Сандр наблюдал за моими мучениями, никак не комментируя. Возможно, он не хотел лишний раз травмировать мою голову. Или свою. А может, ему просто нечего было сказать.

Но я хотела с ним поговорить, и это стоило моей и его головы.

– Если я спрошу тебя, почему ты ушел четыре года назад, это будет очень глупо? В сложившихся обстоятельствах.

– Нет. Это будет разумно. Особенно в сложившихся обстоятельствах.

– Я слушаю.

Он вздохнул. Мне стало как будто чуть лучше. Падающие листья уже не так страшно грохотали.

– Я видел, что ты все больше рискуешь тоже попасть… туда. Моя близость к тебе была, безусловно, очень сильным катализатором. И я очень не хотел, чтобы ты там оказалась. Надеюсь, ты понимаешь, почему? – мягко улыбнулся он.

Я прикрыла глаза. Ну да. Вот оно. Типичное самопожертвование.

– Ты не мог мне все рассказать?

– Нет. Это бы только все ускорило.

Я задумалась.

– Наверное, это все равно было бы лучше. Чего ты добился в результате? Четыре довольно неубедительных года. Я совсем не уверена, что их стоило проживать. И все равно в результате я здесь. В смысле, там.

Он молчал. Я слегка повернула к нему голову и приоткрыла один глаз, чтобы увидеть его лицо. Сандр смотрел на свои руки, сложенные между коленей.

– Я знаю, – ответил он. – Но попробовать стоило.

Мы еще помолчали.

Голова почти прошла. Нет, конечно, она все еще болела, но это было ничто. Незаметная маленькая боль.

– Я, наверное, пойду, – сказала я, потому что теперь вместо головной боли на меня давило его молчание, и я не могла больше это терпеть. – Я хочу воспользоваться моментом и подумать немного, пока это возможно.

Он понимающе кивнул, все еще глядя на свои руки.

– До встречи… где-нибудь, – неуверенно сказала я, поднимаясь со скамейки.

Он снова кивнул, и я пошла. Листья тихо шуршали по гравию дорожки, как им и полагалось.

Вот и все. Все свидание после четырех лет, после невероятно долгих четырех лет, которые я провела в провальных попытках все забыть. И теперь, встретив человека, которого я на самом деле ждала все это время, я сказала, что пойду – и ушла. Кто сказал, что чужая душа потемки? Это своя душа потемки. Причем непроглядные.

Я побрела по бульварам, не особо заботясь о том, куда иду. Зашла в Макдональдс на Пушкинской, в котором стояли компьютеры, и написала письмо родителям, что я долетела и со мной все в порядке, но связываться с ними смогу только по почте. Телефон, как и все мои вещи, так и остался лежать в бостонском аэропорту. Наверное, мои чемоданы уже обыскали саперы, кинологи и разные прочие инстанции. Мне стало любопытно, и я зашла на сайт аэропорта. Ну да, так и есть. На несколько часов аэропорт оцепили. Приносим свои извинения. Бедные пассажиры.

Немного подумав, я написала письмо Мишке. Первым делом, попросила его ничего не говорить моим родителям. Я надеялась, что он не позвонил им сразу же после моего появления – вернее, повторного исчезновения. Я не знала, что он думал и чувствовал по этому поводу, но вряд ли это были приятные мысли. Поэтому, немного подумав, написала ему, что вела себя и продолжаю вести себя с ним абсолютно непростительно, и не могу даже дать обещания, что больше не буду себя так вести. И что мне очень стыдно.

Мне, правда, было очень стыдно.

Когда Сандр исчез, Мишка действительно стал заботиться обо мне. И кто бы знал, может, это и закончилось бы счастливым браком, кучей детей и прочими радостями жизни, если бы они с братом не были так похожи. Он почти так же двигался, почти так же говорил. Почти так же шутил. Почти так же смотрел. И все – почти. Чуть-чуть не так. В какой-то момент это стало совершенно невыносимым, и я прекратила все отношения с ним, причем достаточно грубо. Мишка послушно отстал от меня. Потом, через некий здоровый промежуток времени мы столкнулись в общей компании и стали общаться снова. Я жаловалась ему на свою личную жизнь, иногда тухлую, как маленькое болотце, иногда бурную, как кастрюля с выкипающим супом. Он слушал. Вытирал мне сопли, иногда образно, а иногда и на самом деле. Ходил со мной куда-нибудь, когда очередные отношения не оправдывали себя и я начинала лечиться еще и от них – как, например, после той истории с Лешей, очень некрасивой и грустной истории. Но Миша утешал меня. Говорил, что все хорошо, все в порядке. Развлекал меня. Смешил.

В какой-то момент я вдруг заметила, что мы обсуждаем только мою личную жизнь и никогда – его. Что он всегда свободен не только для совместного похода в кино, но и даже для поездки куда-нибудь на выходные. Я хотела спросить его, есть ли у него кто-нибудь, но боялась. Я и так чувствовала себя чудовищно виноватой. И при этом ничего не могла исправить.

Что подумал Мишка, когда мы по очереди сейчас ворвались к нему в квартиру? Сначала брат, наверняка до сих пор числившийся в Австралии, а потом я, непохожая на саму себя и точно так же предположительно находившаяся на другом конце света?

Может быть, Мишка решил, что он сошел с ума. Может быть, он решил, что это мы сошли с ума. Я давно заметила, что в любой непонятной ситуации люди предполагают либо одно, либо другое. Зависит от степени уверенности в себе. Когда-то я считала Мишку достаточно уверенным в себе человеком. Сейчас я уже не знала.

Когда я отправила все письма, голова снова начала давать о себе знать. Музыка из динамиков раздирала мозг на части. Люди говорили катастрофически громко. У кассы пронзительно пищал компьютер.

Я не стала больше терпеть. Отчасти потому, что терпеть уже стало невозможным. Отчасти потому, что теперь, запоздало, на меня стало наползать чувство полной безнадежности. Когда ты чего-то не можешь получить, ты целиком сосредотачиваешься на том, что тебе это нужно, забывая в конечном итоге, зачем это. И не имело никакого значения, что я, наоборот, убеждала себя все это время, что мне ничего не нужно. Это отрицание оказалось лишь особой формой подтверждения. Как графические фокусы с оптическим обманом, когда из несвязанных между собой фигур проступает рисунок, которого на самом деле нет. Я прожила четыре года, доказывая себе, что ничего не было. Подтверждая каждый раз тем самым, что все было.

Или, все-таки, ничего не было? Или было, но так, что теперь не осталось ничего? Или то, что осталось, было не тем, что было, или то, что было, было на самом деле не тем, что казалось? Или, на самом деле, казалось совершенно все, потому что на самом деле вообще не было ничего настоящего? Может быть, это тоже на самом деле не реальность, а ее подделка, единственно доступное мне теперь измерение, не жизнь, а ее снимок, передающий структуру, но лишенный пространственной глубины?

Наверное, я смогла бы как-нибудь во всем этом разобраться, если бы не раскалывающаяся голова. Но я уже достигла своего предела. Поэтому я просто вскочила, не удосуживаясь завершить сессию и закрыть все вкладки, и выбежала через стеклянные двери – на улицу.

Пустую. Потому что это уже был не город, а только его иллюзия. Пространство несуществующей Москвы, о которой люди грезили и мечтали. В которую стремились. И вместо которой получали в результате жестокую реальность.

В этой Москве проходили широкие улицы, вдоль них выстроились высокие дома со стеклами, сияющими надменной чистотой. Все казалось очень ухоженным и очень дорогим. Многие улицы шли не там, где они шли на самом деле, какие-то вовсе исчезли. Не было грязных дворов, заставленных машинами. Не было темных сырых переходов, пропахших нищетой. Не было метро, автобусов, маршруток, троллейбусов и трамваев, забитых, вечно спешащих и вечно неуспевающих. Не было никого. И ничего.

И точно так же пусто и тихо было в моей голове. Ни одной мучительной мысли, никаких неприятных ощущений. Ясность, чистая, незамутненная. Я опять видела их все – пространства, миры, измерения, они переливались, менялись, соединялись и распадались тысячами и тысячами разных вариантов одной и той же мысли. Находиться здесь оказалось очень просто. Не нужно было ни с чем сражаться, ни с чем бороться. Не было опасности ошибиться. Для всего существовало простое и разумное решение. Я всегда очень любила простые и разумные решения.

Я быстро вышла из этой идеальной Москвы, но еще долго бродила потом по пространствам. Я прошла через регулярный парк с бархатными газонами и шариками постриженных кустов. Через средневековый замок с гулким эхом. По леднику, сверкавшему на солнце психоделической радугой чьей-то несбывшейся мечты. По заброшенному гаражу и вымершей деревне.

И еще были коридоры. Бесконечная вереница коридоров и комнат, о которых никто никогда не мечтал, мысли-пустышки, рассуждения ни о чем, бессмысленно прожитые минуты, потраченная впустую вечность…

В офис я вернулась ровно на следующий день после моего ухода. На самом деле, не совсем на следующий день. Поскольку в пространстве время циклично, а не линейно, то порядок дней не имеет особого значения. Только наша память – еще оперирующая категориями реальности – выстраивала события в хронологическом порядке, хотя и это постепенно становилось бессмысленным. Ведь если сути вещей сами по себе события не меняют, то и их последовательность со временем теряет все свое значение.

Однако события условно вчерашнего дня определенное значение все-таки имели. Когда я вошла в дверь, шесть голов повернулись и шесть пар глаз уставились на меня. Как мне показалось, с осуждением.

– Привет, – сказала я неуверенно.

Хелен слегка улыбнулась. Ларс махнул рукой. Остальные не двигались.

– Что ты вчера устроила? – спросил Хендрикс, и мне не очень понравилось, как он со мной говорил.

Но он был прав. Я и впрямь натворила дел.

– Простите. Это произошло случайно. Я просто оказалась не готова…

– К чему?

Я не сразу нашлась, что ответить. Я вдруг поняла, что я никак не смогу объяснить им произошедшее. Потому что они не поймут.

– Ни к чему, – ответила я, взяв себя в руки. – Просто я не ожидала увидеть этого человека здесь. У нас остались определенные… неразрешенные вопросы. Но мы их уже разрешили.

– Откуда ты его знаешь? – опять спросил Хендрикс с той же интонацией. Холодной, требовательной. Недовольной.

– Из прошлой жизни.

– Ты хочешь сказать, что встречалась с ним, пока жила целиком в реальности? – вскинулся Гарри.

Мне показалось, что в глазах у него мелькнуло плохо скрываемое любопытство.

– Да.

– И как долго он может там находиться?

– Долго, – я невольно вздрогнула, вспоминая, чем для него было это «долго». – По многу часов подряд.

Я услышала, как Гарри торжествующе прошептал: «Я же говорил!». Ларс и Хелен обменялись удивленным взглядом.

– Как же ему это удается? – поинтересовался Хендрикс все тем же холодным тоном.

– С трудом, – ответила я честно. И тут сказала то, чего совершенно не следовало им говорить. – Но это вообще-то возможно. Если есть, зачем там находиться.

– И зачем же ему там находиться? – прищурился Макс.

Я встретилась с ним взглядом. У него были непроницаемые, холодные глаза компьютерного игрока.

– А зачем вам нужно это знать?

Макс первым отвел взгляд, но не сдаваясь, а как будто просто выискивая новую точку для атаки.

– Затем, – ответил вместо него Хендрикс, – что ты не совсем понимаешь правила игры, как нам кажется.

– Какие правила?

– Пространства не терпят сильных эмоций. Я говорил тебе об этом. Да ты, наверное, и сама это уже успела заметить. Если ты продолжишь в том же духе, ты можешь просто разрушить весь этот мир. И тогда все, кто в нем живет, погибнут. Все. Он – тоже.

Мне стало холодно.

– Здесь нельзя любить, – тихо сказал Ларс. – Возьми себя в руки, детка. Это не шутки.