокладывался под локтевой сустав пациента, для максимального разгибания руки при внутривенной инъекции.
Первым пациентом, вошедшим в процедурный кабинет, был восьмидесятишестилетний дедушка, который страдал поясничным остеохондрозом. Несколько дней назад он пошел в гараж, наклонился, чтобы открыть замок, и больше не разогнулся. Боль возникла внезапно и так резко, что шевелиться стало больно и страшно. Так, скрюченного и с ключом от гаража в руках, его и привезла скорая.
Ему было назначено нестероидное противовоспалительное средство внутримышечно и никотиновая кислота внутривенно, по схеме 2-4-6-8-10-8-6-4-2.
– Сделаешь? – спросила меня Евгения.
– Сделаю, – ответил я, а сам уже думал:
«Больному надо сделать два укола. Один внутримышечно, второй внутривенно. Какой делать в первую очередь? Если я ему сделаю внутривенный, то после укола, он, удерживая ватку в области локтевого сгиба, не сможет приспустить штаны, для внутримышечной инъекции. Очевидно, что надо сначала сделать внутримышечную инъекцию.
– У нас тут сегодня практикант, – обратилась медсестра к больному. – Можно он вам укол сделает?
Дед прищурился, посмотрел на меня хитро-хитро, потом сказал:
– Конечно! Пускай учится! Мы-то уж пожили, на ком ему ещё тренироваться-то…
– Ой, да ладно! – перебила его Евгения. – Пожили они! Жить, да жить вам ещё! Сейчас вашу спину вылечим, да поскачете к бабушке своей!
Деду явно пришелся по душе такой ответ. Он заулыбался, повернулся и оголил ягодицу. Внутримышечную инъекцию я сделал без проблем. Наученный горьким опытом, я, выполняя инъекцию, уже знал, что человек мягче, чем резина.
– Держите ватку! – сказал я.
– Ну вот! – сказала Евгения. А говоришь, что не умеешь! Давай в вену. Садитесь!
Дед выбросил ватку в банку на которой было написано «Для использованных ватных шариков» и уселся на табурет.
– От «никотинки» становится жарко, – говорила мне Евгения.
«Да ё-моё, а! – со злостью подумал я. – Итак, „мандраж“ всего пробирает, а ещё и препарат тяжёлый!».
Но назад пути не было.
Сегодня больному в вену надо было сделать восемь миллилитров никотиновой кислоты.
– Кладите руку на валик.
Жгут на плечо, вена надулась. В области локтевого сгиба больного уже были следы от инъекций.
Евгения, увидев мою нерешительность, сказала:
– Вот рядышком и коли.
Она имела ввиду то, что укол нужно делать рядом со следами прошлых инъекций.
«Так…, как учили: натягиваем кожу над веной, прижимаем вену, игла с максимальным уклоном…, прокалываем кожу, движемся дальше…, упираемся в вену…» – про себя проговаривал я.
Раз! И игла ощутимо провалилась в пустоту, а в канюле появилась темная кровь.
– Попал, – сказала Евгения. – Теперь ещё немного пройди вперёд, чтоб вена с иглы не слезла.
Легко сказать: «Пройди вперёд!». А если я вену насквозь проколю?! А? Но вену, слава Богу, я не проколол. Продвинувшись еще около сантиметра вперёд, я остановил движение шприца и потянул поршень на себя. Темная кровь густым контрастным облачком ворвалась в прозрачный лекарственный раствор, а через мгновение все содержимое шприца стало темно-красного цвета.
– Всё правильно, – сказала медсестра. – Можно вводить.
Эту внутривенную инъекцию я выполнял, наверное, целую вечность. Ноги мои «задубели и задеревенели», спину и шею заклинило, на лбу проступил пот. Мне доверили человека. ЖИВОГО Человека.
– Мы, вот…, – начал говорить больной, – на войне-то с фашистами здоровье потеряли. Теперь, вот, расплачиваться приходится!
«Ничего себе! Здоровье они потеряли!!! Мне восемнадцать лет, и у меня сейчас спина отсохнет к чертовой матери, а ему восемьдесят шесть, и он в гараж еще ходит! Хотя… Говори, дед. Говори! – думал я, – мне глаз не оторвать от места инъекции, чтоб посмотреть на тебя – живой ты там или нет? А раз говоришь, значит живой!»
Евгения, внимательно наблюдая за моими действиями, решила поддержать разговор.
– А вы зачем в гараж-то пошли?
– Дык, чекушка у меня там!
«Блин! У него здоровья на пьянство еще хватает! Да ему эта никотинка «как слону дробинка!»
Когда все лекарство было введено, я прижал ватку к месту укола и выдернул иглу.
– Прижмите крепче. Чтоб синяка не было, – каким-то не своим голосом сказал я.
– Нормально! Даже жарко сегодня не было. Вам у него учиться надо! – весело сказал дед медсестре.
– Конечно не будет жарко, вам его так медленно делали!
В процедурку вошла бабушка.
– А мне Уфилин (эуфиллин) надо!
– Сделаешь? – спросила Евгения.
– Сделаю!
О проекте
О подписке