В третий раз он ездил с тем, чтобы примирить Диона с Дионисием; но это ему не удалось, и он воротился восвояси ни с чем. И более он государственными делами не занимался, хоть из сочинений его и видно, что он был государственный человек. Дело в том, что народ уже свыкся с совсем иными государственными установлениями. Когда аркадяне и фиванцы основывали Мегалополь, они пригласили его в законодатели; но, поняв, что блюсти равенство они не согласны, он отказался. (Об этом пишет Памфила в XXV книге «Записок».) Говорят также, что он один заступился за военачальника Хабрия, когда тому грозила смерть^[262], а никто другой из граждан на это не решился; и когда он вместе с Хабрием шел на акрополь, ябедник Кробил встретил его и спросил: «Ты заступаешься за другого и не знаешь, что тебя самого ждет Сократова цикута?» – а он ответил: «Я встречался с опасностями, сражаясь за отечество, не отступлю и теперь, отстаивая долг дружбы».

Он первый ввел в рассуждение вопросы и ответы (как пишет Фаворин в «Разнообразном повествовании»). Он первый подсказал Леодаманту Фасосскому аналитический способ исследования. Он первый употребил в философии такие понятия, как «противостояние», «основа», «диалектика», «качество», «продолговатое число», «открытая плоскость граней», «божественное провидение». Он первый из философов дал ответ на речь Лисия, сына Кефала, которую изложил слово за слово в своем «Федре»^[263]. Он первый стал рассматривать возможности грамматики. И он первый выступил с опровержением почти всех философов, ему предшествовавших; неясно лишь, почему он ни разу не упоминает о Демокрите^[264].

Когда он шел в Олимпию (рассказывает Неанф Кизикский), все эллины смотрели только на него; это было, когда он встретился с Дионом, замышлявшим поход на Дионисия. И даже перс Митридат (как сообщается в I книге «Записок» Фаворина) воздвиг в Академии статую Платона с надписью: «Митридат персидский, сын Родобата, посвящает Музам этот образ Платона, работу Силаниона»^[265].

Гераклид говорит, что в юности он был так стыдлив и вел себя так сдержанно, что никто не видел, чтобы он смеялся в голос. Но и его тем не менее не оставили своими насмешками сочинители комедий. Так, Феопомп пишет в «Гедихаре»:

 
– И ни одно не есть одно,
Ни два не есть одно – как говорит Платон.
 

Анаксандрид в «Тесее»:

 
– Оливы ел по образцу Платонову.
 

Тимон пересмеивал его имя:

 
Так и Платон распластал пестро заплетенные чуда^[266].
 

Алексид пишет в «Меропиде»:

 
– Ты вовремя пришел. Уже я выдохся:
Хожу я взад-вперед, Платону следуя,
Все ноги стер, но ничего не выдумал.
 

И в «Анкилионе»:

 
– Пустое! За Платоном вслед побегай-ка —
Познаешь суть и в чесноке и в щелоке.
 

Амфий – в «Амфикрате»:

 
– Какого там добра ты удостоился, —
О том, хозяин, знаю я не более,
Чем о добре Платоновом.
– Так выслушай!
 

И в «Дексидемиде»:

 
– Ах, Платон, Платон,
Ведь только ты и знаешь, что угрюмиться
И брови гнуть, улитки наподобие.
 

Кратин в «Лжеподкидыше»:

 
– Ты – человек, а значит, есть душа в тебе.
– Платон свидетель, я того не ведаю,
А лишь предполагаю.
 

Алексид в «Олимпиодоре»:

 
– Плоть смертная иссохшим прахом сделалась,
И в воздух возлетела часть бессмертная.
– Твердишь урок Платона?..
 

И в «Парасите»:

 
– Наедине с Платоном празднословить ли…
 

Насмехается над ним и Анаксилай в «Виноградаре», в «Цирцее» и в «Богачках».

Аристипп в IV книге «О роскоши древних» уверяет, что он был влюблен в некоего мальчика Астера, который обучался астрономии, а также в вышеназванного Диона, а также, по утверждению некоторых, и в Федра. Любовь эта явствует из нижеследующих эпиграмм, которые он будто бы написал о них:

 
Смотришь на звезды. Звезда ты моя! О, если бы стал я
Небом, чтоб мог на тебя множеством глаз я смотреть!
 

И еще:

 
Прежде звездою рассветной светил ты, Астер мой, живущим;
Мертвым ты, мертвый, теперь светишь закатной звездой^[267].
 

А о Дионе так:

 
Древней Гекубе, а с нею и всем о ту пору рожденным
Женам троянским в удел слезы послала судьба.
Ты же, Дион, победно свершивший великое дело,
Много утех получил в жизни от щедрых богов.
В тучной отчизне своей, осененный почетом сограждан,
Ты почиваешь, Дион, сердцем владея моим^[268].
 

Говорят, эти стихи и в самом деле начертаны на его гробнице в Сиракузах.

А о любви своей к Алексиду и (как было сказано) к Федру он сложил такие стихи:

 
Стоило только лишь мне назвать Алексида красавцем.
Как уж прохода ему нет от бесчисленных глаз.
Да, неразумно собакам показывать кость! Пожалею
Позже: не так ли я встарь Федра навек потерял?^[269]
 

Говорят, он имел любовницей Археанассу, о которой написал так:

 
Археанасса со мной, колофонского рода гетера, —
Даже морщины ее жаркой любовью горят.
Ах, злополучные те, что на первой стезе повстречали
Юность подруги моей! Что это был за пожар!^[270]
 

А вот стихи его к Агафону:

 
Душу свою на устах я имел, Агафона целуя,
Словно стремилась она переселиться в него.
 

Вот и другие:

 
Я тебе яблоко бросил. Подняв его, если готова
Ты полюбить меня, в дар девственность мне принеси.
Если же нет, то все же возьми себе яблоко это,
Только подумай над ним, как наша юность кратка.
 

И еще другое:

 
Яблоко я, а бросил меня полюбивший Ксантиппу.
Что же, Ксантиппа, кивни! Вянешь и ты ведь, как я^[271].
 

Говорят, ему принадлежит и надпись пленным эретрийцам:

 
Мы, эретрийцы, евбейское племя, лежим на чужбине,
Около Суз, от родной так далеко стороны!
 

И такие стихи:

 
Музам Киприда грозила: «О девушки! Чтите Киприду,
Или Эрота на вас, вооружив, я пошлю!»
Музы Киприде в ответ: «Аресу рассказывай сказки!
К нам этот твой мальчуган не прилетит никогда».
 

И такие:

 
Золото некто нашел, обронивши при этом веревку.
Тот, кто его потерял, смог себе петлю связать^[272].
 

Молон недолюбливал Платона и говорил: «Удивительно не то, что Дионисий оказался в Коринфе^[273], а то, что Платон оказался в Сицилии». Ксенофонт, по-видимому, тоже не был расположен к нему: во всяком случае они словно соперничали, сочиняя такие схожие произведения, как «Пир», «Апология Сократа» и «Нравственные записки»^[274]; один сочинил «Государство», другой «Воспитание Кира», а Платон на это заявил в «Законах»^[275], что такое «Воспитание Кира» – выдумка, ибо Кир был совсем не таков; и оба, вспоминая о Сократе, нигде не упоминают друг о друге – только один раз Ксенофонт называет Платона в III книге «Воспоминаний»^[276].

Также и Антисфен, говорят, собираясь однажды читать вслух написанное им, пригласил Платона послушать: тот спросил, о чем чтение, и Антисфен ответил: «О невозможности противоречия». «Как же ты сумел об этом написать?» – спросил Платон, давая понять, что Антисфен-то и противоречит сам себе; после этого Антисфен написал против Платона диалог под заглавием «Сафон», и с этих пор они держались друг с другом как чужие.

Сам Сократ, говорят, послушав, как Платон читал «Лисия», воскликнул: «Клянусь Гераклом! сколько же навыдумал на меня этот юнец!» – ибо Платон написал много такого, чего Сократ вовсе не говорил.

Враждовал Платон и с Аристиппом. Так, в диалоге «О душе»^[277] он порочит Аристиппа тем, что тот не был при кончине Сократа, хотя Аристипп был не так уж далеко – на Эгине.

Ревновал он и к Эсхину за его добрую славу при Дионисии; и когда Эсхин приехал, то Платон к его бедности отнесся свысока, а Аристипп помог. Он вложил в уста Критону те доводы, которыми Сократа в тюрьме уговаривал бежать, – а принадлежат они (говорит Идоменей) Эсхину, и лишь по своей неприязни к нему Платон приписал их Критону^[278].

А о себе Платон не упоминает нигде в своих сочинениях, кроме как в «Апологии» и в диалоге «О душе»^[279].

Аристотель говорит, что образ речи Платона – средний между поэзией и прозой. Аристотель один дослушал Платона до конца, когда тот читал диалог «О душе», а остальные слушатели все уже разошлись (об этом пишет в одном месте Фаворин). Филипп Опунтский, по некоторым известиям, переписал с восковых дощечек его «Законы», и он же, говорят, сочинил к ним «Послезаконие». Начало «Государства» было найдено записанным на много ладов (сообщают Евфорион и Панэтий). Это «Государство», по уверению Аристоксена, почти все входит в состав «Противоречий» Протагора^[280]. Первым Платоновым диалогом, говорят, был «Федр»^[281]: в самом деле, в его постановке вопроса есть что-то мальчишеское. Впрочем, Дикеарх и весь слог его сочинений считает грубым.

Говорят, Платон увидел одного человека за игрой в кости и стал его корить. «Это же мелочь», – ответил тот. «Но привычка не мелочь», – возразил Платон.

На вопрос, будут ли писать о нем в записках, как о его предшественниках, он отвечал: «Было бы доброе имя, а записок найдется довольно».

Однажды, когда к нему вошел Ксенократ, Платон попросил его выпороть раба: сам он не мог это сделать, потому что был в гневе. А какому-то из рабов он и сам сказал: «Не будь я в гневе, право, я бы тебя выпорол!»

Сев на коня, он тотчас поспешил сойти, чтобы не поддаться (так сказал он) всаднической гордыне. Пьяным он советовал смотреться в зеркало, чтобы отвратиться от своего безобразия. Допьяна, говорил он, нигде не следует пить, кроме как на празднествах бога – подателя вина. Сон без меры тоже ему претил. Недаром он пишет в «Законах»: «Ни на что не годен спящий»^[282].

«Слаще всего, – говорил он, – слышать истину». (А другие передают: «говорить истину».) Об истине пишет он и в «Законах»: «О чужеземец, истина прекрасна и незыблема, однако думается, что внушить ее нелегко»^[283].

Желанием его было оставить по себе память в друзьях или в книгах. Сам же он по большей части сторонился людей, как о том сообщают некоторые.

Скончался он, как мы уже описывали, на тринадцатом году царствования Филиппа (как пишет Фаворин в III книге «Записок») и был удостоен от царя почетом (как пишет Феопомп). Впрочем, Мирониан в «Сравнениях» говорит, что у Филона упоминаются пословицы о Платоновых вшах, словно он умер от вшей^[284]. Погребен он в Академии, где провел большую часть жизни в занятиях философией, отчего и школа его получила название академической. При погребении его сопровождали все ученики, а завещание он оставил такое:

«Платон оставляет и завещает следующее имущество. Имение в Ифистиадах, к северу до дороги в Кефисийский храм, к югу до храма Геракла в Ифистиадах, к востоку до земли Архестрата Фреаррийского, к западу до земли Филиппа Холлидского; это имение никому не продавать и не отчуждать, а владеть им отроку Адиманту по мере его сил. Имение в Иресидах, что куплено у Каллимаха, к северу до земли Евримедонта Мирринунтского, к югу до Демострата Ксипетейского, к востоку до Евримедонта Мирринунтского, к западу до реки Кефиса. Денег – три мины. Чашу серебряную весом 165 драхм, чашу малую в 45 драхм, перстень золотой и серьгу золотую весом вместе 4 драхмы 3 обола^[285]. Три мины мне должен Евклид-каменотес. На волю отпускаю рабыню Артемиду. Рабов оставляю Тихона, Бикта, Аполлониада и Дионисия. Утварь оставляю перечисленную, а второй ее список – у Дионисия. Долга никому не имею. Душеприказчики мои – Леосфен, Спевсипп, Деметрий, Гегий, Евримедонт, Каллимах, Фрасипп».

Таково его завещание. А на гробнице его начертаны такие надписи. Первая:

 
Знанием меры и праведным нравом отличный меж смертных,
Оный божественный муж здесь погребен Аристокл.
Если кому из людей достижима великая мудрость,
Этому – более всех: зависть – ничто перед ним.
 

Вторая:

 
В лоне глубоком земля сокрыла останки Платона,
Дух же бессмертный его в сонме блаженных живет.
Сын Аристона, ты знал прозренье божественной жизни,
И меж достойнейших чтим в ближней и дальней земле.
 

И третья, позднейшая:

 
– Кто ты, орел, восседящий на этой гробнице, и что ты
Пламенный взор устремил к звездным чертогам богов.
– Образ Платоновой я души, воспарившей к Олимпу,
Тело земное свое бросив в афинской земле^[286].
 

Есть и у нас стихи о нем такого содержания:

 
Если бы Феб не судил Платону родиться в Элладе,
Кто и когда бы изрек слово к целению душ?
Нам исцеляет тела Асклепий, от Феба рожденный,
Но для бессмертной души ты лишь целитель, Платон.
 

И другие о его кончине:

 
Фебом на благо людей рождены и Платон и Асклепий:
Тот – целителем душ, этот – целителем тел.
Брачный покинувши пир, взошел он к тому Государству,
Коему сам начертал место у Зевсовых ног^[287].
 

Таковы эти надписи.

Ученики его – Спевсипп Афинский, Ксенократ Халкедонский, Аристотель Стагирит, Филипп Опунтский, Гестией Перинфский, Дион Сиракузский, Амикл Гераклейский, Эраст и Кориск Скепсийские, Тимолай Кизикский, Евеон Лампсакский, Пифон и Гераклид Эносские, Гиппофал и Каллипп Афинские, Деметрий Амфипольский, Гераклид Понтийский и многие другие, в том числе и женщины – Ласфения из Мантинеи и Аксиофея из Флиунта, которая даже одевалась по-мужски (как говорит Дикеарх). Некоторые причисляют к его слушателям и Феофраста; Хамелеон – оратора Гиперида и Ликурга (то же сообщает и Полемон); а Сабин (ссылаясь на IV книгу «Пособий к упражнениям» Мнесистрата Фасосского) – даже Демосфена, и это похоже на правду^[288].

* * *

А теперь для тебя, истинной любительницы Платона^[289], ищущей во что бы то ни стало воздать честь учениям этого философа, почел я за должное описать и самую природу его рассуждений, строй его диалогов, способ его индукции, насколько это возможно при изложении, упрощенном почти до перечня. Я не хочу в этом очерке оставить жизнь Платона без его учения; но рассказывать для тебя все в подробностях означало бы, по пословице, таскать сов в Афины^[290].

Первым сочинять диалоги стал, говорят, Зенон Элейский; а по Аристотелю – Алексамен Стирийский или Теосский (по свидетельству в «Записках» Фаворина, об этом говорится в I книге «О поэтах»). Мне же кажется, что Платон, который довел этот род до совершенства, по праву может почитаться здесь первым как в красоте, так и в изобретательности.

Диалог есть речь, состоящая из вопросов и ответов, о предмете философском или государственном, соблюдающая верность выведенных характеров и отделку речи. Диалектика же есть искусство доводов, служащее утверждению или опровержению в вопросах и ответах собеседников.