Из бойниц галереи тоже струился лунный свет. Эржебета скользила по его лучам – бледная, в белом ночном одеянии, под неверным огоньком свечи она сама выглядела как призрак.

Крики становились все ближе. Наконец стало ясно: они доносятся из комнаты Иштвана. Дверь была неплотно прикрыта, и Эржебета заглянула в щелку.

На нее повеяло смесью запахов крови, пота и вина. Взгляд уперся в спину брата – тонкая рубаха прилипла к разгоряченному телу, правая рука мерно поднималась и опускалась, нанося кому-то удары. Кому-то, кто уже не молил о пощаде, а лишь выл, обреченно, на одной ноте, как умирающее животное.

Иштван устал, опустил руку, отер лоб, сделал шаг в сторону, словно любуясь тем, что сделал. Теперь Эржебета узнала в жертве дворовую девку, недавно взятую из деревни – светлые волосы, румяные щеки, глупые голубые глаза… Сейчас круглое лицо девки не выражало ничего, кроме бесконечного ужаса. Она была привязана за руки к столбу кровати. Сквозь прорехи на окровавленной, изодранной кнутом рубахе виднелась располосованная до мяса плоть.

Иштван усмехнулся:

– Сейчас… – протянул руку, одним рывком сдернул с девки остатки одежды.

Служанка лишь тихо заскулила.

– Погоди, – сказал ей Иштван. – Пить охота…

Он поднял со стола кувшин, жадно приложился к нему. Молодое вино потекло по подбородку, пролилось на шелковую рубашку, покрывая забрызгавшие ее пятна крови. Вдруг Иштван на мгновение замер, к чему-то прислушиваясь, потом резко обернулся. Взгляд желтых, по-звериному острых глаз обратился на дверь.

Эржебета поспешно отступила в тень, дунула на свечу, отчаянно надеясь, что не высмотрели ее эти рысьи глаза.

Нет, не высмотрели. Не подошел Иштван к двери, не распахнул, не закричал. Девочка беззвучно заскользила по лунным лучам обратно. Уж и неясно, кто лучше: Черный человек или единокровный брат, который всегда так странно смотрит на Эржебету. Так странно, что от этого взгляда хочется закрыться, будто стоишь под ним голая… Нет, наверное, Черный человек все же лучше. Он ведь только во сне…

За спиной раздался тяжелый топот. Все же заметил брат Эржебету…

Она побежала изо всех сил. Только бы добраться до комнаты! Топот все приближался, теперь девочка слышала даже сиплое дыхание Иштвана.

Вот и комната. Эржебета влетела внутрь, всем телом навалилась на дверь, протянула руку к засову…

Ей не хватило одного мгновения. Сильный удар сотряс дверь, отшвырнул девочку к середине комнаты.

На пороге, сжимая в руке плеть, стоял Иштван. Встрепанные рыжие волосы, яростный взгляд желтых глаз, красивое лицо искажено… ненависть? Любовь?

– Ты смотрела. Понравилось?

Эржебета молчала, отводила взгляд. Казалось невозможным глядеть в это измученное лицо, в эти горящие глаза. Что-то сидело внутри брата, жгло, сжирало его, превращало в чудовище.

Дыхание Иштвана участилось.

– Чего молчишь, голубка белая? Думаешь, не знаю, что за твоей невинностью сатана прячется?

Эржебета молчала, только губы ее беззвучно шевелились.

– Колдуешь? Ведьма! – взвизгнул Иштван. – Я все вижу…

Он заметался по комнате, бормоча бессвязное, словно себя же убеждая в чем-то:

– Десять тебе всего… а что ж, что десять? Скоро выдадут замуж, и прощай, Иштван… Кому-то цветочек нежный, а Иштвану одни девки-шкуры… Да что ты сделаешь? – истерично выкрикнул он. – Отцу пожалуешься? – замолчал, отдышался, уронил с какой-то непонятной обреченностью. – Пусть… лучше смерть потом, чем так…

Эржебета, что-то беззвучно нашептывая, спокойно наблюдала, как корчится от непонятной муки ее брат. А он вдруг остановился напротив, тяжело дыша, смотрел на ту, которая стала его кошмаром. Из-за нее истязал служанок, избывая запретное желание. Да не избывалось. Только глубже впивалось, больше крови требовало. И лишь одна могла утолить его жажду. Наваждение черноглазое, дитя хрупкое со взглядом демона. Эржебета…

– Ты смотрела, – Иштван уже обвинял. – Как тогда, на казни… Ты тоже хочешь…

Его дыхание пахло вином, капризные губы кривились то ли в рыдании, то ли в ухмылке, в желтых глазах плясало пламя свечей. Красавец Иштван. Безумец Иштван. Поднял плеть, засмеялся:

– Сейчас проверим, как ты невинна…

«Попробуем, как сладок господский кусок…» – отозвалось в памяти, и вот уже не брат был перед нею, кривлялся в комнате пьяный от крови крестьянин. А за его спиною стоял Черный человек, кивал одобрительно.

Ярость – чистая, незамутненная, освободила разум, наполнила его холодом, сделала мир вокруг до звонкости ясным. Эржебета коротко хохотнула. Шагнула вперед, перехватила плеть, с неожиданной силой рванула, выдернула из руки брата. Тот ошалело уставился на девочку, не понимая, откуда взялась такая мощь в маленьком теле.

Тонкие пальцы плотно охватили рукоять. Взметнулась плеть, со свистом рассекая воздух – и на щеке Иштвана появилась алая полоса. Он вскрикнул, прикрыл лицо. Эржебета снова размахнулась, ударила по плечу.

– Ах ты, мерзавка! – брат попытался остановить ее.

Не тут-то было. Детская рука отшвырнула Иштвана так, что тот рухнул на пол. Плеть загуляла по его спине, плечам, лицу. В клочья рвала белый шелк, сдирала кожу с тела, окропляла пол красным.

– Остановись! – крикнул брат.

Эржебета не слышала. Она продолжала бить.

Еще.

Еще.

И еще.

Так мстят за унижение Батори.

На белом лице застыла гримаса ненависти, алые губы улыбались, из черных глаз смотрела бездна.

Иштван в ужасе понял: до смерти забьет. На четвереньках пополз к двери, плача от страха, с трудом отворил ее под бесконечными ударами, и вывалился из комнаты. Оказавшись в галерее, припустил прочь так, будто сам дьявол за ним бежал.

А Эржебета не погналась. Остановилась, с изумлением глядя на окровавленную плеть. Потом отшвырнула ее прочь. Ночь. Пора спать.

Она легла в кровать и тут же забылась крепким сном. В ту ночь Черный человек больше не тревожил ее.

Наутро Иштван не вышел из своей комнаты, потребовал подать еду в покои. Избитая им служанка убрела отлеживаться в кухне, остальные вздохнули спокойнее: молодой господин явно решил отдохнуть от охоты.

Раны Иштвана не успели зажить к приезду отца с матерью. На вопросы он спокойно ответил, что упал с коня. Дьёрдь поверил, даже присматриваться не стал: разве печаль для мужчины – несколько царапин? А вот Анна задумалась. Следы от плети трудно спутать с ушибами и ссадинами.

Мать давно замечала: между старшими детьми что-то происходит. Что-то недоброе. Слишком тяжелым взглядом смотрел Иштван на Эржебету, слишком старательно не замечала Эржебета Иштвана.

Анна гнала от себя дурные мысли. Но все чаще они возвращались. Преступная любовь между близкими родственниками не была редкостью в династии Батори. Разве ее кузен Габор Батори-Шомльо, король Трансильвании, не живет с родной сестрой, как с женою? Разве не родила она ему двоих детей? И разве не больны те дети…

Но Иштван не король, ему такой грех не простится. И глаза его безумны. Анна перехватывала взгляды сына и все больше опасалась за дочь. Она знала, чем занимался Иштван с девками. Не останавливала – пусть лучше дает выход злобе, чем копит в себе. Пусть утоляет страсть со служанками, тогда не тронет сестру. Да и не привыкли Батори волноваться о челяди. Что такое девки? Сорная трава. Рви пучками – новая повырастает.

Но теперь в глазах Иштвана больше не было больной страсти. В них читались ужас и ненависть. Что-то произошло между детьми, решила Анна. Неужели следы на лице и теле Иштвана – дело рук ее маленькой девочки?

Так или иначе, но пришло время вмешаться. Благо, Анна знала отличный способ справиться с трудностью. Она поговорила с Дьёрдем, написала несколько писем и стала ждать.

Замок Эчед, март 1571 года от Рождества Христова

В Эчед прибыл важный гость с многочисленной свитой. По этому поводу в замке пировали целый месяц. Рекою лилось ароматное вино, играли музыканты, гости и хозяева плясали до упаду. С ними веселился Иштван. Эржебету в пиршественные залы не пускали, слишком мала. Да она и не стремилась туда, пьяные люди казались ей неприятными, сбивчивые разговоры глупыми, а танцы – смешными.

Одним ясным утром, когда воздух был влажен, и чувствовалось в нем приближение весны, мать вошла к Эржебете. Следом за нею семенила череда служанок, которые на вытянутых руках несли дорогие наряды. Белоснежная шелковая рубаха, платье из тонкой светлой шерсти, расшитое золотыми нитями, атласная парта, усыпанная самоцветами – так одевают девушку, которая становится невестой. Только вот ей очень рано…

Анна осталась в комнате, с грустной улыбкой наблюдала, как наряжают и причесывают дочь. Эржебета молчала, лишь беззвучно шевелила губами.

Когда сборы были окончены, Анна взяла дочь за руку, повела в малый зал. Там за столом, уставленным снедью, сидели отец и широкоплечий мужчина с черной бородой. У гостя были темные колючие глаза, смуглая, как у цыгана, кожа и большой горбатый нос. Мужчина то и дело подносил ко рту чеканный кубок. В комнате стоял душный запах винных паров.

Увидев Эржебету, человек долго молчал, смотрел оценивающе. Молчали и Дьёрдь с Анной. Эржебете не понравился пронзительный взгляд гостя – так смотрят на товар, прикидывая, не порчен ли. Вместо того чтобы глядеть в пол, как полагалось благовоспитанной барышне, она подняла глаза. Мужчина отпрянул – так странен сначала показался ему взгляд девочки. Потом расхохотался:

– Хороша! Вон какие глазищи… Да здорова ли? Бледна что-то.

– Здорова, – успокоил Дьёрдь, подмигивая. – А что бледна, так то порода и женские штучки.

– Негоже девушке из благородной семьи быть краснощекой подобно крестьянке, – вмешалась Анна.

Гость согласно покивал и повторил:

– Но хороша…

Эржебета действительно была хороша – необычной, колдовской красотою. Каждый, кто видел ее впервые, поражался контрасту белой шелковистой кожи, иссиня-черных волос и бездонных глаз. Поначалу внешность девочки даже отпугивала, но потом на ее удивительное лицо хотелось смотреть еще и еще. Эта красота притягивала, манила и словно бы наводила морок.

Анна тайком вздохнула. Кажется, все сладилось. Она увела дочь из комнаты. Между тем гость с Дьёрдем пожали друг другу руки – сговор состоялся.

Потом лишь Эржебета узнала, что водили ее на смотрины, да не к кому-нибудь – к самому эрцгерцогу Томашу Надашди, аристократу древнего рода и самому важному из евангелистов Венгрии. Гроза турок, соратник династии Габсбургов, богатейший человек, покровитель образования, благотворитель и добрый семьянин искал невесту для сына.

– Тебе посчастливилось, доченька, – объясняла Анна. – Тебя берут в прекрасную семью, ты станешь женой достойного человека. Ференц Надашди – прославленный воин и примерный сын. Ты полюбишь его.

Эржебета молчала, ждала, что еще скажет мать. Анна продолжала:

– Свадьба будет через четыре года, а пока ты – просватанная невеста. Но решено отправить тебя в семью Надашди, в замок Шарвар. Достопочтенная Оршоля Надашди, твоя будущая свекровь, хочет сама заняться воспитанием невестки… Только не плачь! – воскликнула она, увидев, как дрогнули алые губы дочери.

Эржебета и не думала плакать. Она улыбалась. Наконец-то свобода. От этого замка, от связанных с ним тяжелых воспоминаний, от Иштвана, который смотрит злобно и жадно, как побитая собака. И кто знает, может быть, она сумеет освободиться даже от Черного человека?

– Что ж, я рада твоему благоразумию, – прохладно сказала Анна, выходя из комнаты.

Ее немного задело, что девочка даже не огорчилась разлуке. Анна давно уже перестала понимать дочь – с того самого дня, когда Эржебета пришла в себя, и ее глаза налились тьмою. Мать боялась признаться в этом даже себе, но она чувствовала облегчение оттого, что Эржебета скоро уедет.

Замок Шарвар, май 1571 года от Рождества Христова

Бричка, запряженная четверкой вороных, въехала в ворота замка. Следом скакала охрана, далеко позади тащились повозки, нагруженные приданым. В них ехали и девки, отданные в услужение Эржебете.

Уставшие от многодневной тряски Агнешка с Пирошкой, которым тоже выпало сопровождать барышню, с любопытством оглядывались по сторонам.

– Как-то нам тут поживется… – вздохнула робкая тощенькая Пирошка.

– Как бы пожилось, а не померлось, – насупилась Агнешка.

– Что ты, что ты – замахала руками ее подружка. – Бог даст, выдюжим. Главное, от барчука бешеного уехали.

– От бешеного уехали, к бешеной приехали, – не сдавалась Агнешка. – Барышня, она ведь тоже не проста. Видала, губы у ней какие кр-раснющие? Как кровь. Лидерка она, точно тебе говорю, как есть лидерка!

Пирошка всегда, открыв рот, слушала подругу и признавала ее правоту. Но сейчас вдруг решительно воспротивилась:

– Наговоришь ты, Агнеша. Язык у тебя без костей! Барышня как барышня. Хоть раз она тебе что плохое сделала? Или, может, на конюшню отправляла?^[3] Не злая она. Просто несчастливая…

Агнешка, не ожидавшая такого отпора, надулась и замолчала.

Эржебете сразу не понравился этот замок. Он стоял на равнине, невысокий, приземистый. Скучный.

Как и его хозяйка, которая вышла на крыльцо, встречая гостей.

Оршоля Надашди была невысока ростом, худощава и сера, как небо поздней осени. Серое платье напоминало монашеское: без всяких вышивок, отделок и украшений, лишь поверх юбки – белоснежный накрахмаленный передник. Серые волосы – русые с сединою, серые тусклые глаза. И даже покрытое морщинами лицо словно припудрено серой пылью времени.

Она увидела Эржебету, и тонкие губы сложились в кисленькую улыбку, которая должна была выражать радушие:

– Добро пожаловать, дитя.

Эржебета подумала, что голос хозяйки тоже сер, тускл и ломок. Оршоля ей решительно не нравилась.

– Как прошло путешествие, дитя?

Девочка едва стояла на ногах: тело затекло от долгого сидения, от тряски тошнило, а голова болела и кружилась. Однако она не могла в этом признаться. Батори не жалуются.

– Спасибо, госпожа Надашди. Все хорошо.

Оршоля критически оглядела девочку:

– Мда? Что-то ты бледна, дитя. Ступай, Анка проводит тебя в твои покои. Обед через полчаса.

«Покои» оказались серой скучной комнатой. Узкая кровать, шкаф у стены, сундук, стол, стул, зеркало в простой деревянной раме… Все удобно, но слишком уж просто. Никаких украшений, позолоты, резьбы. Будь комната поменьше, ее можно было бы принять за келью.

Так началась ее жизнь в Шарваре. Жизнь, которую Эржебета сразу невзлюбила. С первого же дня Оршоля взялась перевоспитывать девочку, стараясь вылепить из нее достойную жену своему обожаемому сыну Ференцу. Спокойно, методично и чрезвычайно нудно вколачивала в голову Эржебеты знания, которые, по ее мнению, должны были превратить беспечного ребенка в образцовую хозяйку.

– Ты не так отдаешь приказания, дитя. Слишком резко, слишком отрывисто. Служанка может не расслышать, а переспросить побоится. Потом ты же будешь недовольна, что твое распоряжение не выполнено или выполнено неточно. Приказы следует отдавать ровным тоном, говорить при этом громко и внятно…

– Должно наблюдать за чисткой серебра лично, пока не убедишься, что оно сияет. Затем пересчитать приборы – увы, попадаются вороватые слуги. Чтобы такого не случилось, хозяйка замка должна точно знать, сколько и чего у нее имеется…

– Ты одета слишком вольно, дитя. Такой яркий цвет и платье, открывающее шею, не подобает воспитанной девице…

Оршоля умудрялась, кажется, быть во всех местах одновременно или умела ходить сквозь стены. Стоило Эржебете спрятаться в укромном уголке, чтобы передохнуть, подумать над происходящим, как хозяйка тут же появлялась рядом, нависала над девочкой, ханжески поджав тонкие губки. Она никогда не бывала довольна, никогда не хвалила Эржебету. Лишь поучала, воспитывала, осуждала, приказывала. Зудела, как комар, которого хотелось прихлопнуть.

К концу дня Эржебета уже всей душою ненавидела будущую свекровь.

К концу недели она ненавидела замок, со всеми домочадцами.

К концу месяца ненавидела самую жизнь.

К концу лета она поняла, что все ее горести суть пушинки одуванчика, дунь – и разлетятся.

Потому что на свете есть Ференц.

Он влетел в ворота на гнедом скакуне. Соскочил, кинул поводья конюху, быстро пошел через двор. Эржебета вместе с Оршолей вышла на крыльцо, жадно разглядывала юношу, о котором прежде лишь слышала.

Он был высок и широкоплеч, кудрявые черные волосы опускались на воротник зеленого кафтана. Черные, почти как у Эржебеты, глаза смотрели колюче. Смуглым скуластым лицом, густыми бровями, крупным горбатым носом, тяжелым подбородком Ференц походил на отца, и лишь тонкие губы напоминали материнские.

Он взбежал на крыльцо, поцеловал Оршолю, почтительно поклонился Эржебете. От него пахло конским потом, пылью дорог, полынью, костром… и ко всему этому букету примешивался слабый, едва заметный металлический аромат крови.

Один короткий взгляд, равнодушный, может быть, почти пренебрежительный – но и его хватило, чтобы у Эржебеты подкосились ноги. Ференц был великолепен. Безоговорочно, бесконечно. Это был ее мужчина – сильный, уверенный, жестокий.

В тот момент она и полюбила будущего мужа. Сразу, крепко, навсегда. При одной мысли о нем обдавало жаром, а в животе словно скручивался тугой клубок. Увы, Ференц не торопился отвечать взаимностью. Что ему странный бледный ребенок? Ему, шестнадцатилетнему мужчине, знаменитому воину, через руки которого прошли десятки покорных пленниц с горячими соблазнительными телами?

Как почтительный сын, Ференц не стал возражать матери, которая главным счастьем любого человека мнила крепкую семью. В самом деле, почему бы нет? Эржебета обещала вырасти в красавицу. Да она и сейчас была красавица. Зная мать, он был уверен: все странности девочки вскоре будут уничтожены. Ну, а соблазнительные формы… Ференц надеялся, что и это – дело наживное. В конце концов, свадьбу играть лишь через четыре года.

Спустя неделю он уехал, расцеловав мать, небрежно кивнув нареченной, оставив ей сладкие воспоминания и надежды. Эржебете казалось, теперь никакие назидания Оршоли не выведут ее из прекрасного мечтательного состояния.

Не тут-то было! Заметив, какое впечатление произвел Ференц на юную невесту, Оршоля удвоила усилия по воспитанию, не забывая в конце каждого поучения добавлять что-то вроде:

– Ты должна быть достойна такого мужа как Ференц…

– Ференц, несомненно, будет доволен твоими успехами…

Это вызывало у девочки приступы ярости. Ей хотелось заорать: «Он и так будет мой, без твоих глупых наставлений! И плевать мне на то, как пересыпать белье лавандой!» – схватить нож, вонзить его в горло Оршоли. Она так ярко представляла себе, как мать Ференца будет захлебываться собственной кровью, что на мгновение становилось легче. Жажда убийства, ненависть отступали. Впрочем, лишь до очередного нудного поучения.

Вся жизнь Эржебеты в Шарваре была борьбой с ненавистью. Спасалась юная невеста лишь в библиотеке. Как ни странно, туда Оршоля подолгу не лезла с замечаниями. В семействе Надашди уважали образование, и стремление девочки к знаниям было приятно будущей свекрови.

Только вот Эржебета, оставшись в одиночестве, усаживалась за стол и предавалась грезам о любимом Ференце. Вдоволь намечтавшись, вместо богословских книг или философских трактатов выбирала спрятанные на дальних пыльных полках труды по алхимии и медицине, принималась их старательно штудировать.

В замке Шарвар она сделала для себя множество удивительных открытий. Узнала, чем металлы отличаются от остальных веществ, что такое акцидентальные и эссенциальные формы, и как от красной серы и живого серебра зачинается в чреве земли золото. Что есть четыре тинкториальных духа, и в чем разница между эликсиром и ферментом, и каковы истинные имена веществ, и какие хвори можно излечить с помощью корня мандрагоры, выкопанного из-под ног повешенного.

Ей хотелось выбеливать квасцы, готовить универсальную соль и винный камень, заниматься возгонкою киновари и делать еще огромное множество вещей, описанных в старинных трактатах. Но для этого требовалась лаборатория. Так что пока Эржебета лишь осваивала теорию, копила знания на будущее.

Когда же наконец Оршоля все-таки прерывала ее занятия, призывала к изучению домашнего хозяйства, девочка скрипела зубами от ненависти, мечтая залить ей в глотку расплавленный свинец или от души подсыпать в еду мышьяка.

Это же советовал сделать и Черный человек, который по-прежнему являлся к Эржебете каждое полнолуние.