В первые дни ему пришлось без конца повторяться, описывая те события. В самый первый раз, подняв на ноги слуг, он обрушил на них целый шквал неразборчивых, яростных и стремительных звуков, как будто его слова сами неслись галопом в погоню за похитителями и за его пропавшей дочерью. Соседям, которые прибыли помочь с поисками, он рассказывал о случившемся отрывистыми фразами, испытывая боль в груди при каждом вдохе. В следующие несколько часов он рассказывал это снова и снова, каждому мужчине, каждой женщине, каждому ребенку, которых встречал во время скачки по сельским дорогам: «Мою дочь похитили! Вы видели здесь чужаков, видели кого-нибудь подозрительного с двухлетней девочкой?» На другой день он рассказал это своему банкиру, к которому примчался за деньгами для выкупа, а позднее полицейскому, прибывшему из Криклейда. Только в последнем случае удалось наконец должным образом восстановить последовательность событий. Они с женой все еще были как в бреду, но в этот раз Хелена приняла участие в разговоре. Они оба ходили туда-сюда по комнате, присаживались, вскакивали и вновь начинали ходить, говорили то по очереди, то одновременно, а порой оба умолкали и глядели друг на друга, не находя слов. Был один эпизод, который он впоследствии очень старался забыть. Хелена описывала момент, когда обнаружилась пропажа их дочери: «Я открыла дверь, вошла, а ее там не было. Ее там не было! Ее там не было!» Она с изумлением, как заводная, повторяла фразу «Ее там не было!», вертя головой по сторонам и обшаривая взглядом верхние углы комнаты, словно малютка могла быть спрятана в стыках перекрытий или где-то за ними, в закутке под стропилами, однако ее не было и там. Казалось, осознание потери затапливало Хелену изнутри, затапливало их обоих, и они пытались с помощью слов вычерпать все это из себя. Но слова были как яичные рюмки, а то, что ими описывалось, было размером с океан, слишком большой, чтобы справиться с ним столь жалкими средствами. Она черпала и черпала, но, сколько бы ни старалась, все усилия были напрасны. «Ее там не было!» – безостановочно повторяла она голосом, какого ему не доводилось слышать ни от одного человеческого существа. Она тонула в своей утрате, а он был словно парализован и не мог ничего сделать или сказать, чтобы ее спасти. К счастью, выручил полисмен. Это он бросил ей спасательный круг, за который утопающая смогла ухватиться; это он вытянул ее на поверхность своим следующим вопросом:

– Но постель была смята, как после сна?

До нее дошел звук произнесенных слов, а затем и смысл вопроса. Приходя в себя, она кивнула и уже своим обычным, хотя и очень слабым голосом ответила:

– Руби уложила ее спать. Руби – это наша няня.

После этого она погрузилась в молчание, и рассказ продолжил Воган.

– Будьте добры, помедленнее, сэр, – попросил его полисмен, который старательно, как прилежный школьник, записывал его слова карандашом в блокнот. – Повторите, пожалуйста, предыдущую фразу.

Он то и дело прерывал их рассказ, чтобы прочитать вслух последние записи, а они его поправляли, припоминали новые подробности, находили нестыковки в своих впечатлениях, согласовывали их и двигались дальше. Любая мелочь могла оказаться важной и навести на след похитителей. Так они потратили несколько часов на то, чтобы составить подробный отчет о нескольких минутах того утра.

Он написал обо всем своему отцу, который жил в Новой Зеландии.

– Не делай этого, – отговаривала его Хелена. – Зачем расстраивать старика, если уже завтра или послезавтра она будет дома?

Но он все же отправил письмо. Вспомнил тот полицейский протокол и взял его за основу при описании случившегося. Среди прочего в письме приводились все основные факты, связанные с исчезновением девочки.

«Неизвестные злодеи пришли среди ночи, – писал он. – Они приставили лестницу к окну детской, проникли туда, забрали девочку и скрылись».

И чуть ниже еще:

«Хотя требование выкупа было получено на следующее утро и выкуп заплачен без промедлений, дочь нам до сих пор не вернули. Мы ведем поиски. Делаем все возможное и не остановимся, пока ее не найдем. Полиция будет задерживать речных цыган и обыскивать их лодки. Как только появятся свежие новости, я тебе сообщу».

В письме не было ничего похожего на его собственные ощущения, когда ему буквально не хватало воздуха и каждый вдох отдавался болью в груди. Там не было ни единого намека на охвативший их ужас. У себя за письменным столом через двое суток после тех событий он сухо излагал самую суть: буквы складывались в слова, а те выстраивались в строчки, формировали предложения, затем абзацы – так и составилась история пропажи его дочери. Информация уместилась на паре страниц.

Поставив финальную точку, Энтони Воган перечитал письмо. Сказал ли он все необходимое? Он сказал все, что мог. Убедившись, что к сказанному добавить нечего, он запечатал конверт и звонком вызвал служанку, которая отнесла письмо на почту.

Этот краткий сухой отчет, впоследствии много раз им пересказанный на встречах с деловыми партнерами и прочими полузнакомыми людьми, он выложил и теперь. Хотя уже несколько месяцев ему не было нужды произносить эти фразы, оказалось, что он по-прежнему помнит их слово в слово. Менее минуты ушло на то, чтобы ввести в курс дела женщину с серыми глазами.

Он закончил рассказ и сделал глоток из стоявшего рядом стакана. У воды был неожиданный, освежающий огуречный привкус.

Миссис Константайн взирала на него все так же спокойно и доброжелательно. И он вдруг почувствовал, что здесь что-то не так. Обычно в таких ситуациях люди выглядели потрясенными, предпринимали неуклюжие попытки его утешить, сказать что-нибудь приличествующее случаю или растерянно молчали, пока он сам какой-нибудь фразой не направлял разговор в другое русло. Но сейчас ничего подобного не произошло.

– Все ясно, – сказала она. И кивнула, как будто ей действительно все было ясно в этом деле. Но что там могло быть ясного? Разумеется, ничего. – А что с вашей женой?

– С моей женой?

– В самом начале разговора вы сказали, что это касается вашей жены.

– Ах да. Так и есть.

Момент его появления в этом доме, обмен первыми фразами с миссис Константайн – все это показалось ему очень давним прошлым, хотя с той поры минуло не более четверти часа. Пришлось напрячься, потирая пальцами глаза и мысленно продвигаясь обратно во времени через множество преград, чтобы наконец вспомнить, зачем он сюда пришел.

– Понимаете, тут вот какое дело. Моя жена – что вполне объяснимо в данных обстоятельствах – была и остается безутешной. Она не может думать ни о чем, кроме возвращения нашей дочери. Ее душевное состояние ухудшается. Она никого не желает видеть. Ничто не может вывести ее из депрессии. Она испытывает отвращение к еде и почти не спит, потому что во сне ее преследуют самые отвратительные кошмары, какие только можно себе вообразить. Поведение ее становится все более странным – настолько, что сейчас она уже представляет опасность для себя самой. Вот вам один пример: она пристрастилась к одиночным плаваниям по реке в гребной лодке и может плавать часами, одеваясь не по погоде и совершенно не думая о своей безопасности. Она и сама не может объяснить, зачем это делает, а это уже совсем никуда не годится. Я предложил ей уехать отсюда, надеясь, что путешествие пойдет ей на пользу. Я даже был готов продать все, чем владею в здешних краях, и начать с нуля в другом месте, где ничто не будет напоминать о нашей утрате.

– И что она ответила?

– Она сказала, что это отличная идея и, когда наша дочь вернется домой, мы непременно так и сделаем. Понимаете? Если ничего не предпринимать, дальше будет только хуже. Ее терзает не горе, заметьте, – тут нечто гораздо более страшное. Я за нее боюсь. Я боюсь, что она станет жертвой какого-нибудь несчастного случая или закончит жизнь в сумасшедшем доме. И я готов сделать все, что угодно, – абсолютно все, – чтобы это предотвратить.

Серые глаза следили за ним безотрывно, и он понимал, что его изучают, прикрываясь маской заинтересованности и дружелюбия. На сей раз он ясно показал интонацией, что теперь ее очередь высказаться (встречал ли он когда-либо другую столь же малословную женщину?). И она разомкнула уста.

– Вам, должно быть, очень одиноко, – сказала она.

Энтони Воган с трудом скрыл разочарование:

– Речь не обо мне. Я хочу, чтобы вы поговорили с моей женой.

– И что я должна ей сказать?

– Объясните ей, что наша дочь мертва. И что ей необходимо с этим смириться.

Миссис Константайн дважды моргнула. Будь на ее месте кто-то другой, это сошло бы за пустяк, но у такой невозмутимой женщины это могло быть признаком сильного удивления.

– Позвольте пояснить, – сказал он.

– Да уж, сделайте одолжение.

– Я хочу, чтобы вы сказали моей жене, что наша дочь умерла. Скажите ей, что девочка счастлива. Скажите, что она сейчас в раю с ангелами. Используйте потусторонние послания и голоса. Если потребуется, используйте трюки с дымом, зеркалами и чем там еще…

При этих словах он огляделся. Трудно было вообразить эту со вкусом обставленную гостиную в роли помещения для спиритических сеансов, каковые в его сознании ассоциировались со всякими хитрыми магическими штуковинами, тяжелыми темными портьерами и прочими атрибутами медиумов. Впрочем, она могла проводить сеансы не здесь, а в другой комнате.

– Конечно, не мне вам говорить что и как. Вам виднее, это ваша профессия. Со своей стороны я могу подсказать вещи, которые известны только ей и мне. Вы произведете впечатление, она проникнется к вам доверием и…

– И что дальше?

– Дальше будут печаль, скорбь, слезы и молитвы, после чего…

– После чего ваша жена, оплакав утрату, сможет вернуться к жизни – вернуться к вам?

– Именно так! – Воган испытал благодарное облегчение оттого, что его так быстро и правильно поняли.

Миссис Константайн чуть-чуть склонила голову набок. Улыбнулась ему. Доброй, понимающей улыбкой.

– Боюсь, это невозможно, – сказала она затем.

Энтони Воган вздрогнул от неожиданности:

– Почему невозможно?

Она покачала головой:

– Во-первых, у вас неверные представления – или вас неправильно информировали – относительно характера моих занятий. Эта ошибка легко объяснима. И во-вторых, предлагаемый вами способ все равно не принесет пользы.

– Я заплачу по вашей ставке, какова бы она ни была. Я заплачу вдвое, если понадобится!

– Дело совсем не в деньгах.

– Не понимаю! Тут же нет ничего сложного! Назовите вашу цену, и я заплачу!

– Я глубоко сочувствую вашему горю, мистер Воган. Потеря ребенка – это одно из тяжелейших несчастий, какие могут выпасть на долю человека. – Она слегка нахмурилась. – Но как насчет вас, мистер Воган? Лично вы верите в то, что ваша дочь мертва?

– Иначе просто быть не может, – пробормотал он.

Серые глаза смотрели в упор. В этот миг у Вогана возникло впечатление, что она способна заглянуть в потаенные глубины его души и увидеть то, что было покрыто тьмой даже для него самого. Ему стало не по себе, сердце забилось неровно.

– Вы не назвали мне ее имя.

– Хелена.

– Я не об имени вашей жены. Я о дочери.

Амелия. Имя уже почти слетело с языка, но Воган его проглотил. Почувствовал спазмы в груди, задохнулся, прокашлялся, снова взял стакан и осушил его наполовину. Сделал вдох для проверки: спазмы прекратились.

– Почему? – спросил он. – Почему вы отказываетесь мне помочь?

– Я бы хотела вам помочь. Вы действительно нуждаетесь в помощи. Долго так продолжаться не может. Однако то, о чем вы меня попросили, не только невозможно, но и бесполезно.

Он поднялся с дивана, раздраженно махнув рукой. В какой-то нелепый момент он был близок к тому, чтобы закрыть ладонями лицо и разрыдаться. Но он лишь покачал головой:

– В таком случае я пойду.

Она также поднялась:

– Если когда-нибудь захотите сюда вернуться, добро пожаловать.

– А зачем мне сюда возвращаться? От вас мне никакой помощи не будет. Вы ясно выразились на сей счет.

– Я выразилась несколько иначе. Перед уходом можете освежиться, если хотите. Воду и чистое полотенце найдете вон там.

Когда она покинула гостиную, Воган умылся над тазиком, промокнул лицо мягким полотенцем и почувствовал себя немного лучше. Взглянул на часы. До отхода поезда оставалось полчаса, пора было на вокзал.

Быстро шагая по улице, Энтони Воган проклинал собственную глупость. А что, если эта женщина приняла бы его предложение? Что, если бы он зря свозил к ней Хелену, да еще об этом пошли бы толки? Подобные вещи могли принести какую-то пользу жене того человека, о которой ему рассказывали, но Хелена… Она не походила на большинство других жен.

На перроне, кроме него, было еще несколько пассажиров, ожидающих поезда. Он держался от них в стороне. Не хотел быть опознанным. Он всячески избегал пустых разговоров с шапочными знакомыми; еще хуже было любопытство людей, которые знали его в лицо, а он, в свою очередь, их не узнавал.

Согласно вокзальным часам, до подхода поезда оставалась пара минут, и, стоя в ожидании, Воган поздравил себя: как-никак, он еще легко отделался. Он не знал, какую игру вела эта особа, отказываясь от его денег, но она, без сомнения, рассчитывала крупно поживиться за его счет.

Он был так поглощен размышлениями о недавней встрече, что с опозданием заметил какую-то перемену, прокравшуюся в его сознание. Потом он это заметил, но, все еще обескураженный странностями дома под номером семнадцать, не сразу отделил те странности от нового, также весьма необычного ощущения. И лишь потом, наконец отделив, смог его назвать: это было предчувствие. Он встряхнул головой, отгоняя усталость. День был долгим и трудным. Он ждал поезда, который должен был вот-вот появиться. Только и всего.

Поезд прибыл. Он вошел в вагон, отыскал свободное купе первого класса и сел у окна. Но предчувствие, впервые посетившее его на перроне, исчезать не спешило. Более того, когда поезд покинул Оксфорд и Воган посмотрел в ту сторону, где за сгущающимся, сумеречным туманом скрывалась река, это чувство начало усиливаться. А перестук колес оформился в слова, которые прозвучали в его утомленном сознании столь же отчетливо, как если бы их произнес сидящий рядом невидимый человек:

– Скоро кое-что случится.