Цитаты из книги «Вот идет Мессия!..»

Абсолютная духовная независимость – вот залог сохранения нашей культуры…

Говорю вам – это был припадок красноречия у волка, которому прищемили капканом яйца…

– Почему ты все-таки не обратишься в эту частную клинику? Они все время дают объявления, что излечивают геморрой без операции. – А!.. – буркнул он, как обычно. – Но показаться-то можно! – как обычно, раздражаясь, воскликнула она. – Тебе что – жалко показаться? – Мне не жалко, – грустно ответил Витя. – Я готов показывать свою жопу каждому, кто готов в нее смотреть… Витя был чудовищным хамом, хотя и нежнейшим, преданным человеком.

Несколько раз являлись Мессии. Двое из них были в образе авторов и даже с рукописями в папках, а один – всклокоченный, с блуждающим темным взором, рванул дверь и рыдающим голосом спрашивал – не пробегала ли здесь молодая ослица, не знающая седла. И повторял жалобно: «Белая такая, беленькая, славная…»

«Нет терроризма педантичней, чем этот, до костей обглоданный риторикой!»

Выходя, она скосила взгляд вниз, на его ноги. Да: старые кроссовки без шнурков… Нас всех когда-нибудь тут перебьют, в который раз подумала она в бессильной ярости, – в этой открытой всем ветрам трехкомнатной стране, в этих наших домашних тапочках…

Все ее жители относились к стране, как к своей квартире, и так одевались, и так жили, не снимая домашних тапочек, и так передвигались по ней, и так ссорились, – незаметно, небрежно и смертно привязаны к домашним, – совершенно не вынося друг друга, и взрываясь, когда чужой посмеет плохо отозваться о ком-то из родни… Они так и убегали из нее, как сбегают из дома – до конца дней не в силах окончательно вырвать его из себя.

Вот что пугало ее: домашность всей этой страны и ее населения.

Она выбрасывала все. Если летела набойка на каблуке, Зяма с облегчением выбрасывала туфли. Не говоря уже о дырочках на носках, о треснувшей по пройме рубашке… Так она выбросила первого мужа, заметив, что ее любовь к нему совершенно износилась и нуждается в основательной штопке…

С другой стороны, Зяма твердо помнила, что ей четырнадцать лет (известно, что каждый человек застревает на каком-то своем, присущем его психике, нервам и мироощущению возрасте).