Еще два волка упали, остальные понеслись прочь, петляя и уворачиваясь от стрел. Больше лучники не сумели достать зверей.

Вожак – огромный, матерый, вдвое крупнее остальных волков, уходил последним. Он остановился, бросил взгляд на тела своих собратьев, потом – на людей. Стрела вонзилась в грязь прямо возле его лап. Волк даже не шевельнулся, продолжал смотреть, будто запоминая обидчиков. Дану вдруг показалось, что горящие глаза вожака глядят прямо на него. Он даже ощутил желание отшатнуться, спрятаться от пронизывающего желтого взгляда. Потом одернул себя: это просто животное…

– А ведь и правда, словно нечисть какая-то… – прошептал рядом Андреас, словно в ответ на его мысли. – Господи, спаси и сохрани…

– Стреляйте в него! – орал Волдо.

Свистнули стрелы, но ни одна не достигла цели: волк был словно заговоренный. Наконец он развернулся и в несколько прыжков догнал стаю.

– Жаль, не смогли вожака достать, – посетовал Волдо.

Он подошел к волкам, пересчитал:

– Семь. Хорошо.

– Больше не придут, побоятся, – заметил кто-то из ближних. – Хитрые звери.

– Не придут. Уж мы позаботимся.

Волдо мечом добил одного из агонизирующих зверей:

– Рубите им головы. Отдадим Одо, пусть насадит их на пики и поставит вокруг деревни. Тогда волки точно больше не сунутся.

Разбуженный староста долго ужасался и благодарил защитников. Ему из-за плеча вторила хорошенькая дочка, даря Андреасу такие восхищенные взгляды, словно это он один голыми руками справился со всей стаей. Барон важно кивал и загадочно улыбался.

– Теперь моему отряду нужно место для ночевки, – сказал Волдо.

– Входите, добрые господа, – запричитал староста. – У нас всем места хватит.

Усталые, промокшие ближние заворачивались в плащи, укладывались на пол.

– Клинок, Ганс, в караул, – приказал Волдо. – А ты куда собрался?

Андреас направился к двери вслед за друзьями.

– Душно здесь, – вздохнул он. – Я, пожалуй, найду себе скромный приют в яслях, на сене…

– Барончику наша вонь не по нутру, – рассмеялся Энгель.

Снова полил дождь. Дан с Гансом обошли деревню, потом устроились под крышей яслей. Андреас как всегда витиевато пожелал спокойной ночи и удалился за перегородку, на сеновал.

– Плохо… – прошептал Ганс, глядя ему вслед.

– Что плохо? – спросил Дан, которого давно уже удивляли высказывания товарища.

Тот помолчал, потом неожиданно внятно ответил:

– Беду я чую, с детства такой. Матушка говорила, колдовство это, молиться надо, только не помогло. Вот, пошел в Христовы воины. Но все равно вижу…

Такая длинная речь поразила Дана: Ганс высказался связно впервые с момента их знакомства.

– А что ты чуешь? Что будет с Андреасом?

– Не знаю, – грустно пробормотал Ганс. – Я глупый. Только чую, что беда будет, а больше ничего не понимаю.

Отклонения в психике? То, что психологи называют тревожностью? Просто странность? Или настоящий дар предвидения? Здесь, в этой удивительной эпохе, Дан уже убедился: сверхъестественные явления возможны. В любом случае, скоро будет видно, подумал он. С Андреасом либо случится беда, либо нет. Но что может случиться, пока он дрыхнет на сеновале?

– Пойду я, деревню обойду, – сказал Ганс. – А потом ты. Чего вдвоем мокнуть?

Он с кряхтением выбрался из яслей, захлюпал башмаками по грязи.

Дан задумался. Как все же найти Настю? Казалось, прогуливаясь по улицам Равенсбурга, он заглянул под чепцы уже всем горожанкам – благо те ничего не имели против внимания прославленного Клинка инквизиции. Но ни одна из них не была Настей. Возможно, подруга в какой-нибудь из окрестных деревень? Он решил с утра пообщаться со всеми женщинами Ребедорфа. Если и здесь не найдется – потребуется время, чтобы ее отыскать. Придется обходить каждый дом Равенсбурга.

Еще грызла мысль: что, если он не успеет поймать Сенкевича, вдруг тот уже вернулся в свое время? Хотя Дан как будто чувствовал: пока его враг все еще здесь. Была какая-то внутренняя уверенность. Может, надежда? Недобитые в часовне колдуны на допросе показали, что один из их секты, Фридрих Берг, сбежал. Судя по описанию, это был человек, в котором Дан узнал Сенкевича. Шпренгер тут же отправил ближних в дом Берга, но там колдуна не было.

Печальные раздумья не помешали ему заметить тень, промелькнувшую от дома старосты в сторону яслей. Сначала Дан решил, что это возвращается Ганс, но человек был гораздо ниже ростом, шагал легко, почти неслышно.

– Стой, кто идет? – по-уставному рявкнул Дан. Чуть не добавил: «Стрелять буду», да вспомнил, что не из чего.

Тень замерла. Потом раздался робкий женский голос:

– Я это, добрый господин… Кильхен.

Стало неудобно: девчонка, наверное, по нужде выбежала, а он тут ее пугает.

– Прости, – буркнул Дан. – Проходи, куда шла…

Кильхен скользнула за ясли и исчезла. Вскоре с сеновала донеслись шорохи, писк и торопливый шепоток. Дан заглянул в щель между досками: глаза уже привыкли к темноте, поэтому он сумел рассмотреть три светлых пятна во мраке: пухлые ляжки Кильхен и мерно двигающийся между ними зад Андреаса. Барон сопел, девчонка подвизгивала в такт.

Усмехнувшись, Дан отошел: если это – та самая беда, которую пророчил Ганс, то все не так страшно. Оставалось лишь надеяться, что девка ничем не больна. Дан понятия не имел, как в Средневековье обстоят дела с венерическими болезнями. СПИДа точно нет, уже хорошо, решил он.

Вернулся промокший, грязный Ганс, доложил, что в деревне все спокойно.

Ночь прошла мирно. Ганс с Даном по очереди патрулировали Ребедорф. Волки больше не появились. В яслях было тихо, лишь сонно квохтали куры, да возились на сеновале Андреас с Кильхен.

Миновал самый черный предрассветный час, темнота стала не такой густой, постепенно выпускала деревню из объятий, делая очертания домов и деревьев все более четкими.

– Скоро хозяйки проснутся, – потянулся Ганс.

– Пойду посмотрю еще раз, – решил Дан.

Дождь лил по-прежнему. И без того мокрый плащ обвис тяжелыми складками, волочился по грязи. Дан прислушивался, но не улавливал никаких звуков, кроме ударов дождевых капель о землю, свиста ветра и скрипа деревьев. Ни в одном из домов не горел свет – деревня то ли все еще спала, то ли таилась в страхе до рассвета. Дан собрался было возвращаться. Вдруг звуки непогоды взрезал жуткий, полный ужаса женский крик – взвился до высокой ноты, перешел в отчаянный визг и оборвался…

Дан выхватил меч, оскальзываясь на грязи, кинулся на вопль, который прозвучал совсем рядом, как ему показалось, за ближайшим домом. Никого. Побежал дальше. Пусто.

– Эй! Кто здесь?

Он метался между домами, пока не столкнулся с Гансом и Андреасом. Барон, без рубахи, в плаще на голое тело, на ходу завязывал тесемки штанов.

– Что это было?

– Что-то будет… – эхом отозвался Ганс.

Втроем они снова обежали деревню, заглянули во все закоулки, сараи, ясли – ничего.

– Надо обшаривать кусты, – решил Дан. – Потом, если что, в лес пойдем.

В лес идти не пришлось. Она лежала в колючих зарослях за часовней. Дождь склеивал белокурые волосы, наполнял водой широко открытые, блестящие, словно живые еще глаза. Капли стекали по щекам, и казалось, Кильхен плачет. От платья и передника остались одни клочья, которые не могли прикрыть изуродованное страшными ранами тело. Кто-то – или что-то – вырывал целые куски плоти.

– Ее жрали, – прошептал Ганс. – Волк…

Дождь поливал оголенное мясо, осветлял, вымывая кровь из ран длинными розовыми нитями.

– Доченька… – простонали за спиной.

К трупу, шатаясь, шел Одо. Дан оглянулся: вокруг собирались селяне.

– Доченька моя единственная… – выл староста, – утешение мое…

Он упал на колени, пополз по грязи к кустам, раздвинул шипастые ветки голыми руками.

– Доченька… – Рыдая, гладил мокрые волосы, обнимал, баюкал как ребенка. – Кильхен моя… Будь проклят тот, кто это с тобой сделал…

– Оборотень, – шептались крестьяне. – Вервольф в Ребедорфе появился…

– Не надо было волков бить, – строго произнесла какая-то старуха. – Он отомстил за свое племя, вервольф…

Подошел хмурый Волдо, строго спросил:

– Вас зачем в караул поставили? Как недоглядели?

Староста вдруг поднял голову, отыскал взглядом Андреаса, долго смотрел ему в глаза. Потом вскинул дрожащую руку, выкрикнул с ненавистью:

– Вот он, убийца! Я сквозь сон слыхал, как дверь хлопнула! Она к тебе ходила!

– Это правда? – спросил Волдо.

Обычное красноречие отказало Андреасу, и он лишь растерянно кивнул.

– Бей вервольфа! – яростно выкрикнули из толпы.

– Голову ему отрубить!

– Колом сердце проткнуть!

– Сжечь, сжечь надо! Нечисть только огнем изводится! – визжала старуха.

А ведь Ганс был прав, мелькнула мысль. В конце концов с Андреасом случилась беда…

Люди подступили почти вплотную, беря ближних в кольцо. Мокрые от дождя лица кривились ненавистью и страхом. Откуда-то в руках появились колья и топоры:

– Воины Господни? Каты вы, убийцы! Мы вас на защиту звали!

– Назад! – рявкнул Волдо, обнажив меч.

Остальные ближние сделали то же самое. Крестьяне отпрянули.

– Именем Господа, приказываю: расходитесь по домам! Это дело святой инквизиции.

– Своих защищаешь? – прорыдал староста. – А кто защитил мою Кильхен?..

– Если он виноват, будет сожжен, – отрубил Волдо. – А тебя вызовут к инквизиторам для допроса, там все и расскажешь.

Обезумевший от горя Одо снова разразился слезами. По приказу Волдо ближние скрутили Андреасу руки.

– Я не виноват! – выкрикнул тот. – Я ничего ей не сделал! Переспал только, а потом она ушла!

Дан тихо произнес:

– Мне нужно осмотреть тело и место вокруг него.

Волдо удивленно вытаращился на него:

– Зачем? И так ясно, что она мертвая.

И как объяснить ему, что такое осмотр трупа и места преступления? А даже если и втолкуешь, как обосновать такие знания у простого солдата? Дан решил воспользоваться статусом Клинка инквизиции, беззастенчиво соврал:

– Мне был голос. Господь указал, что делать. Здесь есть следы убийцы.

Волдо недоверчиво покосился, но ничего не сказал, лишь молча кивнул. Ближние оттащили плачущего Одо. Дан обошел вокруг кустов, внимательно глядя под ноги. Если какие-то следы и были, их давно уже размыл дождь. Приблизился к Кильхен, склонился над телом.

Он насчитал десять ран – неровных, глубоких, окруженных кровоподтеками. Правая грудь была выдрана полностью, левое плечо разорвано до кости. Вокруг увечий явственно виднелись следы огромных клыков. Ганс был прав: девушку просто сожрали. Какой величины должна быть пасть, какой силы сжатие челюстей, чтобы выкусывать такие куски плоти? Эксперта бы сюда да оборудование лабораторное… Но и без них Дан мог сказать: ни собаке, ни волку такое не под силу. Разве что льву. Но откуда здесь взяться львам?

Кильхен должна была испытывать страшные муки и умирать долго. Но почему она так мало кричала? Потеряла сознание от ужаса и боли? Дан осторожно отодвинул пряди мокрых волос, закрывавшие шею девушки. На коже виднелись темные следы и глубокие царапины. Дан ощупал горло: гортань не раздавлена, да и лицо не побуревшее – причиной смерти была не асфиксия. Убийца лишь слегка придушил Кильхен, отключил ее, чтобы не трепыхалась, а потом жрал. Живую. Пока не истекла кровью.

Его внимание привлек маленький темный комочек, висевший на колючей ветке возле головы жертвы. Дан снял его, потер в пальцах. Это был клок серой шерсти.