Тогда начинающая спортсменка отважилась сходить на йогу. Совершенно неожиданно ей понравилось. После нескольких занятий ее позвоночник, доселе напоминавший скрюченную ржавую пружину, распрямился и начал гнуться во все стороны.

Коржик, слегка обеспокоенный спортивной активностью жены, порой встречал ее после занятий, осведомляясь: «Ну что, навыёживалась на сегодня, Бабка-Ёжка?» Наташка не обижалась, просто не обращала внимания. Знал бы он какой это кайф! Коржик предпочитал ловить кайф от сытных ужинов, которые последнее время с завидной регулярностью приходилось готовить самому. Это напрягало. Как опытный мент, Коржаков понимал, что внезапные перемены в образе жизни супруги добра не сулят.

***

Моральный аспект предстоящей (гипотетически) измены мужу Наташу не беспокоил от слова совсем. Коржик, ну что Коржик? Известный вдоль и поперек, точно старая уютная пижамка. Сопит в ухо ночью, почесывает растущий животик, зевает во всю пасть по утрам, стрижет волосы совсем коротко, чтобы не бросалась в глаза расползающаяся на макушке проплешина, мечтает завести домик в деревне и построить там своими руками баню. А Наташке вдруг неудержимо захотелось не мягкой пижамки, а шелковой ночной рубашки с кружевами, шампанского и безудержной страсти.

Впрочем, шампанское Наталья не любила. По выражению все того же Коржика пить шампанское – только живот пучить и пиписку мучать. А еще от него болела голова. Но дело было вовсе не в этом. Её активная женская сексуальная жизнь была на исходе, а она столько всего упустила. Нужно было срочно наверстать упущенное.

Раздражение мужем накапливалось исподволь и постепенно. Виноват ли был в том стаж семейной жизни или Наташка проецировала на супруга недовольство собой? Кто знает? В настоящий момент Наташку в Коржике бесило многое, но более всего то, что он называл ночными обнимашками. Дело в том, что спать ночью Коржик предпочитал, уткнувшись носом в Наташкино плечо и облапив ее грудь. Бессчетное количество раз за ночь она сбрасывала с себя его тяжелую руку и отпихивала супружника на другую половину кровати, чтобы вздохнуть свободно. Коржик этой гражданской войны, казалось, не замечал вовсе. А ведь когда-то Наталье это даже нравилось. Она находила трогательным, что такой сильный и мужественный Коржик уютно сопит ей в ключицу и порой от умиления целовала его в тогда еще волосатую макушку. Эти времена давно миновали. Для нее.

Сама Наталья любила спать на спине раскинув руки и ноги в стороны, в полной темноте и прохладе. Это было еще одним камнем преткновения – прохлада. Стоило только Наташке открыть форточку, как в спальне начинался скулеж: холодно, ноги мерзнут, сквозняком по полу тянет. Обиженный Коржик немедленно демонстративно залезал под толстое одеяло и сердито сопел. Скажите мелочь? Ведь можно как-нибудь договориться? Взрослые же люди. Однако семьи разваливались и из-за меньших разногласий.

В своих самых смелых фантазиях Наташка вообще считала, что спать можно и отдельно друг от друга. Все равно сексом они занимались только когда мальчишек не было дома. Уж слишком шумной получалась возня: со скрипом кровати и ритмичным уханьем. Она давно с тоской поглядывала на диван в зале, норовя удрать туда при первой возможности. Но точно знала, что эту передислокацию Коржик не одобрит, и даже наверняка будет смертельно обижен. Поэтому держала крамольную мысль при себе до поры до времени.

Что за домострой, в самом то деле, непременно спать вместе на одной кровати под одним одеялом? К то это придумал? Иначе вы, мол, и не семья вовсе. Для гармонизации семейных отношений будет куда лучше, если Наташка выспится, отдохнет и не будет с утра пораньше раздраженно лаять на домочадцев.

Наташа пила кофе, стоя у окна и ласкала взглядом сгорбленные плечи Антона. Тот сосредоточенно ковырялся в ее компьютере. Его отросшие волосы были собраны в хвостик, хотя отдельные пряди, еще слишком короткие, то и дело выпадали оттуда. Тогда Антон привычным движение руки закладывал их за уши. Выглядел он с этой прической донельзя мужественно и походил на викинга из одноименного сериала. А вовсе не на жеманного педика, как показалось ей сначала.

Дверь без стука отворилась и в комнату вошел хозяин.

«Что, опять завис?» – вместо приветствия огорченно спросил он.

«Угу,» – ответила Наташа. – «Вчера вечером ввела накладные и нажала «сохранить», а он завис. Перезагрузилась – все исчезло. Пришлось начинать сначала. Устала я уже от его фокусов, честное слово.»

«Ну ничего, Антон разберется,» – примирительно заметил Вагиф. – «Он умный, в институте не зря учился 5 лет. Да, Антон? Хватает дохода на хлеб-масло?»

«Не только,» – бодро отозвался молодой человек. – «На виски-шампанское тоже хватает. И на курорт.»

«Какой виски? Что такое виски? Коньяк пить надо. Армянский. Натуральный продукт. И голова на утро не болит,» – деланно возмутился Вагиф. – «А что за курорт?»

«В отпуск собираюсь через три недели. В Египет.»

«Зачем Египет? Ну что там? Пустыня? Ни деревца, ни кустика. Верблюд брехливый? Старые кости в пирамидах? Армения езжай: горы, простор, коньяк, хачапури. Воздух прозрачный, аж звенит, хоть ложкой ешь на здоровье.»

Мужчины засмеялись.

«Каждому свое,» – дипломатично заметил Антон. – «Я уже и тур оплатил. Пятизвездочный отель Albatros, десять дней, все включено.»

Вагиф ушел, оставив Наталье ворох бумаг. Антон продолжил возиться с компьютером. Наташа смотрела на срывающийся за окном ноябрьский снежок и соображала четко, быстро и авантюрно, как никогда.

***

«Только ты можешь мне помочь,» – пафосно заявила подруга с порога и протиснулась в прихожую. Маша чуть не уронила Ксюшу от неожиданности.

«Сейчас, только руки вымою,» – потопала в ванную комнату подруга, бросив в коридоре пакеты. Вернулась, подобрала их и по-хозяйски прошла на кухню. Маша посеменила следом, решив пока ни о чем не спрашивать. За ней потянулась любопытная Лиза. Потом на кухоньку царственно вплыл кот.

Подруга водрузила пакеты на стол и стала извлекать содержимое. «Это тебе, Лизун,» – на стол легла коробка мишек Барни. «Это тебе, киндер-сюрприз,» – дружно громыхнули несколько баночек морковно-яблочного пюре. Маша как раз начинала вводить прикорм. «Это тебе, злодей,» – потрясла Наташка жестяной банкой с самодовольной кошачьей мордой на этикетке. «Остальное взрослым,» – завершила она раздачу подарков, вынимая пластиковые лоточки с огурцами, помидорами и перцем, пекинскую капусту, ананас и две бутылки вина.

«Сиди,» – махнула она рукой поднявшейся было Маше и, пошарив по шкафчикам, принялась строгать салат. Заинтригованная Мария так и осталась сидеть на стуле, покачивая на коленях Ксюшу.

«Я влюбилась,» – замогильным голосом оповестила Наташка, залпом выдув первый стакан вина.

«Ты рехнулась?» – изумилась Маша, позабыв даже позавидовать счастью подруги пить вино, когда заблагорассудится. Сама она, как кормящая мать соблюдала полную и унылую трезвость. Стало очевидно, что предстоящий разговор требует обстоятельности. Поэтому Маша вкатила на кухню коляску, которая вошла лишь наполовину, уложила туда Ксюшу, подвесила игрушку и села на место. Дочь тут же завертелась и обиженно захныкала. Чуть потряхивая коляску, Маша сунула ей прорезыватель для зубов.

«В кого?»

«Это неважно. Ты его не знаешь. Но шансов у меня никаких. Ноль без палочки. Только на тебя и надежда.»

«Нет уж. Давай рассказывай с самого начала. Не темни,» – потребовала Маша.

Чем больше рассказывала подруга, тем шире открывался у нее рот. Неизвестный Антон – эталонный мужчина нечеловеческой привлекательности явно был плодом воображения слегка помешавшейся Натальи и в реальности существовать никак не мог.

«Что думаешь?» – завершила рассказ вопросом подруга.

Откровенно говоря, Маша думала, что Наташка просто с жиру бесится. Что это ей свобода в голову ударила. Дети выросли, постоянного внимания не требуют. А появившееся свободное время можно, наконец, потратить на себя любимую, вернуть хотя бы частично назад свою дозамужнюю, добеременную, бездетную жизнь. Подружкиной относительной свободе Маша отчаянно завидовала. Ей до этого счастья было, как до морковкина заговенья. Но озвучивать эти мысли вслух она не стала. Такой откровенности в своем влюбленном помешательстве Наташка не оценит. Только обидится напрасно.

«Даже не знаю,» – осторожно ответила она. – «Почему ты думаешь, что шансов никаких?»

«Потому что я для него старая, толстая тетка и зовут меня не Алла Пугачева, а его не Максим Галкин,» – Наташкин голос звенел от отчаяния.

«Я похудела на семь килограммов,» – неожиданно спокойным голосом сообщила она. – «Ты заметила? Я тоже нет. Все равно, что слону дробина.»

И не дожидаясь ответа продолжилась: «Я и сама этого не вижу. Такая же корова, как и была.»

«Я конечно могу сказать тебе то, что должна говорить хорошая подруга в таком случае,» – начала Маша.

Наталья заинтересованно оторвала взгляд от стакана вина.

«Продолжай худеть, занимайся йогой, сходи в салон и сделай что-нибудь с волосами. Креативненькое. И все получится. Скоро станешь Василисой Прекрасной и все принцы твои.»

«Скорее лягушкой,» – усмехнулась подруга. – «Вот потому мне и нужна твоя помощь. Теперь ты сама понимаешь, без этого никак.»

«Какая помощь?» – недоумевала Мария, легонько потряхивая коляску с на редкость кстати уснувшей дочерью. Как и любой младенец, Ксюша была хитрым существом. Пока коляску или кроватку покачивали – она спала, переставали трясти – немедленно просыпалась.

«Та самая,» – многозначительно взглянула исподлобья подруга. – «Нестандартная. Дурочкой не прикидывайся.»

Грубость Машу покоробила, но ясности не добавила.

«Наташка, я ничего не понимаю. Говори нормально.»

«Все ты понимаешь. У меня жизнь рушится. Я должна сделать хоть что-то. Иначе все бессмысленно. Болтаюсь, как дерьмо в проруби, а жизнь проходит мимо меня. А-а-а …» – неумолимая обычно, точно айсберг, погубивший «Титаник», Наташка зарыдала, подрагивая могучими плечами.

Маша оторопела. Последний раз рыдающей подругу она … не видела никогда. И готова уже была сделать все, что угодно. Оставалось только выяснить, что именно. Тут проснулась Ксюша и из чувства солидарности стала вторить Наташкиным завываниям. Пока Маша кормила и укладывала на ночь одну дочь, потом загоняла в постель неугомонную Лизу, подруга успела хмуро допить бутылку вина, дожевать салат и вымыть посуду.

«Ну что, поможешь?» – в лоб спросила она, когда они снова оказались вдвоем на кухне.

«Наташ, ты по-русски можешь объяснит, чего ты от меня хочешь?»

«Колдовства,» – печально прошептала подруга.

***

Маша лежала без сна под одеялом и злилась на саму себя. Она ведь поклялась. Самой себе поклялась, что делать этого никогда не будет. Никогда, ни за что, ни при каких обстоятельствах. Она – не ее бездушная бабка-ведьма Таисия. Она твердо решила, что в ее жизни всего этого: выкапывания свежепогребенных трупов родственниц женского пола, их праха в урнах, хранимого пуще глаза и непонятно как, но работающего, действительно работающего колдовства, если вдохнуть или проглотить малую толику пепла; а также попыток убийств, кровной вражды, сломанных жизней и расходного материала не будет. И девчонкам своим она никогда ничего не расскажет. Пусть этот семейный кошмар на ней, Маше, и закончится. Урны с прахом бабки и матери были надежно запрятаны на антресолях среди банок с солеными огурцами.

И что теперь делать? Наташка в своем сегодняшнем жутко разболтанном состоянии способна обидеться на нее насмерть и натворить черт знает каких глупостей. Может быть действительно попробовать? Всего один разочек. Ради Наташки. Да и не идет речь ни о чем серьезном. Ни об убийстве (упаси, Господи), ни о причинении вреда, всего то о любви. А от любви плохо никому не будет.

Да чего уж душой кривить. Если бы она окончательно и бесповоротно хотела лишить себя возможности колдовать, то давно бы развеяла прах родственниц. Но ведь не развеяла. Спрятала с глаз долой, но не развеяла.

Маша осторожно крутанулась на другой бок. Старый диван предательски заскрипел. И почему она хотя бы его не поменяла, раз уж квартиру оставила старую?

Вопрос был риторическим. Она точно знала почему. Потому что считала каждую копейку. Помощи ждать было неоткуда. Рассчитывать можно было только на саму себя. Если бы не бабкино и материно наследство, она никогда бы не ввязалась в авантюру со вторым ребенком. Деньги Маша тратила крайне аккуратно, даже скупо. Младенец – удовольствие дорогое и вложения в него не окупаются. Никогда. Это ведь не квартира для сдачи в аренду.

До сих пор Маша вполне обоснованно считала больными на всю голову женщин, рожающих детей, не имея финансовой возможности их содержать: приличной заначки или приличного же мужичка под рукой. На что, спрашивается, жить, если у тебя на руках младенец и на работу выйти ты не можешь, папаша чада слился в неизвестном направлении едва получив приятное известие о будущем отцовстве, а родственников, желающих посадить нерадивую мамашу себе на шею, попросту нет? Рожать в такой ситуации – самоубийство. В нашей стране заводить ребенка в одиночку нельзя. Сдохнешь от голода с ним за компанию. Ребенок – бездонная бочка расходов, наличие которой мгновенно опускает материальный уровень семьи ниже плинтуса. Сначала нужно обеспечить надежный тыл в виде платежеспособного мужчины. По крайней мере на первые три года жизни малыша.

Машино положение было немногим лучше. Финансовая подушка безопасности у неё была. Но если завтра бабкина квартира, например, сгорит, а банк, в котором лежат деньги, лопнет, Маша останется ни с чем. А у неё на шее не один ребенок, а два. Дура она набитая. Маша жила в постоянном беспокойстве, тревоге и напряжении. Закрывая вечером глаза думала: прошел день спокойно, ничего страшного не случилось, никто не заболел, и слава Богу. Прожить бы и завтрашний день также. А потом еще и еще один, дотянуть до весны, а там скоро и лето. А потом Ксюше исполнится годик и станет полегче. Последнее было, кстати, полным враньем. Просто нужен был Марии какой-то рубеж, до которого надо дотянуть, после которого станет легче. Сейчас ее жизнь представляла из себя бесконечную круговерть бутылочек с молочной смесью, пакетов с продуктами, грязных колес коляски, сваренных на скорую руку пельменей, рева и обгаженных памперсов. Мир вокруг схлопнулся до размеров квартиры, сетевого продуктового магазина на углу и детской поликлиники. Где-то там, на другой планете, люди ходили в кино, шлялись в выходной по магазинам, ездили в отпуск, пиво пили, в конце концов. У нее же был бесконечный день сурка. Жизнь проносилась мимо, как сбежавшая электричка, а она осталась забытая на перроне. Ночь уже подступила, поездов до утра не предвидится и даже фонари на платформе погасли. Бессилие и безнадега.

О Ксюшином отце Михаиле – преступнике и подельнике бабки Таисии Маша не вспоминала. Отчего то в ней жила уверенность, что этот этап ее жизни далеко позади и никогда не вернется. Ксюшу она записала на свою фамилию – Лаврова, а отчество дала, как у Лизы – Павловна. Меньше вопросов будет в будущем.

Крутанувшись еще раз туда-сюда на диване, Маша устроилась, наконец, поудобнее и уснула.

***

Только через неделю она решилась окончательно. Операция была назначена на вечер пятницы. В субботу Наташка скоропалительно улетала в Египет. На десять дней, в пятизвездочный отель. Одна. Озадаченный бабьим бунтом на тему «я от вас устала, хочу отдохнуть хоть раз по-человечески, без сковородок, утюга и орущих детей» Коржик возражать не посмел. Благоразумная супруга на глазах превращалась в истеричку, и что с этим делать, кроме как не перечить, он не знал. Да и не смог бы он, как действующий сотрудник МВД выехать на отдых за границу. Коржик был обречен на хамство и дороговизну отечественных курортов.

Маша стояла на табуретке, нерешительно переводя взгляд с одной урны с прахом на другую. Мать или бабка? Одинаково омерзительно. Пусть будет бабка. Она решительно вытащила одну урну и подала стоящей внизу подруге. Маша была серьезна и напряжена, как никогда.

«Ты их что, до сих пор дома держишь?»

«А куда их?»

«В банковскую ячейку. Их уже воровали, забыла? Мало тебе?»

«Урны с прахом в банковскую ячейку? Не находишь, что это будет дико странно?»

«Кому какое дело? А тебе так спокойнее будет. Свежие трупы в ячейку пихать – это, согласна, странно. А прошедшие тепловую обработку, так сказать, вполне даже можно. Отнеси в банк. Поняла?

«Да поняла я. Поняла. Садись уже, пока Ксюха не разоралась.»

«Ну, давай.»

Маша открыла крышку, зачерпнула на кончике чайной ложечки серый слежавшийся прах и высыпала на блюдце перед собой. С этим колдовством все было неясно. В тот единственный раз, когда Маша совершенно случайно поколдовала, она и вдохнула, и проглотила немного праха. И до сих пор явственно помнила, как он скрипел на зубах. Значит, и сейчас следовало поступить также.

Маша наступила на горло своей брезгливости, поднесла блюдечко к носу, закрыла глаза и сильно вдохнула. И тут же закашлялась. Потом быстро-быстро, теряя последние крохи решимости, слизала с блюдечка остатки и запила водой из стакана. Было гадко и противно. Но, против ожидания, не тошнило. Главное – не думать, что ты проглотила щепотку собственной бабки.

«Что-нибудь чувствуешь?» – напряженно осведомилась подруга.

«Нет,» – отрицательно помотала головой Маша. – «Но прошлый раз тоже так было. Что нужно пожелать?»

«Вот, смотри, я написала,» – засуетилась Наталья, разворачивая листок бумаги.

«Пусть Лизюков Антон Евгеньевич влюбится в Наташу» гласила надпись.

«Прямо с фамилией говорить?»

«Конечно, а то какой-нибудь другой Антон влюбится. Оно мне надо?» – хихикнула подруга.

«Тебе и это не надо,» – подумала Маша, но спорить не стала. Она громко и четко прочитала написанное. Потом еще раз для верности.

«Что-нибудь чувствуешь?» – вновь тревожно спросила Наташка.

«Нет. А ты?»