В 1996 г. вышла новая коллективная монография санкт-петербургских историков, в число которых вошли и авторы «Кризиса самодержавия в России, 1895–1917». По своей тематике она совпадала с изданием 1984 г., однако теперь труд охватывал гораздо больший временной промежуток. Вероятно, по этой причине история правительственной политики 1894 – начала 1895 г. излагается здесь гораздо более лаконично и ограничивается двумя сюжетами. Первый из них – это женитьба молодого государя. Авторы пишут о спорах, развернувшихся в доме Романовых после смерти Александра III по вопросу, когда устраивать свадьбу Николая II. В книге приводится выдержка из дневника императора, из которой следует, что сам он, вдовствующая императрица и «некоторые другие» хотели устроить свадьбу прямо в Ливадии. Дядья же настаивали на бракосочетании после похорон, в столице. Исследователи по этому поводу заключают: «В первом столкновении с семейной оппозицией Николай II потерпел поражение. Свадьба была отложена». Второй сюжет – выступление Николая II 17 января 1895 г. – представляет собой сокращенный вариант того, что было напечатано в «Кризисе самодержавия в России, 1895–1917», и не содержит ничего нового ^[6].

Одним из первых в постсоветской отечественной историографии на политические проблемы 1894 – начала 1895 г. в новой оптике – изнутри дома Романовых – посмотрел А. Н. Боханов. В книге, посвященной Александру III, он кратко описывает его январскую болезнь, ухудшение состояния царя летом, пребывание в охотничьих резиденциях – Беловеже и Сиале, – переезд в Крым. О ливадийском периоде историк пишет несколько более подробно, затрагивая – правда, однократно и при этом без комментариев – в том числе и политические вопросы: он приводит фразу, брошенную императрицей «одному из врачей». Мария Федоровна считала, что вокруг нее плетутся «интриги даже в эти тяжелые минуты». А. Н. Боханов свидетельствует об обсуждении после смерти Александра III вопроса о том, когда и как следует организовать свадьбу молодого государя и его невесты. Книга завершается упоминанием о свадьбе Николая II и Александры Федоровны и превращении Марии Федоровны во вдовствующую императрицу^[7].

История выступления Николая II в Зимнем дворце перед депутациями 17 января 1895 г. и реакции на нее со стороны разных сегментов общества кратко рассматривались Р. Пайпсом в написанной им биографии Петра Струве. Примечательно, что американский историк отметил (правда, без ссылок на источники) наличие в некоторых земских адресах намеков на желательность гораздо больших политических преобразований, нежели об этом говорилось прямым текстом. По его словам, в них выражались чаяния на возвращение к «реформистскому курсу» эпохи Александра II. Любопытен данный автором комментарий по поводу неконъюнктурной прямолинейности Николая II, не остановившегося перед тем, чтобы бросить открытый вызов либеральной общественности, – «не обладая политической прозорливостью, он был человеком чести». Наконец, заслуживает внимания еще одно утверждение Р. Пайпса (также не подкрепленное ссылками на источники) – о критическом отношении к царской речи даже «многих консерваторов», рассчитывавших на то, что новая власть «утвердит в стране закон и порядок», пойдет на «хотя бы частичное ограничение власти бюрократии и полиции». Что же касается самого «Открытого письма к Николаю II» Струве, то историк ограничился лишь его цитированием, указанием на анонимность опубликованного текста (и начавшиеся из-за этого попытки определить авторство) и на «широкое хождение в обществе» этого документа^[8].

О. И. Барковец и А. Н. Крылов-Толстикович описывают последний год жизни Александра III, ухудшение состояния его здоровья параллельно с изложением важнейших событий в жизни его семьи – замужества дочери Ксении и подготовки к свадьбе наследника.

Со ссылкой на суждение из дневника вел. кн. Константина Константиновича авторы свидетельствуют о недовольстве императора и императрицы этим браком своей дочери и уже от себя добавляют, что они тем не менее не стали ей препятствовать, видя очевидную выгоду от такой партии в том, что Ксения выходила замуж не за представителя иностранной династии и оставалась в России.

Что же касалось женитьбы старшего сына, то Александр III решил ее ускорить из-за своего плохого самочувствия и, следовательно, осознания необходимости «обеспечить династическую стабильность», но принцесса Алиса Гессенская им поначалу не рассматривалась в качестве невестки. Более того, историки считают (правда, без ссылок на источники), что император для преодоления привязанности к ней Николая лично постарался расположить наследника к балерине М. Ф. Кшесинской. Однако в итоге «болезнь и тяжелые предчувствия заставили Александра III согласиться с выбором сына». Исследователи свидетельствуют о том, что накануне помолвки Николая и Алисы великие князья Владимир и Сергей вместе со своими женами, немками по происхождению, и даже сам кайзер Вильгельм II убеждали принцессу перейти в православие, поскольку именно нежелание расстаться с родной верой мешало ей согласиться на брак с наследником российского престола: «Весь предыдущий день они прибегали к мощному психологическому давлению, уговаривая девушку не упорствовать и принять предложения Николая». О. И. Барковец и А. Н. Крылов-Толстикович приводят интерполяцию Алисы в дневнике наследника и вводят ее в контекст их взаимоотношений друг с другом^[9].

Следующим шагом в изучении событий 1894 г., в частности, времени от восшествия Николая II на престол и до его выступления 17 января 1895 г. явилась статья В. Л. Степанова «Самодержец на распутье: Николай II между К. П. Победоносцевым и Н. X. Бунге». Она посвящена первым месяцам царствования молодого императора и – пунктиром – времени вплоть до начала третьеиюньского периода. Автор считает, что кончина отца «застала цесаревича врасплох» и Николай «не ощущал себя способным принять тяжкое бремя власти». При жизни Александра III участие наследника в государственных делах «ограничивалось во многом формальным членством в высших бюрократических инстанциях». Под такими «инстанциями» исследователь подразумевает Особый комитет для помощи нуждающемуся населению в местностях, постигнутых неурожаем, а также Комитет Сибирской железной дороги. В. Л. Степанов отмечает: «Николай II вступил на престол, не имея никакой определенной политической программы». Утверждение о том, что новый государь ощущал себя неподготовленным к царствованию, автор подкрепляет ссылкой на собственные слова Николая II, процитированные в воспоминаниях вел. кн. Александра Михайловича: «Что будет теперь с Россией? Я еще не подготовлен быть царем! Я не могу управлять империей. Я даже не знаю, как разговаривать с министрами». Из приведенных утверждений исследователь делает однозначный вывод: «В этой ситуации молодой самодержец стремился получить поддержку от лиц из своего ближайшего окружения»^[10].

В этом же году вышла статья С. В. Куликова «Император Николай II как реформатор: к постановке проблемы»^[11]. При этом под словом «реформатор» автор в данном случае подразумевает не сторонника развития прежде всего научно-технического и экономического, а именно преобразователя в самом широком смысле – в том числе общественно-политическом. Но в то же время автор, несомненно, не следует историографической традиции, в рамках которой применительно к эпохе XIX – начала XX в. слово «реформаторство» воспринимается упрощенно – неизбежно в связке со словом «конституция». То есть реформаторство последнего императора рассматривается именно в консервативно-либеральном ключе – как деятельность, направленная на некую трансформацию самодержавия в направлении его максимально возможной модернизации, но до каких пределов должна была простираться такая трансформация – сказать невозможно, потому что историк в подтверждение своих взглядов приводит тенденции, итоги которых являлись промежуточными. С. В. Куликов считает, что Николай II реализовывал «реформаторский проект» «консервативно-либерального характера», который основывался на «политическом завещании» «видного представителя бюрократического либерализма» Бунге. Исследователь интерпретирует деятельность государя по всем направлениям внутреннего развития России именно в таком «реформаторском» ключе. Безусловно, этот взгляд является более чем спорным, однако для настоящей работы принципиально то, что, говоря о первых трех месяцах царствования Николая II, С. В. Куликов выставляет некоторые решения монарха как свидетельства его реформаторского настроя.

Среди них, например, Манифест 20 октября 1894 г., в котором император «публично идентифицировал себя как реформатора», и Манифест 14 ноября 1894 г., декларировавший государственное субсидирование Крестьянского банка на 50 млн рублей, снижение с евреев «штрафа за уклонение от воинской повинности» и амнистию наказанным за революционную деятельность. Решение по Крестьянскому банку выходит за рамки настоящей монографии, а в остальном предложенная оценка обоих указанных манифестов разобрана ниже.

В слове «хорошо», написанном на корректуре составленного при участии Бунге «Предисловия» к «Своду высочайших отметок по всеподданнейшим отчетам за 1894 г. генерал-губернаторов, губернаторов, военных губернаторов и градоначальников», историк видит «зародыш» «основных положений, воплощавшихся впоследствии царем». Думается, что в данном случае нет оснований делать такое далекоидущее заключение.

Точно так же вряд ли корректно расширительно, как свидетельство реформаторского настроя императора трактовать его резолюцию на одном из губернаторских отчетов за 1894 г. в связи с организацией переселенческой политики: «Невозможно оставлять такое государственное дело в заведывании какого-то маленького отделения Земского отдела!» То, что Николай II «еще в 1894 г.» рассматривал круговую поруку как «несправедливую» и «непрактичную», не свидетельствует о какой-то его исключительной позиции: подобное мнение в правительственных верхах было к тому времени довольно широко распространенным. Как и убеждение в необходимости сократить размеры выкупных платежей, на что император, вопреки «сопротивлению Витте», «призывал “обратить внимание”» тоже с 1894 г.

С. В. Куликов пишет, что царские пометы на губернаторских отчетах (в том числе за 1894 г.) свидетельствуют о том, что отношение императора к земству «было созвучно» взгляду Бунге, ратовавшего за «расширение» сферы компетенции этих выборных учреждений, только, разумеется, без права заниматься политическими вопросами. Автор отмечает, что царь не возражал против распространения земства на губернии, в которых его по законодательству 1864 г. не было. Однако оба мнения – и о придании земству новых функций, и о введении этого института на территориях, прежде его лишенных, – в течение долгого времени обсуждались в правительственных кругах, но вопрос этот был сугубо прикладным, управленческим, но никак не окрашенным политически.

А. Ю. Полунов в монографии о Победоносцеве разбирает «политическую роль» обер-прокурора в том числе в начальный период правления Николая II. Исследователь подчеркивает, что Победоносцев не входил в круг лиц, бывших рядом с умиравшим императором в Ливадии, и поэтому являлся «сторонним наблюдателем» того, что происходило в крымской резиденции. По мнению автора, причиной, побудившей Николая II не отправлять Победоносцева в отставку, которая готовилась при покойном императоре, стало «почтение молодого монарха к своему престарелому наставнику, который к тому же был многолетним сотрудником Александра III». В свою очередь, обер-прокурор решил воспользоваться расположением со стороны Николая II и попытался вернуть себе функцию, исполнявшуюся им в начале царствования Александра III, – «доверенного советника». А. Ю. Полунов считает, что Победоносцев, «видимо», «имел непосредственное отношение» к составлению царской речи 17 января. Историк называет ее «своеобразной реинкарнацией» другого документа, написанного обер-прокурором, – Манифеста о незыблемости самодержавия^[12].

Для исследования А. В. Ремнева, посвященного Комитету министров пореформенного периода, проблематика, связанная с событиями 1894 – начала 1895 г., не является основной. Но тем не менее автор ее затрагивает.

Так, например, рассматривая нюансы взаимоотношений самодержца с «правительственной властью», А. В. Ремнев касается обоих допусков наследника к работе с государевыми бумагами – в январе и в октябре 1894 г., – ссылаясь при этом на данные из дневников

В. Н. Ламздорфа, А. В. Богданович и из воспоминаний Н. А. Вельяминова. Комментируя запись из дневника Ламздорфа за 14 октября 1894 г., в которой говорится, что на бумагах, которые доставлялись из Ливадии, имелись «пометы» не в манере государя (это сообщение рассмотрено ниже), историк делает вывод: «Очевидно, эти последние делались кем-то из непосредственного окружения Александра III». Приведенные примеры нужны автору для общего заключения, что даже в подобные критические моменты императоры предпочитали «ничего не менять в структуре высших учреждений, а также не связывать себя институциональными обязательствами постоянного или регулярного участия в правительственных действиях».

А. В. Ремнев приводит известные цитаты из дневников В. Н. Ламздорфа и А.А. Половцова, а также из воспоминаний вел. кн. Александра Михайловича, А. Н. Куломзина, И. И. Колышко, в которых Николай II характеризуется как неготовый к исполнению роли самодержца и подвластный внешним влияниям. При этом такие цитаты просто перечисляются без их контекстуализации и критического разбора, свидетельства 1894 г. перемежаются высказываниями более позднего времени. В целом верное суждение, что молодой монарх выслушивал советы великих князей, но вместе с тем «быстро стал тяготиться их покровительством», также дается без отсылок к соответствующим фактам.

Так же некритически автор, опираясь на тенденциозные высказывания А. Н. Куломзина, И. И. Колышко и С. Ю. Витте, заключает, что последний император «подозревал всякого в желании узурпировать его самодержавную власть», а поэтому не доверял министрам, предпочитал держать их «в некотором неведении и напряжении». Подобный вывод верен лишь отчасти, в отношении отдельных персон, и не может быть представлен как некий общий принцип, тем более применительно к первым месяцам царствования Николая II.

А. В. Ремнев вслед за В. Л. Степановым пишет о «ежедневных утренних докладах» Бунге Николаю II «в первое время», но в то же время с недоверием относится к утверждению из дневника Д. А. Милютина, сделанному в декабре 1894 г., что министерские доклады делаются «в присутствии» председателя Комитета министров.

Справедлива авторская оценка, что Победоносцев в первое время нового царствования стремился исполнять «роль ментора молодого монарха», однако историю с участием обер-прокурора в подготовке царской речи 17 января 1895 г. А. В. Ремнев не рассматривает.

Ценны отсылки исследователя к зафиксированным в дневнике А. А. Половцова и относящимся к первому месяцу правления Николая II фактам разговоров бывшего государственного секретаря с С. Ю. Витте, Н. В. Муравьёвым и вел. кн. Михаилом Николаевичем о «необходимости обсуждать дела коллегиально»^[13].

Эпоха Александра III через жизнеописания императора и императрицы, причем со времени до 1881 г., представлена в работе Ю. В. Кудриной. Описывая события 1894 г., исследовательница уделяет преимущественное внимание развитию болезни государя, попыткам ее лечения. Из цитируемых Ю. В. Кудриной писем Марии Федоровны к мужу, написанных во время ее поездки в Абастуман к сыну Георгию в конце весны – начале лета 1894 г., следует, что проявления простуды сохранялись у государя и спустя несколько месяцев после январской болезни. Автор обращает внимание на ухудшение состояния царя и из-за сильного переутомления от ежедневной работы с бумагами, подробно фиксирует изменения в здоровье государя с августа 1894 г. и до его кончины, цитирует отдельные официальные сообщения, в которых говорится об этом. Однако обстановка в Ливадии в последний месяц жизни императора раскрывается фрагментарно. Ю.В. Кудрина безосновательно полагает, что накануне смерти Александр III передал наследнику свое устное завещание. Вместе с тем выдержки из личных свидетельств очевидцев ухода из жизни императора и первых дней нового царствования приводятся исследовательницей в большом количестве, хотя политические вопросы при этом не рассматриваются^[14].

Определенным продвижением вперед в изучении процессов, происходивших во власти в 1894 г., стал очерк В. М. Хрусталёва «Неожиданная смерть императора Александра III». Касаясь последних недель жизни государя, историк (правда, без ссылки на воспоминания Вельяминова) утверждает, что в Ливадии «большинство поступающих бумаг» уходило наследнику, император занимался «лишь делами по дипломатическому и военному ведомствам».

Автор считает, что Александр III из-за своего плохого самочувствия торопился устроить семейную жизнь старшего сына и поэтому содействовал тому, чтобы он поехал в Кобург сделать предложение принцессе Алисе Гессенской, несмотря на ее нежелание переходить в православие. На этой поездке, даже не будучи уверенной в ее успешном исходе, настаивала и Мария Федоровна, как следует из приводимой В. М. Хрусталёвым записи из дневника вел. кн. Константина Константиновича. Исследователь подчеркивает, что в Кобург специально прибыл и кайзер Вильгельм II, стремившийся «устроить брак наследника российского престола с немецкой принцессой и боявшийся, как бы цесаревич не попал в английские сети ее бабушки, королевы Виктории». В. М. Хрусталёв разбирает слухи, исходившие в том числе от высокопоставленных лиц, о личной жизни наследника и о его взаимоотношениях с принцессой Алисой Гессенской, и считает их существенным фоном самих событий, связанных с помолвкой цесаревича. Историк контекстуализирует и интерполяцию (правда, единственную), сделанную невестой Николая Александровича в его дневнике.