На эту охоту я планировал отправиться один, взяв с собой лишь собак, но мне навязали попутчиков – нескольких егерей и следопытов. Отец настоял, ради безопасности.

– Король? – прищуриваясь, спросил я.

И егерь судорожно закивал.

– Он переживал за вас. Вепрь – опасное животное, а вы единственный наследник…

Я отмахнулся от его дальнейших слов, будто от навозных мух.

– Десять плетей за вранье, – процедил я другому егерю, разворачиваясь и направляясь к своему коню. – Исполнять немедленно!

Настроение было испорчено, охота, несмотря на добычу, не задалась.

Вскочив на коня, я погнал обратно к замку. Где-то за моей спиной раздавались удары плетей и вскрики, но они пронеслись мимо меня, пока не затихли.

Я должен был поговорить с отцом. Сколько можно меня опекать?

Единственный наследник не значит – хрупкий.

Будто в противовес моим мыслям с левой стороны под ребрами больно кольнуло, а следом и полоснуло ножом.

Я прикусил губы и вздернул узду, тормозя коня.

Перед глазами потемнело.

Это все от гнева! Вышел из себя! Разозлился!

Через минуту, когда глубокое дыхание и свежий воздух привели голову в порядок, отпустило и сердце.

Я принялся осматриваться по сторонам, не было ли свидетелей у столь позорного проявления моей слабости?

К счастью, повезло. Не считая пары птиц, вокруг никого не нашлось, егеря же с их чертовым охотником остались далеко позади.

Переведя дух, я приложил руку к сердцу, туда, где под ребрами красовался безобразный кривой шрам, след давней травмы, чуть не лишившей отца сына.

Может, зря я так строг с отцом и на его месте поступил бы так же – в попытке обезопасить принца.

Пусть я мало помнил тот день восемнадцать лет назад, но, как рассказывали, тогда тоже была королевская охота. Далеко за пределами столицы, в крайней провинции государства, вся знать королевства съехалась на удивительное событие – охоту на последнего единорога. Помню, как мне было его жалко, пока мне, пятилетнему мальчишке, не объяснили, что жалеть его не имеет смысла – единственный оставшийся в мире самец, он бы все равно сдох своей смертью, не найдя самку, а так хотя бы послужил развлечением для знати.

Увы, но моя память о том дне размылась, все, что я знал, – на охоте я получил сильнейшую травму и ушло немало стараний и сил лекарей, чтобы поставить меня на ноги. Лишь шрам остался напоминанием о тех событиях, а сердце иногда грозило подвести.

Особенно по утрам. Иную ночь казалось – и вовсе не проснусь. Временами, но не часто, мне снились странные сны о местах, в которых я никогда не был, люди, которых никогда не видел. Эти видения не отпускали меня, будто ловушка, захлопывая выход в реальность.

А после я все же просыпался, и лишь стук сердца, будто оно вот-вот остановится, и сбитое дыхание напоминали о произошедшем. Тайком ото всех, в особенности от отца, который считал своим долгом влезть в любое связанное со мной дело, я начал их зарисовывать, пряча эскизы в тайник.

Больше всего его беспокоило мое здоровье, но приставленная ко мне лекарка лишь разводила руками, утверждая, что я полностью здоров и мне ничто не угрожает. Уж она-то точно в этом уверена…

И тем не менее иногда сердце давало сбой.

Но сейчас был разгар дня, эту ночь я спал спокойно, странные сны меня не мучили.

Возвращаться в замок решил не спеша, тем более что путь пролегал через город – еще не хватало, чтобы приступ повторился при подданных. Простым смертным нельзя знать о слабостях своих правителей – это пагубно сказывается на их подчинении власти.

Миновав южные ворота, жилые кварталы, рынок и площадь, я приблизился к одному из запасных въездов в замок. Как правило, через него во дворец подвозили провизию, тут же находился скотный и птичий двор, а еще к нему ближе всего располагались королевские конюшни.

Едва взглянув на мое лицо, охрана ворот безропотно пропустила меня внутрь. Никто из них не осмелился спросить, почему я один, куда делись егеря, убывшие вместе со мной утром, и почему я вернулся не через центральные ворота.

Это было не их собачье дело.

– Конюха мне! – крикнул первому попавшемуся на глаза служке. – Быстро!

Пока он умчался исполнять приказ, я спрыгнул наземь и осмотрелся.

В этой части замка приходилось бывать не часто.

Точнее, я и вовсе здесь не бывал за последние годы: тут пахло дерьмом от многочисленной скотины, под ногами носились курицы, одну из которых я едва не пришиб сапогом.

Кроме того, здесь находились тюремные камеры, подвальные решетки которых как раз выходили у свинарника.

Вонь там стояла неимоверная, а условия в казематах были отвратительными, и все равно отец опасался, что закованные в кандалы заключенные могут каким-то образом причинить мне вред, если я тут появлюсь.

Собственно, это была еще одна причина, почему я сегодня заехал именно через этот вход.

Назло слишком бдящему за мной королю, решающему за меня, с кем мне ездить на охоту, кто будет убивать моего вепря, и даже выбравшему мне невесту.

При мыслях о Таисии я невольно, но улыбнулся.

Пожалуй, она была единственной навязанной мне вещью, которая не раздражала. Дочь той самой лекарки, которая выходила меня после травмы. Отец пообещал в обмен на мою жизнь, что Таисия станет мне женой.

И этот выбор меня устраивал.

Таис была красива и, что уж таить греха, возбуждала меня одним своим видом. Стоило ей только появиться рядом, и я ощущал непреодолимую тягу, все мое естество рвалось любить ее, и сдерживали меня лишь приличия и запреты касаться девушки до свадьбы.

– Да где, черт возьми, конюх? – взревел я, когда мне надоело топтаться по птичьему помету.

– Ваше высочество, – тут же подскочил ко мне незнакомый немощный старик.

Я презрительно скривился: от старика воняло свиньями.

– Уйди! – отмахнулся от него, и в этот момент из стен замка как раз вышел конюший.

Сдав ему коня, я приготовился покинуть двор, но в этот момент в ворота въехал отряд стражи во главе с начальником. Позади себя на веревке они волокли упирающуюся девушку в ярко-красном платье, с сотней, а то и тысячей нашитых на юбках монеток, звенящих при каждом ее шаге.

Узница шипела, извергала проклятия, падала на колени, когда начальник стражи Кляус дергал веревку, но вновь вставала на ноги. Звенели монетки, и девушка опять шла.

– Ночь в камере тебя образумит, клятая воровка! Ты отработаешь все, что наворовала! – шипел на девчонку Кляус.

Только сейчас я рассмотрел, что на его правой щеке красовались здоровенные царапины, будто он дрался с росомахой.

В очередной раз дернув веревку, Кляус добился того, что девчонка рухнула прямо в грязь двора, туда, где было навалено особо много дерьма. Рухнула и проехалась по инерции в своем алом наряде на этой липкой и вонючей массе прямо до моих ног.

Подняла на меня взгляд и застыла.

Застыл и я, разглядывая ее.

Беловолосая, в замаранной грязью и испражнениями одежде, молодая, лет двадцати, может, чуть старше, с зеленющими, как у кошки, глазами, пухлыми губами и презрением на мордашке. Если бы не белые волосы, она выглядела бы типичной кочевницей – представительницей странствующего народа, состоящего сплошь из воров, шарлатанов, мошенников. Будто в подтверждение моих мыслей во двор вкатили кибитку, запряженную двумя лошадьми.

– Ваше высочество, – заприметил меня начальник стражи. – Простите, мой принц! Если бы я знал, что вы тут, вы бы никогда не увидели этого безобразного зрелища.

Я перевел взгляд на Кляуса. Спешно спрыгнув со своей лошади, он подбежал ко мне и принялся раскланиваться.

– Превеликий Господь, ваши сапоги! – воскликнул он, глядя вниз.

И я тоже опустил глаза.

На голенище были видны следы помета – видимо, падая ко мне, девица обдала меня брызгами дерьма.

– А ну, вытирай, шельма! – Кляус занес ногу и пусть не изо всех сил, но ударил ее под ребра, чтобы шевелилась.

В зеленых глазах сверкнула ненависть. С прерванным вздохом и шипением девица потянулась за подолом своей юбки, а после к моим сапогам.

Я отступил на шаг, не давая ей даже коснуться себя.

– Вы правы, ваше высочество, – Кляус тут же принялся рассыпаться в новой порции лебезения. – Он недостойна касаться даже ваших голенищ.

После этих слов он извлек из своего кармана белоснежный платок и сам присел, чтобы очистить мою обувь.

С его фигурой ожиревшего свина это выглядело нелепо, и все же я стоял и ждал, когда он дочистит мои сапоги.

Кляуса я никогда не любил. Скользкий тип, держащийся при дворе только благодаря лояльности моего отца. У меня же был список людей, от которых я избавлюсь, едва корона коснется моей головы. Кляус его возглавлял.

– Хватит! – рявкнул я, когда мне надоело наблюдать за начальником стражи, ползающим по земле.

Этот цирк меня раздражал, я собирался уйти.

Уже разворачивался, когда боковым зрением зацепил, как девица приложила руку к своему сердцу и будто прислушалась к чему-то.

Замер и я, повинуясь неведомому порыву.

– Что она натворила? – спросил Кляуса.

– Мошенничала на рынке, – выпалил он, пытаясь подняться и встать, но из-за веса не выходило, пока ему не помогли два стражника.

– Это неправда! – выпалила девчонка.

Так я впервые услышал ее голос – звонкий и тягучий, будто колокольчики зимним утром.

– Заткнись, шваль! – Кляус побагровел, и девчонке вновь прилетело сапогом под ребра. В этот раз сильнее, чем раньше.

Она закашлялась.

– Прекрати ее бить! – в возгласе я не узнал себя.

Застыл и Кляус, явно не ожидая подобного.

– Так что она сделала? – уже спокойнее повторил я.

– Въехала с подельницей в город, хотя это запрещено приказом вашего отца, – принялся чеканить Кляус. – Расположилась на краю рынка, где, делая вид, что танцует, срезала кошельки у собравшихся зевак. Вторая шарлатанка пудрила мозг доверчивым горожанам и гадала на картах.

– И где она сейчас?

– Сбежала, ваше высочество, – отрапортовал Кляус, отводя от меня взгляд.

– Ложь, вы бросили Агве умирать! – вырвалось с шипением из груди девчонки, и ее связанные руки собрались в кулаки.

– Заткнись, лгунья! – взревел Кляус, и хоть замахнулся рукой на пленницу, но под моим тяжелым взглядом передумал. – Стража, бросить ее в камеру!

Я же ненавижу, когда мне лгут.

Терпеть не могу…

И кто-то из этих двоих мне точно врал.

– В камеру она не пойдет, – ровно произнес я, принимая решение.

– Ваше высочество, но она преступница!

– А я твой принц, – все так же ровно ответил я. – Если я сказал, что в