Отыскав расческу, Липкуд сунул ее девочке, шмыгнул носом и зевнул, глянув на дождевые струи, лившиеся за окном. В свете фонарей блестели мокрые металлические прутья. Брызги залетали внутрь, разбавляя спертую вонь.

Элла возилась с волосами, разбирая и вплетая в пряди шнурки, подвязки и ленты разных цветов. Липкуд осоловело пялился на рисунок, в полутьме ставший почти невидимым и очень мрачным. Наверху проехала повозка, и в окно плюхнулась добрая пригоршня воды из лужи. Косичка нехотя подвинулся в глубь камеры.

– Слушай, – сказал он через некоторое время. – Тебе не кажется, что шаман на нас смотрит?

Элла перестала распутывать очередной колтун и воззрилась на угольное пятно.

– Д-думаешь, смотрит?

– И как-то зловеще, – шепнул Косичка. – Мне прямо не по себе. Аж мурашки по телу. Зря я его нарисовал.

– Т-тогда сотри, – посоветовала Элла.

– Да ты что! Это очень неуважительно. Может, сама сотрешь?

– Н-нет. Я боюсь.

Девочка залезла на лавку с ногами и прижалась к спине Липкуда.

– Мне теперь тоже к-кажется, что он смотрит.

Черное пятно не шевелилось, и спустя пару минут Косичка-таки заставил себя отвлечься, но по-прежнему чувствовал шаманий взгляд.

– Ладно, ерунда это все. Сами нарисовали, сами боимся, смешно даже. Доплетай, пока светло, – сказал он. – А то скоро фонари погаснут.

Элла тут же успокоилась и вернулась к работе, чудом различая что-то в полумраке. Липкуд зевнул так широко, что едва не вывихнул челюсть, и стал подгребать к себе прелую солому.

– Готово! – сообщила Элла.

– Тогда давай спать, – сонно пробормотал Косичка и тут же встрепенулся. – Слушай, оно меня все-таки беспокоит. Может, его другим мелком закрасить? У меня немного красного еще осталось…

– А он нас не сожжет? Это же будет огненный ш-шаман, если его красным мелком… Он, наверное, морозных н-не любит.

– А что, если они все там огненные были? – осенило Косичку. – И поэтому болезнь мою не забрали? Жара с холодом плохо уживаются! Надо будет весной еще кладбищ поискать…

Элла зевнула в ладошку. Липкуд укрыл девочку кафтаном, поерзал, устраиваясь удобней, и прислонился к стене. Сон смеживал веки, но Косичка долго ему не сдавался, нет-нет и поглядывая на плоды творчества. Наконец он расслабился – и тут же ощутил сильный рывок, будто его дернули вверх. Липкуд распахнул глаза, обнаружил себя стоящим прямо перед рисунком, от испуга шарахнулся к лавке, но не ударился об нее, а провалился в соседнюю камеру сквозь стену, на миг став частью каменной кладки. Мягко приземлившись на спину, ошалелый Косичка приподнялся на локтях и тут понял, что не видит своего тела. Из окошка под потолком сочился тусклый свет, так что дело было вовсе не в кромешной тьме. Певун еще раз оглядел себя, но ничего не обнаружил.

– Я стал пятном!!! – в ужасе заорал он, вскочив на невидимые ноги и забегав по пустой камере. – Шаман меня проклял! Я пятно!

Косичка замер и позвал Эллу, но девочка не отвечала, и Липкуда накрыла новая волна истерики.

– Что я натворил! – Певун опять начал метаться от стены к стене. – Элла, сотри рисунок! Это был какой-то обряд! Я провел сюда шамана с кладбища! Он пришел и сделал меня пятном! Т-то есть призраком! Элла, просыпайся! Я призрак! Элла!

Тут он остановился и облегченно выдохнул, утирая невидимый лоб.

– Ох, да я же уснул… Вот бестолочь. Это просто кошмар. Только… странный какой-то. Надо бы уже проснуться. Я же просыпаюсь, когда пугаюсь. Сразу просыпаюсь. Вот в ту же секунду…

– Ты не спишь, Липкуд Косичка, – сказал кто-то, стоящий за стеной.

– Шаман, ты, что ли?

– Да, это я.

– Отлично! – хмыкнул певун. – Не успеешь сам себя напугать, как эта дурь тут же в сон лезет. А ты это зря. Я тренированный. Так, проснись, Липкуд, проснись. Давай, ты же это умеешь, когда захочешь!

Он похлопал себя по щекам, но ничего не произошло.

– Это не сон, – сказал шаман. – Вернись в свою камеру.

– Да как же, – пробормотал Косичка, ныряя обратно к темному пятну.

На лавке сидел, обнимая спящую Эллу, он сам.

Если бы Липкуд мог упасть в обморок в этот миг, он бы упал.

– Эй, колдун! Ты правда меня проклял?! Это из-за того, что я твой покой потревожил на кладбище, а потом рисунок с тобой нарисовал? Ты пришел и сделал меня привидением?

– Я пришел за твоим даром.

Косичке показалось, что он услышал ответ как бы поверх других слов. Будто колдун говорил на иноземном языке, а Липкуд почему-то понимал. И тут он вспомнил слухи про особую шаманью речь, которой примали пользовались только между собой.

– А раньше взять не мог?! – начал было Косичка и осекся, с удивлением заметив, что тоже выговаривает незнакомые фразы. – Я думал, ты сразу заберешь!

– Благодари, что я не убить тебя пришел. Ты нарушил мой покой, потревожил кладбище и тишину на нем, а твоя девочка носилась среди курганов, как мотылек над цветущим садом, выражая беспечную радость в месте скорби. Я могу жестоко тебя наказать.

– Не надо. – Косичка отступил на шаг. – Слушай, шаман, я всем скажу, чтобы не ходили туда. Никто тебя больше не потревожит. Я всем в Папарии скажу! Они перестанут эти обряды на смелость проводить, я обещаю!

Липкуд говорил и чувствовал, что боязнь отступает. Черное пятно не шевелилось, и от него веяло какой-то безысходностью, ну точно как от мертвого, которому ничего уже не совершить, только лежать годами в деревянном ящике.

– Я пришел за обещанным, – сказал шаман. – За твоей морозной болезнью. Я не взял ее в тот раз, ибо не нуждался в ней. Но сегодня особенный день.

– Так бери скорее! – заволновался Косичка. – Только я не знаю, как ее тебе отдать!

– Я не могу получить твой дар, пока мы в разных мирах. Ты жив, а я мертв. И не воскресну еще долго. Но ты можешь сделать для меня кое-что. Иди за мной и используй морозную болезнь, как я велю. Потом я верну тебя обратно в тело.

– Ага, еще чего. Хочешь, чтобы я ушел отсюда подальше и тебе достался? – пробормотал Липкуд, пятясь к лавке. – Н-не хочу. Не пойду никуда. Я не дурак!

– Тогда ты умрешь, – хищно прошипел шаман. – Я отделил твой дух от тела, вырвал тебя из него. Оболочка скоро омертвеет. Сначала отомрут конечности, затем внутренности. Твое сердце бьется так слабо… Так слабо…

Липкуд обернулся: Элла заерзала, почуяв неладное.

– Эй, – шепнула она испуганно. – Т-ты спишь?

Безвольное тело Косички поползло вбок, а сам он понял, что все происходит взаправду.

– У тебя нет выбора, певун. Ты предложил мне свой дар, и я пришел за ним или за твоей жизнью.

– Как мне поверить? Как я узнаю, что ты… вернешь меня?

– Так же, как эта девочка верит тебе, – усмехнулся шаман. – Не каждая беловласка погибает от доверия. Иди за мной и делай, что я говорю.

– Чего конкретно ты хочешь? – мрачно спросил Липкуд.

– Выступления. У меня есть знакомые мертвецы. Им одиноко и грустно, некому их развлечь. Они хотят увидеть твою пьесу, певун. Эта история им близка, и ты сыграешь ее для них, но только так, как я тебе прикажу. Скорее! Или ты хочешь умереть за болтовней?

Липкуд метнул испуганный взгляд на Эллу. Она ревела, пытаясь его растолкать, и звала на помощь. Воздух звенел от страха и напряжения. Косичка прикоснулся к угольному пятну и…

Что было потом, Липкуд не запомнил. Он очнулся от рыданий Эллы, смахивавшей с его лица тонкий лед.

– Не реви, голова болит, – прохрипел Косичка, пытаясь открыть глаза, но не тут-то было: ресницы слиплись. – Подуй мне на веки.

Элла всхлипнула, шмыгнула носом и принялась дуть. От нее пахло гречневой кашей, которую давали на ужин. Руки у Липкуда не шевелились.

– Так, – сказал он, проморгавшись от талой воды. – Разотри-ка меня хорошенько. Кажется, я в инее весь.

– Я т-тебя все время грею-грею, а т-ты чуть л-ледышкой не стал, – задыхаясь, сообщила Элла. – Лед в-везде был. Под одеждой даже! И вся камера белая! Уже оттаяла, правда. А так и снег шел.

– Долго я спал?

– Н-нет. Не очень. Я шамана мелом закрасила! Нашла у тебя в кармане белый мелок и закрасила!

– Умница! – Липкуд наконец смог пошевелить рукой, прижал Эллу к груди и погладил по серебристым волосам. – А то я бы умер. Этот шаман проклятый за мной приходил, велел каким-то мертвякам пьесу сыграть, ты представляешь?

К телу медленно возвращалась жизнь, и Липкуда начинало колотить от холода. Элла подскочила, принялась его растирать. Она была опухшая от слез, но до того деловитая, что Косичка невольно умилился.

Свет фонарей все еще падал сквозь окошко внутрь камеры, и произошедшее теперь уже точно казалось дурным сном. Он пах снегом и мокрой землей, как намулийские степи в середине зимы. Звучал голосом шамана, скрытым за пеленой вихрей. Смотрел из непроглядной темноты и выбивал мурашки. Липкуд подумал, что и в самом деле вернулся с того света. От этой мысли сердце забилось сильнее и спустя минуту грохотало так, что казалось – оно пульсирует в висках.

– Ужас! Ужас! Кошмар какой! – воскликнул Косичка, сгребая девочку в охапку.

Безмятежность лопнула, словно чувства вдули в бычий пузырь, чтобы их не было ни видно, ни слышно, а затем, шутки ради, проткнули натянутую пленку. Скомканные, перемешанные потоки ужаса, возмущения и ликования рухнули на Липкуда, окатив с ног до головы. По телу прошлась волна жара, потом волна озноба и снова жара. Косичка вспотел, порозовел и перестал дрожать.

– И хоть бы один плешивый охранник появился, а! Ты так вопила, что полгорода проснулось, а они даже проверить не спустились, чего тут произошло. Ясное дело, всем плевать на бедняков. Но меня больше другое поражает. Неужели у людей совсем нет любопытства? – Липкуд тяжело вздохнул. – Вот я бы точно прибежал на твой рев… Сидим тут, как в каменном гробу. Вечером еще хоть повозки туда-сюда катались. А сейчас что… темнота кромешная и тишина болотная, даже крысы не пищат.

– Скоро люди п-проснутся и будут опять шуметь, – утешающе сказала Элла. – Я н-не хочу, чтобы утро т-торопилось. Еще н-неизвестно, какое нам придумали наказание.

– Так жить хочется! – воскликнул Косичка. – Страшно хочется жить. Столько историй не услышал, столько песен не спел, столько шуток не рассказал. Я твердо решил дурью больше не маяться. Буду теперь тише воды ниже травы. Уйдем с тобой куда-нибудь в городок поменьше и там осядем. Ну его, этого Боллиндерри. Мечта у меня все равно сбылась, теперь уже так гаденько на душе не будет. Я как подумал про смерть, как она мне в лицо дыхнула, так ты знаешь, сразу оказалось столько дел незаконченных! А то кровь в голову ударила из-за этого ненормального. Ну, кудрявый такой из Унья-Паньи, помнишь?

– Это который мне булку дал?

– Это который по дури против толпы моряков из-за тебя выступил. Я уж так вдохновился им! Вот, думаю, живет человек, горя не знает. Точно тебе говорю, кто-нибудь его уже прибил. Не люблю проблемы, а после того, как встретил этого парня, заразился ими прямо. Лезут со всех сторон.

Элла недовольно засопела.

– Да я не про тебя. Ты-то меньшая из проблем. Даже почти не проблема. Даже совсем не проблема. Даже наоборот. Ты вон меня от шамана спасла, и из болота вытянула, и Снежницу сыграла. Слушай, Элла…

– Мм?

– А если подумать, без тебя меня бы давно заражение проблемами убило. Ты у меня навроде лекарства получаешься. – Липкуд похлопал девочку по спине. – Но если я к тебе привяжусь, то брошу, поняла?

– П-почему?

– А потому. Одно дело, когда за себя переживаешь, и совсем другое, когда еще за кого-то. Я ответственность не люблю. И вообще я человек свободный.

– А д-давай, если ты ко мне п-привяжешься, то мы в-все равно будем вместе ходить. Б-будем оба с-свободные, п-просто ходить будем вместе.

– Вот так вот бабье мужиков и охмуряет! Этими вот вывертушками вашими! А потом жениться приходится. Ты такая маленькая, а уже такая хитрая. Нет уж. Брошу так брошу.

– Т-тогда ты меня брось, а я тебя н-не буду.

– Ох, Элла… – усмехнулся Липкуд. – Куда ты планы строишь? Нам бы до завтра дожить. Что-то у меня предчувствие нехорошее насчет нашего наказания.

– Д-думаешь, что-то плохое случится? – испуганно вцепилась в него девочка.

– Где это я такое сказал? – спохватился Косичка, заворачивая ее в кафтан. – Имел в виду, что не хорошее, а самое лучшее. Замечательное просто.

Элла тут же радостно захихикала ему в подмышку. В такие моменты певун готов был целовать затмение, наделившее девочку легковерием.

– Что-то он мне говорил в конце… этот шаман, – пробормотал Липкуд, засыпая. – Перед тем как ты его замазала… Важное что-то…