Глава вторая

Наша семейная сага вполне годится для нескончаемой латиноамериканской мелодрамы. И я бы с интересом почитывала ее на ночь, если бы речь шла о ком-то другом. Все началось с того, что в один из поздних глухих вечеров, когда за окном так же сыпал неуемный декабрьский снег, в дверь нашей квартиры постучала почтальонша. Мне тогда было что-то около пяти, но я прекрасно помню выражение жалости и любопытства на ее исхлестанном метелью лице. Наверное, мама, что-то почувствовала – все-таки цыганской крови в ней было больше, чем во мне. Она не стала читать косо наляпанные на бланк слова в присутствии пожиравшей ее глазами женщины, и, расписавшись в квитанции, вежливо но настойчиво выпроводила ту за дверь. Потом прижала телеграмму к груди, прошла на кухню, пестревшую недавно поклеенными обоями и, опустившись на стул, резким движением перевернула серый листок. Ничего не понимая, я подлезла под материнскую руку, стараясь прочесть уже знакомые, но еще непривычные буквы, и впервые в жизни услышала, как мама плачет.

Все оказалось просто и сложно одновременно. Просто потому, что мой отец, как и сотни тысяч других мужчин, бросил свою жену и дочку, о чем и уведомил нас с помощью телеграфа. А сложно… Тогда это было сложно. Потому что разлучница оказалась не просто аспиранткой университетской кафедры, которую он возглавлял, а в придачу еще и знойной мулаткой с воспетого многими нашими поэтами «острова свободы». Короче говоря, с Кубы. Причем тут Куба? А притом что мой отец, – Валерий Павлович Евсеев, молодой, но уже известный в узких научных кругах биолог, был приглашен на место заведующего кафедрой биологии в гаванском университете. Наверное, мама еще тогда почувствовала, что добром все это не кончится. Она даже попыталась симулировать болезнь сердца, чтобы сорвать отцу командировку, но обмануть моего медицински подкованного папу было сложнее, чем покорить Эверест. Он уехал, а через год известил телеграммой о том, что у него родился сын, и он не сможет к нам вернуться. Никогда.

Вот так и появился у меня брат – Хуан Валерьевич Евсеев, к которому я с раннего детства испытывала отнюдь не сестринские чувства.

Папино «никогда» продлилось почти двадцать лет. На этот раз телеграммы не было. Он просто появился на пороге нашей квартиры, поседевший, но все еще удивительно привлекательный. В свои двадцать четыре я уже могла это оценить. «Прости, – сказал он маме, обессилено прислонившейся к стене в прихожей. – Я больше не могу без тебя».

Она приняла его. А я – нет. Просто не успела; потому что, сорванная с места ветром судьбы, покатилась неприкаянным перекати-полем по просторам нашей необъятной Родины. Так мы и остались друг для друга чужими.

И вот теперь мой брат стоит в двух шагах, и смотрит на меня, как на ожившее привидение.

– Давай выпьем.

Услышав такое предложение из уст кубинца, я сразу поняла, что такое родная кровь. Уже целых три минуты меня преследовало желание пойти, и надраться.

– Мне виски, – машинально ответила я, продвигаясь к стойке бара на подкашивающихся ногах.

– Пусть будет виски, – отозвался Хуан, делая знак бармену. – Ты знаешь, что вероятность нашей встречи во Внуково равна одной тысячной процента?

– Только без математики! У меня на нее аллергия, – пробормотала я. И, вцепившись в рюмку, как в шпору на экзамене, предложила: – Ну, тогда за знакомство!

Мы выпили, немного помолчали. Потом еще помолчали. А когда молчание сделалось невыносимым, я решилась его прервать:

– Что случилось, Хуан? Почему ты прилетел? Через столько лет…

– Получил электронную почту от отца. Он очень просил меня приехать.

– Но почему?

– Прости, я думал, ты знаешь… Он при смерти, Ника.

Мгновенье назад мне казалось, что после нашей неожиданной встречи уже ничто не может выбить меня из колеи. И вот теперь, безжалостно выбитая из нее, я пыталась осознать принесенное Хуаном известие. Папа при смерти. Я бесконечно крутила в голове эту фразу, и все никак не могла связать ее с реальностью. А еще было чуточку стыдно, потому что ни один эмоциональный всплеск не потревожил гладь моей души. Ведь человек, которого я называю папой лишь по привычке, оставался для меня таинственной «черной дырой». За последние семь лет мы виделись всего дважды, когда я позволяла себе роскошь двухнедельного отпуска на малой родине. Поэтому нет ничего удивительного в том, что единственным чувством, на которое я оказалась способна, было недоумение. Почему? Почему мама мне не сообщила? Ведь мы регулярно перебрасывались письмами по «электронке». По целому письму в месяц! Правда, в последние два месяца они походили скорее на телеграммы…

– Я пытался дозвониться… – Хуан прикурил от китайской одноразовой зажигалки, и глубоко затянулся. – Но там отвечают, что было какое-то переоборудование, и номер телефона изменился.

– Знаю. Сама недавно звонила.

– Теперь ты понимаешь, почему я спешил?

– Да. Только давай посидим еще немного. Мне нужно… прийти в себя.

– Посидим, – кивнул Хуан, вдавливая в пепельницу давно погасший окурок. – Мне тоже не помешает сосредоточиться.

После часового сосредоточения, когда официант уже устал нам подливать, мы покинули кафе и, перейдя пустынную улицу, вошли в подъезд. Я была на взводе, Хуан был на взводе. Мы поднимались почти на цыпочках, боясь вспугнуть странное томление, поселившееся в наших родственных душах. Но его вспугнули за нас. С площадки третьего этажа донесся настойчивый, и даже вызывающий стук. Сердце забилось в такт частым требовательным ударам. Да что это со мной! Ведь это могут стучать совсем не в нашу квартиру! Ну и что, что она тоже на третьем эта…

Скрип открываемой двери застал нас с Хуаном на втором лестничном марше.

– Квартира Евсеевых? – разгоняя эхо по подъезду, осведомился сильный мужской голос, слегка присоленный хрипотцой.

Господи, неужели?.. Но ведь это уже ни в какие ворота не лезет! Тут вероятность не одна тысячная, а одна триллионная. Я застыла в нелепой позе, с поднятой для преодоления очередной ступеньки ногой. Притормозивший рядом Хуан вопросительно заглянул мне в лицо, и ухватил за руку, помогая восстановить потерянное равновесие.

Он явно ждал объяснений, но я могла только приложить палец к губам, и потянуть его к выходу, ни под каким соусом не собираясь попадаться на глаза человеку, чей голос заставил сердце пропустить несколько положенных ударов. Однако пронзительное женское сопрано, грянувшее наверху, вынудило меня круто изменить маршрут, и со всех ног броситься туда.

– Нет здесь таких! Уже месяц, как мы эту квартиру купили! Если еще сунетесь со своими общественными протестами – милицию вызову!

– А где мне их найти? – В знакомом голосе послышалась несвойственная ему растерянность.

– Не знаю! – Женщина явно не собиралась продолжать разговор, о чем известила захлопнувшаяся перед моим носом дверь.

Не успела я отдышаться, и снова забарабанить по обтянутой дерматином поверхности, как была крепко схвачена за плечи, и развернута на 180 градусов.

– Черт бы тебя побрал, Ника! – В зеленых волчьих глазах Павла Челнокова вспыхивали злые огоньки. – Что ты натворила?! Где Эля?!!

– Эля? – Я уже совершенно ничего не понимала. – Понятия не имею!

– То есть как, не имеешь? – Старший сын миллионера Челнокова приподнял меня на локоть от пола, и чувствительно встряхнул, надеясь таким образом прояснить ситуацию. Я не сопротивлялась. В конце концов, человек, бросивший себя под пули, предназначенные мне, имеет право на некоторые вольности. Но взбегающий по лестнице Хуан был совершенно иного мнения.

– Отпусти ее, ты…! – и тут мой латиноамериканский братец ввернул полюбившееся ему выражение одного из дальнобойщиков.

Я ожидала что Павел взорвется, и приготовилась защищать братишку от бывшего омоновца, временами съезжающего с катушек. Напрасно беспокоилась! Павел осторожно поставил меня на пол и, игнорируя приблизившегося почти вплотную Хуана, осведомился:

– Это кто?

– Хуан, – пояснила я, переводя дыхание, и семафоря кубинцу левой рукой: «Молчи, несчастный!» Мой хороший, очень хороший друг. Кубинец.

– Поня-а-атно… – протянул Павел, и уже спокойнее повторил: – Где Эля, Ника? Батя чуть с ума не сошел, когда она опять пропала. Хорошо еще Серега, которому я точно голову оторву вместе с длинным языком, признался, что видел тебя в аэропорту. И даже додумался Эле твой привет передать.

– Ты хочешь сказать, что Эля поехала ко мне?! – Я даже голос потеряла от услышанного, хотя и зареклась удивляться, когда речь шла об Эле Челноковой – пятнадцатилетнем чудовище, к которому меня угораздило искренне привязаться.

– Ты хочешь сказать, что ее у тебя нет? – Повис в воздухе не требующий ответа вопрос.

Даже в скудном синеватом свете, царившем в подъезде, было видно, как бледность вползает на лицо Павла.

– Я только приехала. И вместе с тобой узнала, что теперь мой дом не здесь. Лучше скажи, когда Эля сбежала?.. И где она мой домашний адрес раздобыла?

– Сбежала три дня назад. – Павел снял шапку, и провел рукой по сильно отросшим волосам. – А адрес раздобыла в твоем досье. Ну, в том самом, помнишь?..

Я вспомнила. И сибирский холод показался сущей ерундой по сравнению с ледяным комком, образовавшимся внизу живота. Чертово досье! Если полгода назад оно едва не стоило мне жизни, то сейчас запросто могло лишить сна и покоя, которых не знать мне ни в светлый день, ни в темную ночь, пока не найду эту маленькую засранку!

– Вы рано волнуетесь, – неожиданно подал голос Хуан, сосредоточенно глядя в одну точку. – Сначала нам нужно узнать новый адрес родителей… Ники. Думаю, тогда многое станет ясно.

– С чего это ты решил, думающий наш? – Бывший омоновец наконец-то удостоил моего брата пристальным взглядом.

– Решил с помощью логики. – Спокойствию Хуана позавидовал бы и апостол, но я была уверена: он знал, что говорил. Уж в чем в чем, а в логике Хуан Евсеев был дока. Пуленепробиваемая уверенность, прозвучавшая в голосе кубинца, произвела впечатление даже на Челнокова.

– Ну, и где мы будем их искать? – не желал сдаваться Павел, когда-то подумывавший о карьере следователя.

– Вот именно – где? – пробормотала я в полном замешательстве.

– Будем искать в базе данных, – усмехнулся Хуан. И, глядя в наши озадаченные лица, спросил: – У тебя есть записная книжка, Ника?

Все гениальное действительно просто. В записной книжке у меня обнаружились адреса нескольких друзей семьи, которые вполне могли знать, куда были выселены мои родители. Именно адреса. Потому что с переходом на цифровые станции половина телефонных номеров в городе поменялась. Вот так мы оказались на заснеженной улице возле дома человека, не отвернувшегося от отца и после предания того анафеме за любовную эмиграцию. Леонид Всеволодович Михеев. Их дружба не заржавела даже тогда, когда отец стал главврачом в новейшем диагностическом центре, построенном специально для нашей местной элиты, а дядя Леня остался простым инфекционистом городской больницы. Последний раз мы виделись мельком два года назад, когда его привели к отцу какие-то общие медицинские дела.

И вот он передо мной. Располневший, облысевший, но с внимательным прищуром за толстыми стеклами очков.

– Простите, вам кого? – спрашивает Михеев, бросив неприязненный взгляд на нашу разношерстную компанию.

– Леонид Всеволодович, – улыбаюсь я смущенно, – вы меня не узнаете? Я – Ника. Ника Евсеева…

– Ника? – На лице дяди Лени мелькает что-то похожее на… стыд? – Господи! Да не стойте в дверях, заходите!

Мы зашли. Но, несмотря на обрушившееся гостеприимство дяди Лени и его совершено очаровательной супруги, остались непреклонны.

– Мы с Хуаном четверо суток в дороге, какой там чай! – Отмахнулась я от поднесенной чашки. – Вы нам только адрес скажите, Леонид Всеволодович.

– Нет никакого адреса. – Михеев тяжело вздохнул, и у меня снова похолодело внутри.

– Разве так бывает? – прищурился Хуан.

– Вы на что намекаете? – поддержал его подозрительный Челноков.

– Я не намекаю. У этого барака нет адреса. И самого барака вообще как бы нет… – Дядя Леня еще раз вздохнул. – Диночка, позволь тебя покинуть. Я покажу молодым людям, где теперь живет Валера.

«Москвич» Михеева долго не желал заводиться, и простужено кашлял, окутывая нас синими угарными клубами. Наконец мы погрузились в рыже-оранжевое изделие Московского автозавода, и закружили по одноэтажным выселкам, оккупировавшим северную окраину города. И всю дорогу молчали. Дядя Леня, потому что сосредоточенно крутил баранку, то и дело шипя на вертевшуюся вокруг машины поземку. Павел, трясущийся на заднем сидении, потому что рядом трясся Хуан. Хуан потому, что просто вырубился, измученный тяжелой дорогой. А я… Я ничего не могла поделать с собой, и с замиранием сердца посматривала в зеркало заднего вида. Ты изменился, мой искуситель. Пожалуй, возмужал. Стал спокойнее. Однако фамильного упрямства не растратил. И теперь, когда ты меня нашел, одному Богу известно, чем все кончится.

Я с удивлением ощутила теплую волну, прокатившуюся по телу, едва волчьи глаза бывшего бой-френда скрестились в зеркале с моими. Мама дорогая, неужели опять начнется это сумасшествие?! А ведь я старательно, до мельчайшего пепла сожгла за собой все мосты, бросив его в реанимации – воскресать после двух пулевых попаданий. Господи, что же мне делать?

– Вылезай, приехали! – ответил на мой невысказанный вопрос дядя Леня, притормаживая у немилосердно скрипящего фонаря, скупо освещавшего занесенное до самых окон строение, лишь по особому Божьему попустительству претендующему на звание жилого. Это здесь.

– Здесь? – оторопело переспросил Хуан, протирая заспанные глаза. – В этой…

Он попытался подобрать русское слово, не сумел, и выразительно продолжил на испанском. Павел что-то буркнул насчет того, кому на Руси жить хорошо, и решительно полез из машины. Я уже обратила внимание на то, как он всякий раз собирался с духом прежде, чем выйти на открытое пространство. И как на этом пространстве его покачивало, словно изрядно подгулявшего работягу. Но, если учесть, что всего полгода назад Павел Челноков вообще не мог покидать закрытых помещений из-за заработанной в Чечне агорафобии, то все это были семечки.

Мы вошли вслед за Михеевым в скрипучий от мороза и старости деревянный коридор и, преодолев четыре найденные на ощупь ступеньки, выстроились перед дверью.

– Кто там? – послышалось из-за нее в ответ на громкий стук Леонида Всеволодовича. В голосе отца, искаженном деревянной преградой, явственно слышалась напряженность.

– Открой, Валера. Это я, – поспешно сказал Михеев, и лязг открываемых засовов разбудил дремавшее в коридоре эхо.

– Ты чего это, на ночь глядя? – Отец, прикрывающий рукой трепещущую на сквозняке свечку, не сразу разглядел в полумраке, что старый друг топчется у порога не один.

– Здравствуй, папа, – негромко произнес Хуан, и свеча едва не погасла в дрогнувшей от неожиданности руке.

– Кто там, Валера? – Расплывчатый силуэт, подсвеченный второй свечой, вывернул из-за растворившегося в темноте угла. Мама. Господи, как давно я тебя не видела…