Про зимнюю рыбалку

Второй страстью моего отца была подлёдная рыбалка. Это когда одетый, как капуста, сидишь в мороз на деревянном ящике посреди замерзшего моря и пытаешься поймать рыбу на мормышку маленькой удочкой сквозь небольшое выпиленное ледобуром отверстие. Звучит не очень. На самом деле, это было увлекательно.

Рыбалка была не только способом удовлетворения инстинкта добытчика, но и определенной мужской свободой со своими специфическими разговорами, питейными ритуалами и порой даже некоторым экстримом. Папа тщательно готовился к каждому выезду. Он перебирал снасти. При необходимости он перевязывал мормышки на своих и моих удочках. Последним он проверял ледобур, точил на бруске две пары ножей: основные и резервные. Далее он аккуратно укладывал снасти и ножи в ящик. У меня тоже был свой рыбацкий ящик, сделанный из посылочного. В нем в основном содержались запасные носки, варежки, пакет для рыбы и еда.

Едой папа занимался в день рыбалки, встав в половине пятого. Он заваривал крепкий и очень сладкий чай, делал бутерброды с сыром и докторской колбасой. Для себя он непременно брал кусочек сала. В двоих штанах с начесом, в троих носках, наглухо замотанный шарфом поверх пальто, обутый в подшитые валенки, я и папа шли в сторону места сбора. Было темно и настолько рано, что еще не было видно ни дворников, ни общественного транспорта. Только мы двое в свете фонарей под бесшумно падавшим снегом.

На обозначенном перекрестке возле кинотеатра «Русь» ещё издали мы заметили схоже одетого мужчину, вальяжно сидевшего прямо под фонарем на рыбацком ящике и смачно курившего. В какой-то степени это было даже красиво. Клубы табачного дыма перемешивались со снежным пухом в белом свете уличного фонаря на каких-то пару секунд. Потом дым растворялся, оставляя только едкий запах.

– Генка уже здесь, – сказал папа.

– Кто?

– Дядя Гена Русанов.

Ещё через пару минут из прилегающих улиц появились несколько мужчин с ледобурами на плече, направлявшиеся в нашу сторону. Мужики, встретившись, здоровались за руку, усаживались в кружок и тоже закуривали.

Еще через пару минут подъехал кунг на базе «шестьдесят шестого» (ГАЗ-66). Папа определил меня в кабину водителя, потому что в будке было так сильно накурено, что людей, сидевших у стенки, невозможно было увидеть. Полтора часа дороги, причем половина пути по промёрзшим болотам и разбитым лесным дорогам.

Как описать Белое море зимой? Это белая пустыня, простирающаяся так далеко, сколько видно глазу. Затянутое облаками небо почти сливается с морем, оставляя едва различимую линию горизонта. Несмотря на обилие белого глазам не больно. В пасмурный день снег не блестит. Он матово белый. На этом бесконечном белом покрывале едва видны скопления черных точек. Это рыбаки.

Мужики с шумом выпрыгивали из фургона, брали свои ящики и разбредались по белой равнине в разные стороны.

Мы обычно садились не очень далеко от машины, чтобы можно было в любой момент заскочить внутрь бытовки и погреться. Папа пробурил три лунки: две для себя, одну – мне. Он несколько раз поднял и опустил шнек в лунке, затем энергично выдернул его вверх. Большая часть шуги из лунки фонтаном выплеснулась на поверхность вокруг лунки. Далее следовала минутная возня с наживкой. Тонкого мотеля нужно было аккуратно насадить на крючок мормышки, сверху дополнить эту композицию опарышем. Я сам не мог с этим справиться. На морозе пальцы деревенели. Папа справлялся с этой филигранной задачей блестяще. Напоследок он плевал на наживку, забрасывал ее в лунку, одновременно убирая коробочку с червячками под мышку внутрь полушубка.

Насадили, забросили, нащупали дно, и всё. Ничего не происходит! Зимняя рыбалка не очень динамичное занятие. Особенно, когда не клюёт. Ты ждешь, поигрываешь наживкой, время от времени поправляя ее, и ничего!

С какой то обидой я оглядывался по сторонам и думал: «Я же сижу почти один. Справа на триста метров нет никого. Сзади тоже. Вся рыба, которая плывет оттуда, должна быть моей! Почему у меня не клюёт?». Я всматривался в черные точки, пытаясь разглядеть, сидят ли они смирно или машут руками. Последнее было признаком, что там клюёт, и они вытаскивают рыбу. Пока я смотрел по сторонам, проспал поклёвку.

– Пап, почему у меня не клюёт?

– Ни у кого не клюёт.

– Пап, почему ни у кого не клюёт?

– Через час вода повернётся, и у всех сразу будет клевать.

– Что такое «вода повернётся»?

– Вода начнёт прибывать, начнётся прилив.

– У все-всех сразу будет клевать?

– Да.

Я был удовлетворен ответом. Не повезло всем. Но вот-вот ситуация должна была исправиться. Нужно было подождать.

– Пап, я замерз.

– Побегай. Кругами. Отбеги подальше, и бегай кругами. Подгоняй рыбу.

Я положил удочку на лед и отбежал метров на пятнадцать.

– Пап, нормально?

– Да. Давай кругами вокруг меня! Каждый следующий круг меньше предыдущего.

– Ага!

Круг за кругом я не просто грелся, бегая, я загонял рыбу на папу. Тактика, скажем честно, работала не всегда. Чаще не работала. Добежав самый маленький круг, папа поил меня чаем из термоса с промерзшими бутербродами.

– Согрелся? Если нет, то беги в машину. Она вооон стоит.

– Согрелся!

Подледная рыбалка была довольно экстремальным делом. Время от времени газеты писали о провалившихся под лед машинах и людях.

Иногда мы ездили не на машине, а на общественном транспорте. Папа поднимал меня еще раньше, и мы шли пешком через спящий город в Соломбалу на первый автобус в сторону порта. Здесь у завода Красная кузница была конечная остановка автобуса #9, шедшего в порт Экономию. В начале зимы до серьезного ледостава людей через акваторию порта к небольшой деревушке Реушеньге перевозил буксир.

Позже намораживали ледовую переправу. Идешь по льду через акваторию залива вдоль цепочки фонарей. Где то посередине оставляли не замерзшей полосу для прохода судов, фарватер, где лед постоянно ломали ледоколом. В этом месте, шириной метров двадцать, поверх шуги бросали деревянные настилы. Было страшно, как будто идешь в сухом гидрокостюме через пропасть по сколоченным доскам. Такая одежда сильно сковывала движения.

На переправе всегда дежурили спасатели. Мысль, что из ледяной воды тебя достанут очень быстро, не сильно утешала.

Добравшись до противоположного берега, предстояло еще пройти мимо спящей деревушки Реушеньги по маленькой одноименной речушке до ее устья.

Здесь, где река впадала в море, мы и испытывали свою рыболовную удачу.

На льду было холодно и ветренно. Погоде противостояли и тело, и дух. Пару раз я обморозил мочки ушей и щеки. Но что это – чуть потвердевшие мочки ушей, которые теперь пощипывало даже в несильную стужу, и ощущение, что ты выдержал, пересилил себя и преодолел природу? Это мелочи по сравнению с закаленным характером.

Про сладкие ворота

Прямо напротив нашей пятиэтажки был детский сад «Полет». Это был специализированный детский сад для детей работников авиации, к коей в нашей семье никто никакого отношения не имел. Но всё моё детство прошло в играх и прогулках с друзьями на территории садика. Сперва в песочницах, позже – на крашенных колёсах, наполовину закопанных в землю, потом – в хоккей и, наконец, на крышах веранд. Нас, как мартовских котов, влекла наверх неведомая сила.

Попасть на территорию садика можно было через дырку в железных воротах. Это был кратчайший путь.

Помню случай с этими воротами. Что-то подобное, я уверен, произошел у каждого в жизни. И друг такой, как Славка, у каждого есть. Так вот, как-то зимой мы гуляли в садике «Полёт», и Славка сказал:

– Лизни ворота языком, они сладкие на морозе.

– Ты пробовал? – недоверчиво спросил я.

– Конечно! – не сомневаясь ни минуты, выпалил Славка. – Вчера.

Я чувствовал подвох, но не верил в него.

– Да чо ты? – подначивал меня Славка.

«Друг же не подведёт», – подумал я и осторожно кончиком языка прикоснулся к когда-то голубой трубе ворот…

Тем, кто не понимает подвох, я просто скажу, что они не сладкие.

Если серьёзно, то за долю секунды кончик языка намертво примерз к металлу. Инстинктивно я пытался убрать его в обратно рот и не мог это сделать. Из открытого рта капали слюни. Мыча, я дергал головой по сторонам. Славка всё это время даже не смеялся, а в голос ржал, сложившись пополам. Он останавливался, чтобы перевести дыхание, и заливался снова. Так продолжалось не больше пяти минут.

Наконец, с силой через боль я оторвал язык от ворот. Кажется, на месте соприкосновения остался кусочек кожи языка.

– Ты козел! – кричал я на бывшего друга.

– Дурак ты сам! Ты чего? Не знал? – Он продолжал взахлёб смеяться.

– Нет!!!

Обиженный я оттолкнул его со своего пути и ушел домой.

Порой жестокие розыгрыши друзей учат больше чем любые прочитанные истории. Конечно, со Славкой мы помирились. Но на слово я уже ему не верил.

Про хоккей во дворе и вкусный снег

Я вспоминаю морозные дни, когда мы с пацанами гоняли хоккей во дворе. Все начиналось обычно так: Толик заходил на Пашкой, Пашка с Толиком за Славкой, а потом все втроем, спускаясь с третьего этажа звонили в дверь и спрашивали у моей мамы, открывавшей двери: «Драсьте, а Дима выйдет гулять?» и гурьбой вваливались в узкую прихожую. Мама меня отпускала, а пацаны, не дожидаясь, убегали во двор, крича уже из глубины подъезда: «Догоняй, мы в «Полете».

– Мам, можно?

– Можно! Только надень что-нибудь потеплее, а не этот свой полупердунчик!

– Хоршо!

Быстро-быстро-быстро одеваешься, пугая кошку Машку. Штаны с начесом, вязаный свитер, варежки с батареи. Хватаешь клюшку, она всегда стояла в углу, там же где и лыжи. В то время лыжи только деревянные, и только «Karejala». Особый шик – смоленые деревянные лыжи. У меня папа сам смолил лыжи паяльной лампой в гараже. Зачем это нужно было делать? Я не знаю, но лыжи после этого, такое ощущение, что кто-то их тормозил, бросая невидимые якоря. Они просто не ехали.

Так вот, хватаешь ее, клюшку, обмотанную синей изолентой, и еще шайбу, ноги – в подшитые валенки, и на бегу застегиваешь коричневое короткое клетчатое пальтишко. Два этажа вниз по темному коридору подъезда, плечом выталкиваешь дверь и… Яркий белый свет, прямо ото всюду. Ты замираешь на крыльце, жмуришься, натягиваешь кроличью ушанку на глаза и все равно, не сдержавшись, громко чихаешь. Еще несколько секунд ты начинаешь в этом сплошном молоке различать дома, деревья и своих друзей. Надеваешь варежки, старушке у подъезда на лавочке «Драсьте», и через дырку в заборе во двор детского сада. Там уже пацаны делятся на команды и спорят, кому на воротах стоять. Тогда воротами служили два деревянных ящика, принесенные накануне с Толиком от задней стороны магазина «Восход», что на улице Шабалина. Мы взяли их с двух сторон и бегом, трусцой закинули за ближайший сугроб, а там уже короткими перебежками притащили в свой родной двор.

На воротах стоять никто не хотел, поэтому выбирали случайным образом, при помощи считалки или методом «Тридцать первый вАда». Это, когда счетовод из участников игры считал про себя, начиная с единицы. Кто-то кричал «Стоп!». С этого момента счетовод продолжал вслух, указывая на каждого из играющих: «Двадцать восемь, двадцать девять, тридцать, тридцать один!». Тот, на кого указывала рука счетовода на «Тридцать один», и становился избранным ведущим или, в нашем случае, вратарем.