Но до свободы было еще далеко, следовало доплыть до ворот до того, как их пересечет корабль. И я заработал лопастями, махал рукам словно пловец на какой-нибудь чертовой олимпиаде, вот только впереди меня ждала не золотая медаль, а свобода. Я быстро приближался к воротам, которые уже со скрипом медленно раскрывались. Вот показался нос корабля, факелы на нем ярко освещали людей. Я подплыл достаточно близко, нырнул, чтобы не попасться в круг света, и вынырнул как раз у кормы корабля, который уже весь очутился в свободных водах Изумрудного моря. Я схватился за трос и подтянулся. Поднявшись по канату, достиг основания перил, припал к смоляным доскам своего спасителя, чтобы перевести дыхание и уже незамеченным перелезть через перила и проникнуть на корабль. Корабль уже вышел за пределы эльфийского королевства, а значит, да здравствует свобода!

И вдруг в шею мне уперлось острое холодное жало. Я поднял глаза и увидел, что направил на меня меч посол людей, он был в парчовом камзоле, поперек груди шла атласная лента с орденами.

– Прошу, – тихо проговорил я, – пустите на корабль. Спасите!

Он кивнул, чтобы я ступил на борт. Я перелез через перила, хотел было сказать слова благодарности, но посол опять наставил на меня меч.

– Кто ты такой? Слуга – огр? – спросил он с неприязнью глядя на меня и мои лохмотья.

– Я такой же человек как и вы! И я был в рабстве у эльфов.

– Ложь, эльфы не держат рабов, – посол с презрением глядел на меня. – И ты вовсе не человек. Он с отвращением глянул, на мои клыки, достающие до нижней губы, большие стопы с острыми и длинными когтями. – Уж точно не человек. – И кивнул кому-то за моей спиной: – Взять его!

– Нет! – я хотел кинуться обратно к борту корабля, чтобы спрыгнуть в воду, но меч преградил мне путь. – Не хотите брать на корабль, так хотя бы отпустите!

– Чтобы испортить отношения с самым могущественным королевством?

Двое матросов кинулись ко мне и связали веревкой руки. Посол приказал остановить корабль, и сигнализировать эльфийской страже.

– Как вы можете, сдавать своих же, эльфам?! – воскликнул со злостью я. Было обидно, я-то думал, что сбежал от эльфов с ограми под защиту своих сородичей, людей.

– Своих? У нас ничего общего с такими чудовищами как ты нет, – поморщился посол и отступил на шаг.

Прибыла эльфийская стража, меня скрутили веревками еще крепче, по ногам и рукам и как куль кинули на дно лодки. Начальник стражи сухо поблагодарил посла и пожелал ему спокойного моря.

Я был опять в плену. Было до невозможности обидно, что люди к чьему роду я принадлежал предали меня, но не это злило меня больше всего, и не то, что снова оказался в рабстве, не как не мог я принять того, что для людей я был чудовищем!

Лодка причалила к берегу, и стража повела меня в портовые доки. Там меня кинули в какой-то подвал, запиравшийся на решетчатую дверь. Оставшись в темноте наедине с крысами, шебуршавшими по углам, я приуныл. На душе было мрачно. От того что все попытки покинуть эту тюрьму не удались. Странно, но я перенял не только воспоминания Ивейна, но и его ощущения этого мира. Пусть это был мой первый побег, но чувствовал я, может потому что помнил, все его неудавшиеся побеги, а их было девять.

Ивейн всегда мечтал увидеть земли которые простираются там за крепостной стеной эльфийского замка, хотел жить среди существ, которые относились бы к нему как к равному.

Последние годы он жил на кухне среди огров, прислуги эльфов. Эти здоровенные, с ограниченным умом существа, чьи женщины похожи на мужчин, а мужчины на лесных зверей, были отчасти добры, но какой-то отчужденной медвежьей добротой. Тем более они, зная, что Ивейн пленник, словно боялись его и потому всегда отстранялись от него. Для всех он здесь был чужой и презренный.

Он лет с пяти или шести был пленником эльфийского короля, а до того… как подсказывала мне чужая память, Ивейн и сам толком не помнил где он жил. Те неясные воспоминания Ивейн бережно собирал, пытаясь составить хоть какую-то картину жизни, которая прошла вне стен тюрьмы. Например, как он бегал по скрипучим половицам большого деревянного дома, ужасно ненавидел кашу, но ел, так как мечтал допрыгнуть до верхушки дерева, а папа ему это обещал. Еще в саду у маленького прудика он ловил лягушек и ящериц и составлял из них свою особую армию. Но больше всего он любил сбегать в поле, и чтобы его искали и звали родители. Жаль только, что среди всей этой чепухи он никогда не мог разобрать лиц отца и матери. Единственно что осталось от той светлой жизни, так это небольшой с косточку персика простой морской камушек, на котором была вырезана руна. Этот серый невзрачный камушек весел на веревке на шеи у Ивейна и он больше жизни дорожил им.

Я знал, что Ивейну после того как он пытался с обозом покинуть крепость, пообещали, что больше ему поблажек не будет и за побег его будет ждать уже не наказание, а казнь. Я глянул вверх на оконце расположенное под самым потолком и закрытое решеткой. Ночь уже таяла, вот– вот должно было взойти солнце. А значит, лишь час жизни был у меня.

И как только взошло солнце, стражники повели меня во дворец. И пусть эта земля была не моей родиной, и не понятно на каких слонах стояла, но я с теплотой и горечью попрощался с морем, улыбнулся изженному южным солнцем холму. Когда мы вошли в мощеный двор замка, я понял, что ворота замкнулись за мной навсегда.

К тюремным охранникам присоединились дворцовые и, будто я и был чудовищем, а не худым парнишкой восемнадцать лет, повели меня в восемь остро заточенных пик в королевский зал суда.

Меня завели в зал, где длинные, словно стволы кипариса, колонны упирались в стеклянный цветной потолок, являвшийся единственным источником освещения. На возвышении, в кресле судьи я увидел короля Диадуэйда Восьмого, идеальной красоты лицо которого было бесчувственно мертво. Впереди него за столом сидел министр и двое судейских. Судейские были обычными эльфами, то есть неопределенного возраста, они были будто всегда юные и при том старчески уставшие. Лишь первый министр вызывал недоумение. Он был полноват, выше на голову всех остальных, хотя как я слышал он являлся отпрыском древнего эльфийского рода, от которого почему-то не получил ничего привлекательного и величественного, что всегда отличает эльфов от всех остальных. Видимо, старое древо рода Терне собрало свои последние силы, чтобы породить этот экземпляр.

Министр, даже не подняв взора, сипло произнес:

– Подвергается казни через отсечение головы.

И хотя я знал, что меня ожидает казнь, но дыхание при этих словах перехватило. Я даже не почувствовал, как пики охранников уперлись в бока, подталкивая к выходу из зала.

– Предлагаю еще раз рассмотреть приговор, – сказал чистым, словно серебряным голосом эльфийский король. Но на лице его так ничего и не отразилось.

– Применить перед казнью пытки? – тихо, повернувшись вполоборота и слегка склонив голову, спросил министр.

– Скорее заменить казнь небольшим наказанием, – бесстрастно произнес король.

Министр кивнул и опять развернулся. Губы его так плотно сжались, что посинели. Ему стоило много сил собраться и произнести:

– Милостью короля Диадуэйда Восьмого, казнь заменяется двадцатью ударами раскаленной железной плетью.

– Какого черта! – воскликнул я. – Это же та же казнь, только еще и с пыткой. Уж лучше рубите голову!

Я смотрел на короля, ожидая, что тот поправит своего министра, но тот час же понял что этого не будет. Очень уж хитро построил фразу первый министр, чтобы король опять вмешивался в назначение приговора, это бы уже являлось признанием неподчинения собственного министра.

– Приговор совершить завтра в полдень, – сказал громко министр.

Но хотя казнь была назначена на завтра, меня уже сейчас провели на цепи через замковый двор и вывели за ворота. Сразу за задними воротами, за рвом, лепились хижины огров, обслуживавших замок. И там, рядом с хижинами был установлен помост. Я знал, что тут наказывались огры за проступки. Так эльфы держали их в страхе и повиновении. Что до самих эльфов, проявивших неподчинение или оплошность по отношению к королю или соплеменникам, их выдворяли из общества, и они не имели права жить среди своих, и большего позора для них не было. Такие эльфы строили домики в горах.

Эльфы с презрением смотрели на меня. Так вели здесь только провинившихся огров. На помосте с меня сняли рубашку и привязали к позорному столбу. Значит я так буду стоять до завтрашнего дня. Огры, выйдя из хижин, поначалу смотрели на меня и мне даже показалось в их маленьких черных глазках сквозит печаль и боль, будто я был из их племени.

Словно нарочно сегодняшний день выдался особенно жарким. Солнце раскаляло макушку и прогревало спину. Но к удивлению моему ни головокружения, ни прочих обмороков, которые должны появиться от стояния на таком солнцепеке у меня не было, даже пот не выступил.

Вечер принес прохладу и избавил от мух. Чернота укутала меня. Иногда нападала дремота, и я на несколько минут смыкал глаза. А утром пришел палач.

Я знал, что железная плеть вспорет не только кожу, но и сломает ребра. Как-то Ивейн видел, как особо провинившегося огра приговорили к десяти железным плетям. На казнь Ивейн бросил лишь один взгляд, но эта картина отчетливо отпечаталось в его мозгу – вспоротое до костей мясо на широкой огровой спине. После казни огр промучился неделю, и так и не встав, умер.

А от раскаленной плети мук можно было ожидать в тысячу раз больше. Странно было родиться в одном мире, а умереть совсем в другом. Может быть даже не на своей планете. Я посмотрел вверх, в синее прозрачное небо. Все-таки солнце было все тоже земное. Но я тут же забыл кто я и где я. С первым ударом плети меня пронзила невыносимая боль, но если честно, я ожидал, что она будет намного ужасней. Со вторым ударом слезы брызнули сами собой. Но вот что странно: я слышал, как плеть опускали в шипящие угли, но в прикосновении ощущал лишь холодное колючее железо. Я решил, что боль настолько сильна, что я стал путать все чувства. Палачом был все тот же огр и более тяжелую руку трудно было себе представить. Я ожидал, что отброшу копыта, с пятым ну или в лучшем случае с седьмым ударом, но когда я сосчитал до четырнадцатого, я похвалил себя за мужество и выносливость, а со следующим ударом потерял сознание.

Я очнулся в темном, все том же пахнущим сыростью и плесневелым сеном, сарае. Я хотел было перевернуться, но боль тут же тысячью иголками впилась в спину. Опять перевалился на живот. Кандалы на руках и ногах звякнули. Я вздохнул полной грудью и понял, что ни одно ребро не сломано. Что было просто удивительно и означало, что этот Ивейн, толстокож получше огра. И все-таки ныло и болело все нещадно, хорошо бы принять сейчас всяких анальгинов и прочих обезболивающих. И чем дольше я лежал наедине со своей болью, тем все больше злился на министра Тенре. Потому что именно он был виноват в моих теперешних муках. Я вспоминал с какой радостью назначил он мне эту экзекуцию, да и вообще хотел чтобы я умер, но шиш тебе, я остался жив, и я еще отомщу тебе за свои страдания.

Из заточения меня освободили на удивление рано, через три дня. И даже сняли кандалы. Когда охранники ушли, остался лишь Энс – главный конюх. Конюхами могли быть только эльфы, так как лошади боялись огров и шарахались от них, как от диких зверей.

– Возвратишься в каморку на кухню, – сказал Энс.

– Это с чего вдруг такая милость?

– Этот сарай нужен для лошадей, – ответил конюх.

– Король приобрел себе еще пару копытных?

– Это тебя не касается, – проворчал эльф.

– Если это наровистые скакуны, то стойла надо укрепить, а если мулы для работы… – специально стал я рассуждать, чтобы эльф разговорился.

– Не в этом дело, – прервал меня конюх и принялся неохотно объяснять: – Прибывает король Элимтиа – правитель северного народа эльфов и для него отдают королевскую конюшню, ну а некоторых королевских лошадей разместят в этом сарае. Так что ничего здесь не переделывай.

– Все равно им здесь будет неудобно, уж поверьте, – хмыкнул я.

– Вот чтобы было удобно, приготовь поилки и, – конюх вручил мне вилы, – вычисти все это прошлогоднее сено и навоз.

Энс ушел. И я был рад, что он не остался здесь, присматривать или следить за моей работой. Я заметил, что Энс ненавидел, когда я помогал на конюшне, но другого выхода у Энса не было, так как конюхов было мало и ему приходилось подключать к работе этого странного пленника.

А мне понравилась эта работа. Лошадей я люблю, удивительно, что и Ивейну нравилось всегда находиться на конюшне, ему нравилась их чуткость и дружелюбие. Интересно как мы во многом с ним были схожи.

Получив прежнюю «свободу», я вышел из сарая и сощурился от слепящего полуденного солнца. Даже здесь, на задворках замка, стало оживленно. Прачки бежали с огромными корзинами, на которых горами возвышались пыльные шторы и простыни. Садовник спешил с тележкой, в которой пестрели всевозможные цветущие саженцы, видимо, он хотел подсадить их в клумбы во внутренних дворах замка. Кухарка с топором шагала к курятнику. И еще куда-то спешило множество незнакомых придворных слуг – эльфов в заморских одеждах.

Я осторожно стянул с себя рубаху. Вся спина у рубашки была в дырах да еще испачкана кровью. Надо будет попросить новую одежку. Но пока пришлось натянуть эту, чтобы не ходить голышом.

Вдруг раздались крики, визг и топот лошадиных копыт. Я увидел, что прямо по дороге мчится взмыленный конь и в седле еле держится юная эльфийка. Я кинулся на перерез, конь вздыбился, но я смог схватить его под уздцы и, приложив все силы, попытался удержать взбесившееся животное. Конь еще продолжал брыкаться, дергал головой, но я, притянув голову ниже, другой рукой стал гладить по шее, и конь, еще пару раз взбрыкнув, присмирел.

– Вы в порядке? – спросил я насмерть перепуганную девушку, на вид ей было как моему аватару Ивейну, лет восемнадцать. Хотя кто этих вечно молодых эльфов разберет.

Та лишь кивнула в ответ.

– Ну а с тобой что такое? – ласково спросил я у коня. Я заглянул ему в глаза, черные большие зрачки были странно мутны.

Откуда-то прибежали разодетые придворные и поспешили снять с коня эльфийку.

– Этот конь взбесился, ваше высочество, его придется умертвить, – сказал один из придворных.

– Тут дело не в коне, – возразил ему я, не обратив внимания, с каким титулом обращается придворный к девушке. Я принюхался к морде коня и почувствовал резкий запах какой-то странной травы. – Коня чем-то опоили, это временно отравило его разум.

– Что? – эльфийка возмутилась. – Это сделано специально?! Меня хотели убить?!

– Ваше высочество, этот недостойный врет…

Я, наконец, внимательно глянул на эльфийку, гордую, в роскошных одеждах и понял, что к ней обращаются с таким высоким титулом.

– О, простите, ваше королевское величество, за мой недостойный вид и простые слова, – сказал я, пытаясь изобразить из себя какого-то придворного, хотя на самом деле мне было наплевать, как я сейчас выгляжу.

– Я не королева, – она улыбнулась, – а принцесса, – и добавила, – Лайне.

Я хотел было поклониться шаркнув ножкой, но конь мотнул головой и заржал. Придворные вздрогнули, а кто-то даже тихо взвизгнул.

– Прошу вас, принцесса, – сказал один из них, – вам лучше уйти от этого опасного зверя.

– Это не зверь, а моя Ласточка, – принцесса погладила по шелковой гриве коня. – Оставьте меня! Когда нужно было остановить коня, вас никого не было! – она гневно глянула на придворных.

Те стали что-то бормотать и, откланявшись, разошлись кто куда.